Пролог

А о чем возмечтаете вы, когда мир падет?

Мир изменился.

Раньше нам говорили, что ядерная война — это самое ужасное, что может произойти. Вечная зима, ночь, которую сменяют сумерки, вымершие города и радиоактивный пепел…

Все это оказалось неправдой. Было кое-что и похуже.

И, конечно, нам всем стало не до любви. Да, я тоже так решил — любовь больше не имеет права на существование.

Я ошибся и в этом.

****

Когда произошла Вспышка, я пребывал в затяжной депрессии. Само по себе происшествие было крайне любопытным и шокирующим — а его видеозапись, несмотря на зацензурированные части, стала вирусной сразу же, набрав за первые сутки больше миллиона просмотров. Мне кажется, там и миллиард вскоре был — еще бы, это ведь были концентрированные кровожадность, безумие, зверство… и это было подлинной аномалией даже для нашего свихнутого мира 2023 года.

Вскоре от человечества не осталось камня на камне. Рожки да ножки. Ну, или почти…

А тот вирусный ролик я до сих пор помню — наизусть.

****

Меня зовут Гриша Менаев, и последнее время я стал думать, что мы с Танюшей, да калугинская шайка ублюдков — последние люди на Земле.

Последний месяц на нашем северном пути мы не встретили ни единого человека. И это радовало. Я всегда умел находить плюсы в безлюдности — как изначально, пять лет назад, когда Вспышка добралась до моего маленького городка и забрала в небытие всех неприятелей. Еще бы не встречать вас, мои дорогие, лет сто!

Тогда именно так я и выкарабкался из депрессии. Чтобы погрузиться в безысходность постапокалипсиса. Насколько хорош был этот обмен?

Одиночество, конечно, не было моим приоритетом. Наоборот, мои планы включали в себя много-много девушек. Хотели бы вы стать Адамом, получившим сотню Евочек для восстановления рода человеческого? То-то же. Но, как часто наши мечты сбываются? Увы…

Возможно, было бы в чем-то правильным начать эту историю с того, как я лежу на горе трупов в сыром подземелье — искалеченный и умирающий. И тем самым сразу перейти к финалу — ведь для моего рассказа он основополагающий. А если, все же, начать с самого начала — с самой первой Вспышки, изменившей мир? Я не уверен… а потому просто начну с того пути, который наиболее молниеносно приведет нас к смертельной кульминации. С того самого шоссе, по которому я устало тащился вместе с ублюдками посреди промозглого апреля 2028 года. В тот самый город, в котором все началось. Межник.

Оледеневшее дорожное полотно. Туман. Капли дождя падают с мрачного неба и, кажется, замерзают еще в воздухе. Справа и слева от трассы едва различимы черные остовы деревьев на выгоревших холмах. В густой мгле не видны даже высотные горные конусы, но я знаю — они там, в сотне километров на юге.

Чертов сапог так натер левую пятку, что боль невыносима, и каждый шаг приходится ее превозмогать. Кроме того, я сильно хочу есть, и адски замерз. От тяжелого рюкзака на спине уже давно ноет в шее и грудине. Но, можно сказать, что я к этому привык. Поэтому продолжаю упорно, из последних сил идти вперед, как груженый осел.

Наконец, мы достигли города. Прямо на краю видимости показался покосившийся знак «Добро пожаловать в Межник — ворота Горноречья». Краска на нем облупилась, под ней виден ржавый металл. Еще чуть-чуть, и мы стоим у основания большого арочного моста, беспорядочно перегороженного машинами. Здесь был импровизированный блокпост: мешки с песком, остроконечные «ежи» из сосновых кольев, валяются деревянные и пластмассовые ящики, лопаты, несколько съеденных ржавчиной винтовок.

На обочине лежит перевернутый школьный автобус. На одном из окон висит выцвевший Копатыч из Смешариков. Удивительно понимать, что игрушечный медведь висит здесь не первый год. Не сразу замечаю россыпь костей под ногами. Судя по всему, детские. Их много — черезчур много, я бы сказал. Некоторые скелеты раздерибанены на части, другие — нет. В маленьких черепах зияют отверстия, как от пуль. Вангую, что дети превратились. Они подъехали к мосту инфицированными, или на них напали уже здесь, на блокпосте, и заразили. Хотя, я могу и ошибаться — детей могли просто расстрелять, а животные потом растащили их останки. Вспышка, как вулкан, выплеснула в мир слишком много безумия.

На одном из мешков наполовину в скорлупе стоит пингвин Хетчималс. Он так велик, что режет глаза — я думал, что эти глазастые игрушки делались более миниатюрными. Рядом с антарктической птицей стоит большой коричневый коробок, из которого выглядывают пластмассовые куклы лоллипоп, хэллоу китти и набитые ватой зайцы.

Я щурюсь от дождя и смотрю вверх, на потрепанный билборд, размещенный перед мостом. Там фотография ухоженного бородатого старика с надписью «Александр КРАСНОВ — твой ЧЕСТНЫЙ губернатор. Сделай ПРАВИЛЬНЫЙ выбор!», а внизу шрифтом поменьше «Выборы губернатора — 2023». Рядом приостановилась Танюша и тоже всматривается, пытаясь прочесть, шевелит губами и, наконец, говорит:

— Я думаю, что никогда не забуду последний год. Сколько мне тогда было?

— Девять, — отвечаю я, выпуская сигаретным дым колечком. — Тебе тогда было девять — ты закончила 4-й класс.

Ублюдки бросаются к ржавым машинам и роются в них. Я знаю, что шансы найти что-то полезное — ничтожные. Но все равно участвую в старательстве, вскрывая багажники Кракобоем.

Наш главный, Толик Калугин, сухопарый белобрысый тип с маленькой головой, в очках, в широких черных джинсах и в буро-зеленой брезентовой куртке с капюшоном, требует держаться кучно, и не сильно задерживаться, у нас нет на это времени. Он мне чем-то похож на смешного супермена-кузнечика. Особенно, когда он стоит вот так — скрестив ноги.

Сильвестр Латышев, этот черножопый садист, смотрит на меня. На нем хирургическая маска, на которой он вчера нарисовал красным маркером череп — как символ… не знаю чего… уебанства?

— Эй, поди сюда!

Я игнорирую его, вскрывая дверь и заглядывая в салон полуразрушенного авто из китайского металла.

— Эй, Гитлер? Я кому сказал?!

— Что? Ты мне? Селя, я не догоняю, что ты бурчишь под нос. Ты намордник зажевал? Так вытащи его изо рта.

Я ненавижу его, поэтому легко завожусь. А Латышев каждый раз сходит пеной, когда я так дерзок, а тем более, когда называю его Селей — он требует, чтоб его называли только полным именем. А сейчас, кажется, от ярости задвигалось даже слово «Спорт» на его раритетной шапке петушке.

— Иди сюда, гандон, я с тебя шкуру спущу! За метлой следи! Эй?!

С одной стороны, я уже привык к его угрозам. С другой — Латышев вполне может сделать то, что обещает. Садист, насильник и каннибал. Хотя он меня, все же, побаивается. Однажды он меня отмутузил до полусмерти. И получил заостренную вилку в плечо. Теперь Сильвестр знает, на что я способен. И видать, ему не особо хочется повторения. Не скажу, что не боюсь его — боюсь до усрачки, но с такими скотами приходится преодолевать страх. Каждый день — борьба со страхом, а иначе — никак. Каждый день — превентивное напоминание Латышу, что я не одержим моралью, и с удовольствием перережу ему горло глухой ночью. И сейчас я демонстративно показываю ему кукиш, отворачиваюсь и ухожу в другую сторону, а вслед мне несется аккомпаненмент проклятий и оскорблений: «Гитлер! Гриша, твою мать! Менаев, я тебя разделаю, как собаку!».

По колее от довольно свежих следов я иду к джипу, возле которого копошится Саня Щербинин. Здесь проехала машина — совсем недавно, и это меня напрягает. Прохожу мимо Марины, худой девушки с кривыми ногами, которую иногда трахаю. Она стоит у коробки с игрушками, и с идиотской улыбкой рассматривает найденную куклу «Монстер Хай» — Дракулауру, что-то бормочет под нос тонким гундосым голоском, похожим на мышиный писк.

Танюша стоит рядом с ней, с любопытством заглядывая в коробок. Она моя сестра, ей скоро 15, и Вспышка отняла у нее детство. Или наоборот, законсервировала. Танюша настолько чахлая и худосочная, что ей от силы дашь 12. Умственно она тоже не блещет — так как считает меня умным, и даже мудрым. В некотором роде это стало моей тюрьмой — по каким-то странным психическим законам я вынужден соответствовать ее ожиданиям, хотя я вообще-то хочу делать глупости — и нередко делаю их. Но часто и сдерживаюсь. Доверие — обязывает, будь оно неладно!