— Это армянский? — спросил я неожиданно нежно, чтоб не спугнуть недавнюю потенциальную покойницу.

— Ну, да. Вот буква «айб», это «бен», а вот — «дж» и «гх», — Наталья засмеялась. — Айбубен…

Я не понял последнего — белиберда чистой воды.

— И ты можешь прочесть?

Она присмотрелась к тексту, а затем, недоумевающе сморщив длинный мясистый нос и приподняв широкие смоляные брови, взяла тетрадь, чтоб рассмотреть ближе.

— Не понимаю, — сказала она, и я представил, как двигаются извилины под ее шикарной гривой, столкнувшись с этим самым непонятным. — Какая-то бессмыслица… ААА! — выкрикнула она, на миг превратившись в Архимеда, выпрыгнувшего из ванной. — Буквы армянские, а слова-то — русские. Вот оно что!

Я выхватил тетрадь, не веря в свою удачу. Вместо мчатряновских записей я подсунул ей блокнот.

— Сможешь написать все эти армянские буквы и их русские аналоги?

— Конечно, — и она начертила таблицу, в которой слева разместила закорючки из тетради, а справа — русские литеры.

В приступе благодарности я обнял ее за талию.

— Ты же моя чародейка!

Она обернулась, ее губы оказались рядом и через мгновение вообще — впились в мой рот. Хотя мне почти 25, и я не лох, но я растерялся. Скосив взгляд, я увидел недоумевающую морду Цербера, спрятавшегося под столом — то ли еще будет!

Спустя несколько секунд повариха обмазала меня малиновой помадой и спустилась вниз. Я прижался к стене, чуть не оборвав полку с книжками, и застонал, когда ее рот неожиданно устроил мне «цунами». Этого давно не было — «ублюдочная» Марина была пуританкой в сравнении с илионской Натальей. И, наверное, спустя минуту мое тело свело аналогом райской судороги. Ашотовна поднялась с удивленным и немного разочарованным лицом, вытирая губы.

— Я рассчитывала на другое, — заметила она, и мне стало стыдно. — Я ведь тоже хочу.

— Попозже, обещаю, — я был уверен, что смогу — обычно с литературой я мог по 5 раз за день.

Как был, со спущенными штанами, я присел на кровать, когда дверь в вагончик распахнулась, и влетела Елена Ивановна. Вид у нее был угрожающий.

— Какого хрена?! — закричала она, увидев меня со спущенными штанами и размазанную помаду на лице Ашотовны. — Любовнички херовы, вы тут решили богадельню устроить? Трахаться? — она влепила поварихе пощечину. — Проститутка!

Наталья вылетела в дверь, как ошпаренная, а вслед за ней — и поджавший хвост Цербер. Кареглазка выбросила руку, схватив и сильно сжав мою челюсть ладонью.

— Что, дорогой? Решил всех баб оприходовать? — я застыл как вкопанный, ничего не отвечая.

Она метнулась к столу, схватила чашку и пульнула в стену рядом со мной, с ужасным грохотом разбив на множество осколков. А я смотрел на нее, и не мог понять, что происходит. Она, тем временем, хищным взглядом выискивала что-то, также способное разбиться — а может, и больно пробить мне голову. Я подскочил, схватив ее за руки. Она вырвалась. Я снова схватил, а она налетела корпусом, прижав меня к стене. Я пытался задержать ее руки, но она была слишком разгорячена — пьяная, что ли?

— Ах ты кобель! Мы тебя спасли, а он, а он… — Лена выдернула руку и зарядила мне пощечину — так сильно, что голова стукнулась о стенку. — Повеса, ловелас, кобелина грязная!

Ударившись головой, я утратил цепкость, девушка вырвала обе руки и, как тигрица, ногтями вспахала борозды на моем лице. Я взвыл от боли и свалил ее на кровать, упав сверху. Она врезала по яйцам, и если бы они сегодня не поработали, я бы, наверное, сдох.

Она вопила и оскорбляла меня, и я понял, что если ее не остановить, весь Илион будет здесь. Я навалился всем весом, благо, что за последнюю неделю Ашотовна хорошо меня откормила, а мой организм поглощал булки и соевые котлеты, как в сырую землю. Попытался прикрыть Кареглазке рот ладонью, но каждый раз, когда поднимал руку, она также освобождалась.

И тогда я сделал единственное, что мог. То, чего желал так сильно. Я впился губами в ее рот. Она потрясенно завизжала, но я слегка прикусил ей верхнюю губу. Мои руки держали ее руки, мои ноги зажали ее ноги — при этом, одной ногой я влез между ее ляжек.

Она барахталась подо мной, вероятно, минут пять — и все это время то я прикусывал ее губы, то она — мои, и довольно жестко… кажется, прокусила мне нижнюю губу. Наконец, она обмякла. Я осторожно освободил ее рот, и на нее капнула моя кровь.

— У тебя кровь, — устало сказала Лена. — Хватит меня поливать кровищей, козлина вонючая.

— Ты несправедлива, — ответил я. — Сама же прокусила мне губу. А я, кстати, сегодня вечером кое-что сделал для тебя. И для всех нас.

Девушка презрительно хмыкнула. Она снова заводилась.

— Что? Трахнул повариху?

— Я разгадал шифр тетради Мчатряна. А Наталью я, вообще-то, не трахал. Я историю про нее придумал, чтоб тебя обезопасить, — я заглянул в Кареглазкины океаны — там все еще тлели огоньки пожара. — Сидоров меня караулил, грозился сдать.

Я дерзко снова накрыл ее губы своими и внезапно понял, что она ответила — страстно и неистово. Этот поцелуй оказался самым сладким в моей жизни, а Лена неожиданно запустила руку в мои трусы. Как и требовалось, боеголовка с ядерным зарядом уже была готова. Тогда Кареглазка стянула с меня джинсы и села сверху — тоже в одной кофте.

— Господи, я сейчас с ума сойду, — прошептал я, почувствовав что-то удивительно прекрасное и волшебное, как только погрузился внутрь — все-таки не зря меня так сильно тянуло к ней…

Мы занимались любовью так страстно, как когда-то показывали в кино — и не верьте, что в жизни так не может быть — все возможно, когда с этим человеком сходишь с ума. Наконец, искрящиеся глаза Лены закатились, и она накрыла мое лицо огненными волосами, тяжело дыша, и вздрагивая каждые три секунды. А затем она встала и быстро оделась.

— Мне пора, — сказала она. — Завтра утром пораньше приходи в Логос, нужно быстрее расшифровать записки Артура. Может, там есть о Ковчеге. Должно быть…

Она нежно взъерошила мои непослушные волосы и задумчиво посмотрела, в ее глазах не было и следа той безумной ярости, с которой она ворвалась в мой вагончик.

— Нет. Дождись утром Бергман… нет, Антонова, — передумала она. — Я пришлю его с тональным кремом. Тебе нужно замазать царапины, — она склонилась и поцеловала меня — сильно и страстно. — Боже, Гриша, что же мы творим?!

Она растворилась в темноте за дверью, и я еще с полчаса вызывал в памяти, как она уходит, покачивая шикарными бедрами. И вспоминал, как овладел ею. А потом я уснул — не переживая и не волнуясь, не думая ни о чем. Я был счастлив и не догадывался, к каким ужасным последствиям приведет эта ночь. Ведь тогда я еще не знал, что за мной следил Сидоров, и он видел, как мы с Кареглазкой переспали. Я не знал… но был обязан, просто обязан предусмотреть, что этот тупой лейтенант будет занозой!

Эти видения — просто сны — но они словно вспышки на солнце, сжигающие сетчатку и серую шершавую кожу. И так точно, как ультрафиолет, эти видения причиняют боль… Что-то идет к нему, протянув руки и блистая в темноте, и этот свет притягивает, как магнит. МАРА… что это… КТО ЭТО? Нечто иное — не едок, и не еда. МАРА… она подобна древним примитивным божествам, из тех, которым поклонялись неандертальцы, не понимая их сущности.

Человеческая пещера. Яркие цвета. Она держит его руку — и ее глаза проникают внутрь него, в глубину чего-то, что он не понимает. «Сканеры» рефлексивно изучают ее кровеносную систему, оценивают количество жира и наличие раковых опухолей. Среди костей и удивительно сочных мышечных волокон пульсируют три сердца. Они выталкивают аппетитную кровь асинхронно, сбиваясь с ритма каждый раз, когда Мара улыбается ему.

Но что это такое — улыбка? Звериный оскал? Намерение атаковать? Желание подчиниться? Или подчинить его? Он забыл. Если бы он вспомнил… но это не имеет никакого значения. Он отстраняется и видит со стороны — женщина на больничной койке, и мужчина рядом. Откуда он это знает? Что внутри в обожествляемой им особи?