Коллективной мифологии не получилось (вернее, возникла она уже в рамках толкинского фэндома или под его влиянием); но был создан индивидуальный миф – совершенно иными средствами, чем те, что использовали в те же годы модернисты[165].

Постепенно Толкин отошел от идеи национальной мифологии (хотя в центре Средиземья стоят типично английские обыватели – хоббиты). Но «Книга Утраченных Сказаний» была связана с историей Англии напрямую – хотя и чрезвычайно странно.

Мореплаватель Эриол стал свидетелем Великого Исхода эльфов западных земель на помощь собратьям, страждущим под властью слуг Мелько на землях Старого света (слова «Средиземье» еще нет). Одинокий остров был, подобно огромному кораблю, перемещен через Океан на восток, – но Исход случился прежде времени и эльфы потерпели поражение в битве. Недобрые люди, орки и прочие твари вторглись на Одинокий остров, и «эльфы истаяли в печали»[166]; остров же замер у берега навсегда… и стал Англией (а кусок, от него отколовшийся, – Ирландией). Сыновья Эриола Хенгест и Хорса, полулегендарные англосаксонские завоеватели Британии, сберегли древние повести, отчего и до сих пор англичане хранят «правдивые предания о фейри». Книга же Эриола ждала своего часа в стафордширской деревне Грейт-Хейвуд, где ее обнаружил и перевел с древнеанглийского некий оксфордский лингвист…

Почему Толкин отказался от этой концепции – понятно: она была чересчур «мифологична», а точнее – сказочна. В самом деле, если остров Великобритания появился у европейских берегов только в V веке, – то где жили пикты и бритты? что завоевывали римляне? «Вот абсурд!» – говоря словами Толкина. Однако связь между мифологическим прошлым мира и историческим прошлым Англии была для писателя весьма важна, и к ней он возвращался по крайней мере до начала 1950-х годов.

Мифология, тем временем, продолжала развиваться по своим тайным законам. Сказания несколько раз перерабатывались, Толкин их даже зачитывал на литературных вечерах, и слушатели тщетно пытались подобрать аналоги тому, с чем познакомились. Звучали имена Дансени, Уильяма Морриса, Джорджа Макдональда, романтиков, – но все понимали: возникло нечто совершенно иное, хотя и укорененное в традиции.

Что было дальше – известно. В 1930 году, примерно тогда же, когда Толкин начал работать над третьей редакцией легендариума («Квэнта Нолдоринва»), в студенческой работе попался чистый лист, и… «В норе под землей жил да был хоббит», – написал Толкин, сам не представляя, о чем речь. Так последние годы Третьей Эпохи возникли раньше, чем была «выяснена» Вторая: повесть о падении острова Нуменор написана только в 1936 году.

Остальное – история. Уже не предыстория, а самая что ни на есть история фэнтези.

_________________________

…И, окинув взором знакомые земли, они поняли,

что перед ними – уже не ведомые нам поля.

Лорд Дансени.

«Дочь короля Эльфландии»

(пер. С. Лихачевой).

Что же такое «современная фэнтези», чем она отличается от текстов, созданных великими предшественниками?

Я уже не раз указывал на такую принципиальную черту фэнтези, как системность.  Не случайно столь многие фантастические произведения XIX – начала XX века посвящены снам.. От Кэрролла до Дансени (если не сказать – от романтиков до модернистов) писатели выстраивают миры как сновидения: в них возможно всё, а связи между событиями и эпизодами могут быть вполне условны. Но разве такого нет и в классической фэнтези 1960-2000-х годов? Есть, но каждый раз подобное сюжетное построение подается с отсылкой к не-толкинской традиции. Так, хаотичный мир фейри у современных авторов восходит к тому же Дансени и Хоуп Миррлиз – чего никто не скрывает.

До конца 1930-х годов необходимость в создании системы даже не вполне осознавалась. В 1936 году Фриц Лейбер пишет повесть «Гамбит адепта» – первую из цикла о Фафхрде и Сером Мышелове; действие ее происходит в античном Средиземноморье.  Сразу напечатать повесть не удалось, Лейбер ее перерабатывает, присоединяя к лавкрафтовским «мифам Ктулху», а три года спустя пишет новую историю о друзьях-приключенцах, действие которой отнесено во вполне самостоятельный фэнтезийный мир (а карта Невона будет составлена – не автором! – только в 1960-е годы). Очень типично для ранней фэнтези: антураж еще настолько произволен, что может быть столь же произвольно изменен. Да и само название Nehwon – Nowhen наоборот («Никогде») – свидетельствует о принадлежности раннего Лейбера к условно-сновидческой традиции.

 «Властелин Колец» задал новую точку отсчета. Потому-то эпопея и была настолько необычна в момент появления, что она нарушала целый ряд привычных принципов и задавала новые. Отныне все, что происходит в фэнтезийном романе, неизбежно будет соотноситься с некой – пусть неявной, непрописанной, непродуманной, мнимой, – системой и основой. Закончилась карта – пририсуем Серые Горы… но карта должна быть, потому что мир целостен.

Стремление к непротиворечивости и целостности мира – жанровая тенденция, явная уже в 1930-е годы. Роберт Говард, создавший циклы о пиктах и Кулле из Атлантиды, а также первый из рассказов о Конане («Феникс на мече», 1932), объединил их, написав очерк «Гиборийская эра»: история мира от падения Атлантиды до прихода ариев стала для него планом и путеводителем, рамкой, вместившей сагу о киммерийском варваре.

Примечательно, что, решая почти ту же задачу, что и Толкин (летописание мифической праистории человечества), Говард пользовался почти теми же приемами. Реконструкция: история современных народов «почти всегда гораздо древнее, чем они сознают, – и простирается во мглу позабытой Гиборийской эры…» Средства реконструкции: создание новых этимологий. «Неистребимое стремление автора использовать те имена и названия, которые фигурировали ранее в истории и вызывают по этой причине определенные ассоциации» Г.Ф. Лавкрафт считал единственным недостатком рассказов Говарда[167]. Еще бы: Говард, в отличие от Толкина, был дилетантом в историческом языкознании.

Еще один любопытный момент: в том же письме Лавкрафт отмечает, что Говард использовал приемы, «в свое время примененные Стэплдоном в его “Последних и первых людях”»[168]. Но книга Олафа Стэплдона – не о прошлом, и она не фэнтези: это – обширная панорама близкого и чрезвычайно отдаленного будущего. Отчего же такое сравнение?  Оттого, что черты системности приписываются научной фантастике, а значит – по мнению даже проницательных читателей – приходят в фэнтези именно из нее. Отсюда и раздражавшие Толкина бессмысленные гипотезы о том, что Средиземье – это «другая планета».Отсюда и позиционирование «Конана-завоевателя» (книжное издание «Часа Дракона», 1950) как «научной фэнтези» («science fantasy»)[169].