«Как утомительны те триста шестьдесят пять авторов, которые пытаются сочинять волшебные сказки! Они всякий раз начинают с того, как маленький мальчик или девочка идет гулять и встречает фей гардении, нарцисса и яблочного цвета… Эти феи пытаются развеселить ребенка, да не умеют; или читают мораль, и преуспевают в этом. Настоящие феи не проповедуют и не изъясняются на жаргоне. В финале мальчик или девочка просыпается и понимает, что всё это был сон».

На приведенные слова Лэнга сослался Толкин в лекции «О волшебных историях» (1938), но возложил вину за искажение благородного эльфийского облика не на XIX век, а на Уилла Шекспира и его современника Майкла Драйтона, чью поэму «Нимфидия» мы упоминали в пятой статье цикла («РФ», 2004, № 10). А в поздней сказке «Кузнец из Большого Вуттона» (1967) только бездарный повар Нокс может выдать белую куколку, украшающую торт, за Королеву Фей, и только дети, лишенные истинного знания, могут ей радоваться, к огорчению подлинного Короля Волшебной Страны.

Но едва ли не самый острый гвоздь в гробик миленьких крылатых созданий забил прославленный английский юморист П.Г. Вудхауз. В его лучшем романе «Положитесь на Псмита» (1923) поэтесса мисс Пиви («сплошная великосветскость, тончайшая одухотворенность») мучает окружающих вопросами такого типа: «Не думаете ли вы, что роса – это слезинки фей?». Впоследствии мисс Пиви оказывается профессиональной грабительницей, издавшей, впрочем, несколько поэтических сборников: уж она-то знает, что для среднего англичанина претензии на одухотворенность неразлучны с умилениями на тему фей.

Должно было пройти немало времени, чтобы мог появиться серьезный фэнтезийный роман, в котором действуют те самые крохотные феи, столь раздражавшие читателей начала прошлого века, – «Маленький, большой» Джона Краули (1981).

Вот как далеко зашли герои шекспировского «Сна в летнюю ночь». Однако в этой статье речь пойдет о викторианских романистах, которые, заглянув в Волшебную Страну – и даже углубившись в ее дебри, – вынесли оттуда ворох ярких образов, принципиально важных для современной фэнтези, и… не смогли соединить их воедино. Не в последнюю очередь потому, что миленькие детки, с крылышками и без, заполонили их книги. И потому, что романисты эти учили добру и вели читателей к Богу – не путем свободной фантазии, но под конвоем нравоучений и положительных примеров.

А зовут этих моралистов, – Льюис Кэрролл, Чарльз Кингсли и Джордж Макдональд.

Алиса прошла сквозь Зеркало и дошла до восьмой горизонтали, Снарк оказался Буджумом, и Булочник исчез вдалеке. И всё это время Льюис Кэрролл трудился над тем, что считал главной своей книгой, двухтомным романом «Сильвия и Бруно».

В январе 1867 года он начинает работу над «Зазеркальем» – в декабре печатает сказку «Месть Бруно». В 1873 рассказывает о Сильвии и Бруно дочкам лорда Солсбери – в 1874 пишет «Снарка». В декабре 1889 выходит в свет первый том романа – в 1890 печатается «Алиса для малышей», ужасающий пересказ для «Детей от Нуля до Пяти»: «Жила-была девочка, и звали ее Алисой, и приснился ей очень странный сон. Хочешь узнать, что же ей приснилось? Вот с чего всё началось…»

Кэрроллу было уже под шестьдесят, и многолетнее преподавание в Оксфордском университете, соединившись с непоказным благочестием джентльмена и диакона, породило стремление просвещать всех и вся. Но Кэрролл оставался Кэрроллом, и даже в «Алисе для малышей» мы находим следующую инструкцию:

«Ну что, хотелось бы тебе увидеть такой же странный сон?

Сделай-ка так: ложись под деревом и жди, пока мимо не пробежит Белый Кролик с карманными часами в лапке; тогда закрой глаза и притворись, что ты – миленькая Алиса».

«Притворись» – не вполне точный перевод. «Pretend» – «сделай вид, как будто…», «поиграй, как будто…». «Let us pretend», как мы помним из «Зазеркалья», – любимая фраза самой Алисы.

Приведенная инструкция – не такая уж шутка. В предисловии ко второму тому «Сильвии и Бруно» Кэрролл писал:

«Я предположил, что человеческое существо способно находиться в трех состояниях сознания:

а) в обычном состоянии, когда присутствие фей не осознается;

б) в «странном» состоянии («eerie»), когда человек осознает свое окружение и присутствие фей;

в) в состоянии некоего транса, когда человек не осознает свое окружение, как бы спит, но его нематериальная сущность путешествует в другие места – в этом ли мире или в мире фей, – и осознает их присутствие.

Также я предположил, что феи способны приходить из своего мира в наш, принимать по желанию человеческую форму и также находиться в различных состояниях сознания» (пер. А. Флотского, цитирую с изменениями).

После этого странно читать слова Кэтрин М. Бриггс, автора книги «Фейри в традиции и литературе»: «Книги об Алисе Льюиса Кэрролла не имеют ничего общего с Волшебной Страной, а его попытки вывести эльфов в «Сильвии и Бруно» не увенчались успехом».Кэрролл не только имел прямое отношение к Волшебной Стране, но и знал туда дорогу. Ощущение перехода на Ту Сторону – едва ли не самое подлинное, что есть во всех пятистах страницах «Сильвии и Бруно». Но отчего же один из виднейших специалистов по Народу Холмов подвергает сомнению компетентность Кэрролла?

Поскольку роман издан по-русски недавно (в 2003 году), да к тому же малым тиражом, имеет смысл рассказать, что же в нем происходит – тем более, что не все читатели, открывшие книгу, смогли ее закончить.[42] Для затравки – несколько цитат из первой главы:

«…И тогда все опять зааплодировали, а какой-то незнакомец, взволнованный больше остальных, подбросил свою шляпу в воздух…

Всё это я видел через открытое окно Столового кабинета вице-губернатора, выглядывая из-за плеча Лорда-канцлера…

«Марш» этот выглядел очень забавно: это была странная процессия людей, вышагивавших по двое в ряд; начиналась она где-то за пределами площади и двигалась неровным зигзагом в направлении Дворца, отчаянно шатаясь из стороны в сторону, подобно тому, как парусное судно лавирует против встречного ветра, так что при очередном повороте голова процессии часто оказывалась дальше от нас, чем при предыдущем.

– Урр-ра! Неет! Консти! Ттуцыя! Меньше! Хлеба! Больше! Налогов!.. Речь! Пусть Канцлер произнесет речь!

– Хорошо, друзья мои! – с необычайной быстротой произнес Канцлер. – Будет вам речь… Хм! Хм! Хм! Страждущие братья, или, лучше сказать, собратья по страданиям… («Только не называйте имен!» – прошептал человек, стоящий под окном. – Я же не говорю – братва, – пояснил Канцлер). – Уверяю вас, что я всегда с симпа… («Верно, верно!» – закричала толпа…)».

А потом появляются дети верховного Правителя, Сильвия и Бруно, и Профессор пропускает «юную и прелестную госпожу» «в мою комнату» (что-что? в какую комнату? откуда взялась «его» комната?), и повествователь понимает, что он – «всего лишь один из второстепенных персонажей», и Профессор уже не Профессор, а «подобострастный проводник», и говорит он: «Да, госпожа, пересадка в Фэйфилде», и комната становится вагонным купе, а Сильвия – обычной молодой женщиной.

«– Так значит, либо мне приснилась Сильвия, – сказал я себе, – и я проснулся. Либо я и вправду был рядом с Сильвией, а это – всего лишь сон. А может быть, и вся жизнь – не более, чем сон?»

Подобные переходы Туда и Обратно будут сопровождать читателя на протяжении всей книги, но нигде больше Кэрроллу не удастся создать такое же головокружительное ощущение. «Чей же это был сон?» – спрашивала Алиса, вернувшись из Зазеркалья, – ее или Черного Короля? Тут не обязательно вспоминать притчу о бабочке, которой снится, что она Чжуан-цзы: достаточно сказать, что от Платона до романтиков проблема соотношения сна и яви не исчезала из европейской культуры.

Поразительно, что в первых главах романа Кэрроллу удается создать две равно достоверные – или равно сновидческие реальности. Реальность первая: Чужестрания (Outland), рядом с которой лежит Эльфландия (Elfland), одна из провинций Волшебной страны (Fairyland; вообще-то, до Эльфландии путь неблизкий, но только если ты идешь не по Королевской Дороге). Реальность вторая: современная Англия и городок с говорящим названием Эльфстон. Переход может произойти в любой миг, посреди разговора, посреди абзаца, и даже песня безумного Садовника («Ему казалось – на трубе увидел он Слона. Он посмотрел – то был Чепец, что вышила жена») не всегда служит знаком того, что мы вместе с рассказчиком пересекли границу. Но, несмотря на кажущуюся хаотичность, «Сильвия и Бруно» в начале своем – текст весьма связный и последовательный.