Поэма, напомним, повествует о том, как команда разнообразных существ с именами, начинающимися на «Б» (во главе с Благозвоном), гоняется за непредставимым Снарком, который в итоге оказывается столь же непредставимым Буджумом. (Художник Генри Холидей Буджума изобразил, но Кэрролл заметил, что Буджум в принципе не может быть нарисован.)

Что извлекают дети из такого сюжета, сказать трудно. Автора поэмы, во всяком случае, очень интересовало, как юные читатели представляют себе Снарка. Примечательно – и довольно странно, – что Кэрролл намеревался издать «Охоту на Снарка» в качестве рождественского подарка, но поскольку подготовка книги затянулась, поэма стала подарком пасхальным, и первое издание было снабжено послесловием «Пасхальные поздравления всем детям, любящим “Алису”». Известный религиозный деятель того времени кардинал Ньюмен, прочитав «Снарка», одобрил и поэму, и послесловие.

Немного найдется в детской литературе Англии книг, менее подходящих к религиозным праздникам, чем «Снарк»: поэма оставляет ощущение неясного беспокойства и даже тревоги. Сам Кэрролл утверждал, что никакого смысла в нее не вкладывал, но человеку свойственно искать смысл во всем. Современники видели в «Снарке» пародию на поиски Северного полюса (в те годы как раз состоялась арктическая экспедиция); потомки заменили «полюс» на «внеземные цивилизации». Некоторые читатели усмотрели в поэме аллегорию поисков счастья. «Мне кажется, это прекрасное объяснение, – отвечал Кэрролл с невозмутимым видом, – оно особенно хорошо согласуется со страстью Снарка к купальным кабинкам».

В начале ХХ века поэму прочитали как пародию на философию Гегеля (Снарк = Абсолют), а несколько десятилетий спустя философия нанесла ответный удар – Жиль Делез в трактате «Логика смысла» дал особо углубленное толкование понятия «снарк»… В новейшей энциклопедии можно даже прочитать, что поэма «практически охватывает в своем сюжете (равно как и в своей стилистике) культивируемую ныне постмодернизмом идею трансгрессии как выхода за пределы наличного, отказ от понимания данного бытия как единственно возможного и движения сквозь его границы, – но не к иным возможностям, а к тому, что в наличной системе отсчета мыслится как невозможность».[39] 

Вот где нонсенс-то.

Однако наиболее известной и влиятельной является теория М. Гарднера, согласно которой Буджум – это небытие, абсолютное Ничто, неизбежно ожидающее человека. Отсюда и чувство «экзистенциального беспокойства», возникающее у читателя – так же, как у героя поэмы. В финале Булочник, которому предсказано, что он исчезнет, увидев Буджума, натыкается-таки на Снарка и… Но нет! Гениальный финал «Охоты на Снарка» мы не осмелимся пересказать!

Был он прям и велик – но всего только миг;

А к исходу второго мгновенья,

Словно спазмом пронзен, смело бросился он,

В бездну мрака, объятую тенью.

– Это Снарк! – слабый голос в их души проник.

(Слишком тих, чтоб звучать наяву.)

Загремело «ура», поздравления, крик;

И зловещее: – Нет, это Бу-у-у…

И – молчанье. Но вдруг еле слышимый звук

Напряженного слуха достиг.

Он звучал, будто «…джум!» – этот тающий шум –

Просто ветер, что сразу затих.

Было тщетно искать в наступающей мгле,

Затопившей пустыню кругом,

След того, что они – на священной земле,

Где их Булочник бился с врагом.

С полусловом в устах и на полукивке,

Не склонив до конца головы,

Он внезапно и плавно исчез вдалеке –

Ибо Снарк был Буджумом, увы.

Во всех трудах французских экзистенциалистов нет ничего, сравнимого по силе с этими строфами.

У каждой эпохи свой Буджум, продолжает Гарднер. У нашей это атомное оружие (напомним, что комментарий был написан сразу после Карибского кризиса); но даже если человечество переживет бомбу, «Буджум никуда не денется… В скалистой расщелине, в ужасных тенях близящейся ночи, исчезает человек из плоти и крови. Поэтому не спрашивай, дорогой читатель, по ком звонит Благозвон».

Он звонит по тебе.

Вот такая рождественская (или пасхальная) история.

Предисловие Гарднера полупародийно, однако именно «полу-». В предисловии к «Полуночным задачам» Кэрролл признавался, что темные, тягостные мысли нередко посещали его в часы бессонницы; мрачных шуток о смерти немало в обеих сказках об Алисе – но «Снарк» мрачнее всего. В его финале нет здравомыслящей викторианской девочки, стряхивающей с себя мутный сон, – только «наступающая тьма».

В «Снарке» Кэрролл еще более явно, чем в «Бармаглоте», следует древней англосаксонской традиции. «Северная теория мужества», описанная Толкиным в лекции «Чудовища и литературоведы»,[40] ставит человека и даже богов перед лицом неизбежного поражения, которое вовсе не означает, что можно опустить руки и не участвовать в борьбе. Беовульф знает, что битвы с драконом ему не пережить, но идет в бой. Булочник, герой явно автобиографический, знает, что среди Снарков бывают Буджумы, но наравне со всеми участвует в охоте. Его исчезновение знаменует не только зыбкость человеческого бытия, но и становление нового жанра. Жанра, в котором детское, сказочное и невозможное становится героическим, эпическим и безусловно достоверным.

PS. Кстати: мы живем в мире, где буджум действительно существует. Это дерево, произрастающее в мексиканской пустыне, отличается столь необычной формой, что открывший его ботаник не мог удержаться от крика: «Это же буджум! Определенно – буджум!..»

_______________________

Никто, кроме англичан, не смог бы создать такой бессмыслицы; однако никто, кроме них, создав такую бессмыслицу, не попытался бы отнестись к ней серьезно.

Г. К. Честертон. «Льюис Кэрролл».

В современном исследовании английской детской литературы приводится такая история: «…На премьере «Питера Пэна» в 1904 г., когда публика овацией встретила слова о том, что дети должны «верить в фей», Энтони Хоуп [известный писатель того времени] прошептал: “О, хоть бы на час сюда царя Ирода!”».[41]

Мистер Хоуп был не одинок в своем презрении к царству фей.

«– …Те, кого вы называете феями, – существа выдуманные, о которых Народ Холмов никогда и не слыхивал: крохи в марлевых платьицах, с сияющей звездой в волосах, с крылышками, как у бабочек, и напоминающей трость учителя волшебной палочкой, которой они наказывают плохих и награждают хороших. Знаю я их!

– Мы говорим не о них, – сказал Дан. – Этих мы тоже терпеть не можем.

– То-то же! Так разве удивительно, что Народ Холмов не очень-то любит, когда его путают с этими лживыми самозванцами с раскрашенными крыльями, сладкими речами на устах и размахивающими направо-налево волшебными палочками? Только представьте – крылья бабочек! А я видел, как сэр Гуон со своим народом направлялся, наперекор юго-западному ветру, из замка Тинтагель к Ги-Бразилю. Брызги летели выше Замка, и Кони Холмов обезумели от страха…»

Пак с Волшебных Холмов, герой одноименной книги Редьярда Киплинга (1906), проводит четкую грань между «Народом Холмов» и «феями» – последнее слово ему вообще очень неприятно.

Еще один пример. Фольклорист и писатель Эндрю Лэнг на протяжении двадцати лет издавал «разноцветную» серию сказок народов мира. В предисловии к «Сиреневой книге сказок» (The Lilac Fairy Book, 1910) он писал: