— Всегда мечтал тебя оддубасить, старый пердун, — процедил сквозь зубы Гриша.

****

Избиение младенцев, так можно было назвать происходящее. Я, естественно, понимал, что старикашка Горин все еще находится в неплохой форме, но понадеялся на свою фортуну, злость, и на то, что он охлял после своего алкоголического уикенда. Хрыч же оказался силен и вынослив, как вол. Он лупцевал меня даже одной левой, да так, что я постоянно получал то хук, то свинг, то искры с глаз. От боли катились предательские слезы, размывшие мой свеженарисованный боевой окрас — толстые красные полоски на щеках.

Не помогло даже то, что Кареглазка взъерошила мой чуб перед боем — на удачу.

— Твой рычаг слишком вялый, — заявил я в следующий раз, когда обхватил Горина в клинче. — Я думал, что ты хоть что-то можешь, дубина эдакая.

Меня мгновенно настиг апперкот, чуть не отправив в нокаут. И все же Босс выдохся, в другой ситуации я бы точно оказался в коматозе.

— У тебя грыжа вылезла, — снова огрызнулся я. — Глянь на свое дряблое пузо, пенсионер. Видать, насрал сам в себя.

Полковник заработал кулаком, как будто отбивал мясо, хотя признаю, в больное плечо он не бил. Ох, и мудак… я оказался в углу ринга под улюлюканье недочеловеков, заполнивших Одеон до самих краев. В ушах шумело, в глазах темнело, как в тот раз, когда контузило от взрыва бензовоза.

А потом меня пронзила вспышка боли в правом боку. Печень? Я свалился как тюфяк, увидев затуманенное, испуганное лицо Кареглазки.

Рефери досчитал до восьми, а на девяти я встал — шатаясь и ничего не соображая, как наркоман. Грогги, это называется в боксе. Или нет? Боль снова пронзила меня, и я понял — что-то с ребрами. Сломал? ВИКРАМА СРАНЬ!

— Видно, что кроме как пердеть и срать, ты ни на что не способен, старая короста, — с кровавой ухмылкой сообщил я Горину, и сплюнул в него сгустком чего-то мерзкого. — Я бы тебе подогнал дряхлую грымзу, чтоб вы вместе смердели. Да они все вымерли. А, стоп — ты ведь тоже скоро сдохнешь. От чего там умирают вонючие сморчки? От геморроя?

Один-единственный удар обрушился откуда-то сверху, но перед своим падением я все же успел услышать смешки в зале. Надо мной смеются? Или над ним? Господи, как же важно знать ответ! Рефери снова считал, а я прокричал с пола — перекрикивая аплодисменты, под которые Горин дефилировал по рингу. И, кажется, строил глазки моей Лене.

— Я просто боюсь тебя бить — вдруг простата отвалится. Она ведь у тебя на соплях держится, да?!

В зале явно раздался смех, и кажется, я даже увидел смеющуюся Кареглазку. Да нет — точно видел, зуб даю!

— Не вставай! — прокричал чей-то сочувствующий голос, когда я вскарабкался по канатам.

Вероятно, полковник что-то заподозрил, хотя он и стоял ко мне спиной. Он начал поворачиваться, и в это мгновение кое-что произошло.

— Гриша, молодец! Держись! Ты мой герой! — прокричала его жена, вскочила и подняла кофту, из которой выпрыгнула грудь в красивейшем прозрачном лифчике — я его сам ей подарил в Диснеевском замке. Упругие шарики подпрыгнули, загипнотизировав всю мужскую часть зала, а те, кто находился в неудобном для шоу месте, разъяренно кусали локти. Горин остолбенел.

Сфокусировав расплывчатую картинку перед глазами, я подкрался как тигр, и нанес вояке сокрушающий удар в ухо. Его голова аж дернулась, а изо рта брызнул поток слюны. Жалкое зрелище — а я прямо возликовал. Всегда, всегда есть еще один шанс! Я продолжал гасить его одной рукой, как перфоратором, правда — маломощным. Ошалелый Босс теперь сам был похож на грогги. И еще один выпад под челюсть… и Горин свалился под ошеломленный гул Одеона. Ну, что — не ждали такого?!

Рефери растерянно пробубнил до десяти, кто-то стал скандировать мое имя — и не только Кареглазка — но полковник сумел подняться — лицо у него было, словно он тюлень, у которого отобрали рыбеху. Не мудрено — я ведь выбил ему зуб. Он побежал на меня, как гигантский бизон, и я сгруппировался, чтоб… ну, хрен его знает, что — я мог попытаться перекинуть вояку через себя, зарядить еще разок в челюсть или вмазать в переносицу.

Конечно, я был готов и к военным хитростям, типа бросить песок в глаза или ударить ниже пояса. Но все планы/фантазии рухнули в одночасье, когда Горин оказался рядом, подпрыгнул и опустил свой кулак, как молот, прямо на мое раненное плечо. Боль была как взрыв, уничтожающий все вокруг, а затем сплющивающиеся органы в моем теле добрались до сломанного ребра — и я рухнул, как подкошенный. Зал взорвался недовольным ропотом, но я уже этого не услышал.

****

Я был в отключке недолго — не больше, чем задремавший попугай. Кажется, мне приснилась мама с Танюшей, и мы пили с ними утренний кофе — никаких преследований и никакой тревоги… Сидоров с каким-то бугаем вылили на меня ведро воды и взнесли, ставя на ватные ноги. Стоял гул, и я не сразу понял, что это не игра моего мозга или поврежденного вестибулярного аппарата.

Полковник уже был в середине зала, возле Лены — и меня тоже транспортировали туда. Он что-то кричал, ругался и жестикулировал, а затем замахнулся, чтоб ударить ее… и вдруг опустил руку. А потом рассерженно все же толкнул жену, и она упала в проходе. Он словно сам опешил. Мимо них спешили на выход солдаты и гражданские, осторожно переступая через ученую, а на лицах людей были написаны страх, недоумение… и негодование.

Горин что-то приказал лейтенанту, и Кареглазку подхватили вояки. Нас с ней утащили, слух вернулся, и я понял — оглушительный трезвон был последствием тревожной сирены.

Человеческое укрытие светилось в мозгу Охотника, как огромное блюдо с деликатесами. Казалось, что прокачанная нервная система способна зафиксировать там каждое живое существо, но это было не так. Он знал, что Мара находится внутри, но не мог точно идентифицировать ее среди шумного роя человеческих светлячков. Армия берсерков нетерпеливо клацала челюстями, и больше ждать было нельзя.

Король расправил плечи и направил длинную когтистую руку в сторону человеческого улья. Над полем пронесся стрекот, словно миллиард злобных насекомых поднялся в воздух. Голодные синхронно бросились к стенам по всему периметру, хлынули по озимой ниве, как стада разъяренных оленей. Пулеметы загрохотали, как сумасшедшие, взрыхляя почву, но неорганизованность строя спасла нападавших от больших потерь. Километр они преодолели меньше, чем за 4 минуты, и оказались под Стеной.

Вспыхнули люминофорные пушки, сжигая краклов, вопивших будто резанные младенцы. Они пытались противостоять убийственному ультрафиолету, набрасываясь на прожектора, раздирая металл, пластмассу и кабели. И сгорали, оставляя после себя тлеющие кишки.

Сверху сыпались гранаты. Взрывы наполнили атмосферу дымом, землей и жжеными ошметками плоти. Пулеметы без устали поливали свинцом.

Охотник мчался вперед, разбивая люминофоры и не обращая внимания на дымящийся хитин. Ультрафиолет не был для него смертельным. В отличие от простых едоков он имел менее уязвимые кожные покровы. А безглазое зрение функционировало более согласно законам физики, чем биологии.

Он запрыгнул на столб и вырвал провод. Его прошибло высокое напряжение, и на мгновение неоморф вспыхнул, как спичка. Еще через миг люминофорные пушки в амбразурах погасли. Наступила тьма. Даже пулеметы умолкли на несколько секунд, словно удивленные.

В безмолвии ночи послышался топот ног, удаляющихся в лесопосадку. Голодные отступали, унося покалеченных собратьев — вслед за Королем, тащившим на себе троих едоков.

****

Военные на стене радостно улыбались и переглядывались. Сидоров поспешил поздравить Босса.

— Лихо мы им наваляли! — залихватски заметил он. — К нам с босыми пятками не проскочишь.

Однако Горин хмурился — буквально все шло наперекосяк.

— Электролинию когда переключат? Почему такая задержка? — озабоченно спросил он. — Что с боеприпасами?

— Минут пять. Сказали, нужно напряжение для кабеля скорректировать, — ответил лейтенант, стерев улыбку с лица. — Воздушную линию пока что использовать не сможем. По боеприпасам порядок. Организовали женбатальон для подсобной помощи.