И не менее точно и важно следующее утверждение Одена:

«В обоих мирах один из самых важных и могущественных персонажей – не какое-то лицо, а английский язык. Алиса, которая прежде считала слова пассивными объектами, обнаруживает, что они своевольны и живут собственной жизнью». 

Тема власти языка над человеком – не случайна для Одена. В гениальном стихотворении «Памяти У. Б. Йейтса» есть такие слова: «Время… боготворит язык и прощает всех, кем он жив». То есть – поэтов. А кем жив, Оден понимал прекрасно, отсюда – его восторженные отзывы о «Властелине Колец», вплоть до заявления: «Если эта книга кому-то не нравится, суждениям этого человека о литературе я в жизни больше доверять не стану». Для британского интеллектуала слова немыслимые: ведь все знают, что «Властелин Колец» – плохая книга…

Известно, что Толкин не любил Кэрролла и открещивался от параллелей, на которые столь падки журналисты: ну как же, ведь оба – оксфордские преподаватели!

«Филология, мой профессиональный инструментарий, – писал Толкин после выхода «Хоббита», – возможно, и впрямь головоломна и, наверное, сопоставима с математикой Доджсона. Так что на самом деле параллель (если, конечно, она и впрямь существует – являются ли «загадки» в «Алисе» параллелью к отголоскам северных мифов в «Хоббите?..) заключается в том факте, что в обоих произведениях ни та, ни другая узкоспециальные дисциплины в явном виде не представлены». 

Не представлены, но, безусловно, лежат в основе повествования!

Родство Кэрролла и Толкина ярче всего проявляется, пожалуй, именно в той сфере, на которую указал Оден – в сфере языка. Кэрролл мог бы предъявить Лиру те же претензии, что и Толкин – лорду Дансени: совершенная произвольность в изобретении слов. В правильной книге слова не выдумываются, а реконструируются. Вспомним «хоббита», который, согласно примечаниям Толкина, есть искаженная форма староанглийского слова «holbytla» («Не вы ли – полурослики, которых у нас называют хольбитлы?.. Хоббиты? Странно изменился ваш язык…»). Наконец, многие образы и целые сюжетные линии «Властелина Колец» основаны на реконструкции несохранившихся слов или реальности, стоявшей за «темными местами» раннесредневековых текстов.

Что же у Кэрролла? Нечто подобное или весьма близкое к тому.

В 1855 году, задолго до баллад Лира, Ч. Л. Доджсон поместил в домашнем рукописном журнале «Misch-Masch» «Строфу из Англосаксонской Поэзии»:

«Смысл этого памятника древней поэзии тёмен, и всё же он глубоко трогает сердце», – гласило послесловие публикатора.

Почти двадцать лет спустя, в «Зазеркалье», изменится орфография («Twas brillig, and the slithy toves…»), к первой строфе добавятся еще пять и название: JABBERWOCKY.

«Варкалось. Хливкие шорьки…»

Ни один перевод баллады (даже лучший из них – «Бармаглот» Д.Орловской) не передает в полной мере своеобразие языка «Джаббервока»: едва ли не все «небывалые слова» в центральной части стихотворения являются производными от англосаксонских корней. Эпитет «vorpal», которым сопровождается слово «меч», – от глагола «weorpan», «разрушать» («меч-кладенец», другими словами), «frabjous» («храброславленный») – от «frea-beorht», «чрезвычайно яркий, славный». «Jabberwock» сложен из современного «jabber» и древнего «wocer», а всё вместе означает «плод исступленного спора». Наконец, не лишено резонов предположение, что «Бармаглот» – пародия на «Беовульфа», вариации на темы которого – и тут мы замыкаем круг – постоянно встречаются в книгах Толкина.[36] Возможно, правы те, кто полагают, что русский «Джаббервок» был бы написан на языке «Слова о полку Игореве» (что-то вроде: «Тьмутаракана трепещи – / Буйтурозуб он и болван! / А Див на дереве кричит, / И Карна зрит за шеломян»).

Язык оказывается не просто строительным материалом, не своего рода антуражем – но самой материей мира, вне которой немыслимы ни герои, ни события.

Излишне доказывать, что победа светозарного мальчика над свирлепым и диким Бармаглотом – деяние эпическое, мифическое и фэнтезийное. Но где произошло достопамятное событие? Где находятся глущоба и дерево Тумтум?

Ситуация прояснилась после выхода поэмы Кэрролла «Охота на Снарка» (1876). В ней упоминаются и птица Джубджуб (выпавшая из перевода «Бармаглота»), и Брандашмыг (Бандерхват), да и сам Кэрролл подтвердил в частной переписке, что Снарка ловили, «безусловно, на том самом острове, где был убит Бармаглот». Налицо своего рода циклизация, подобная той, о которой мы говорили в связи со стихотворениями Лира. И самое главное: «Снарк» был снабжен картой.

Известно, что фэнтези без карты – как бы не совсем фэнтези. Неполноценная книга. Но волшебные повести XVIII-XIX веков (их, кстати, так и называли, «fantasy», фантазии) без карт прекрасно обходились – не испытывали никакой необходимости в них. Были, конечно, прецеденты, но…

К примеру, известная писательница Мадлена де Скюдери снабдила опубликованный в 1654 году роман «Клелия» «картой Страны Нежности». Восхищенным взорам читателей и читательниц представал маршрут от станции Новой Дружбы на границах страны, мимо города Остроумие, села Изящное-Стихотворение, города Душенька-Дружочек, гостиницы Уступчивость – к реке Склонность, в пункт назначения – город Нежность-на-Склонности. Как в хорошей настольной игре, на карте показаны и другие возможные (но ложные) пути – к городам Тепловатость, Болтливость, Злость, к морю Ненависти и даже к океану Опасности, за которым лежит Неизвестная Местность, где карта, собственно, и кончается.[37] 

Картографии м-ль де Скюдери подражали до конца XVIII века, но не было создано ничего подобного карте «Охоты на Снарка».

Во-первых, насколько нам известно, до Кэрролла Волшебную Страну не картографировал никто (возможно, читатели нас поправят). Конечно, были карты острова Утопия, острова Робинзона Крузо или Острова Сокровищ, наконец – карты путешествий Гулливера. Но Свифт, как мы говорили ранее (в шестой статье цикла), – прежде всего естествоиспытатель, то есть, собственно, научный фантаст.

Всё это почти ведомые нам поля; Кэрролл перешел границу.

И во-вторых… но лучше предоставить слово охотникам за Снарком:

«Пусть малюет Меркатор Полюса и Экватор –

Что нам толку от Тропиков всяких?» –

Благозвон прокричал – экипаж отвечал:

«Это только условные знаки!

Не понять, где залив, где пролив или риф,

Если смотришь на карту простую;

Капитан молодец – он достал наконец

Высший сорт – абсолютно пустую!» 

Карта действительно – абсолютно пустая, в меркаторовой проекции, с обозначениями по периметру: «долгота», «север», «экватор», «южный полюс», «равноденствие», «восток», «зенит»… В общем, по утверждению Специалистов, если бы не подпись «Океанская карта», можно было бы утверждать, что перед нами изрядно сдвинутая развертка небесной сферы.

Но, так или иначе, а первая фэнтезийная карта была нарисована.

Что до Содержания и Значения «Снарка», то…

«Хотя Льюис Кэрролл и полагал, что «Охота на Снарка» – детская баллада-нонсенс, трудно представить – точнее, нельзя без содрогания представить – современного ребенка, которому она бы понравилась. Возможно, викторианские дети находили ее забавной… но, подозреваем, таких читателей даже тогда было немного».

Этими словами открывается предисловие к «Аннотированному Снарку» (1962) Мартина Гарднера – образцовому изданию с образцовыми комментариями.