© Э. Филатьев, 2020

© ООО «ЭФФЕКТ ФИЛЬМ», 2021

Санкт-Петербург, 17 декабря 1837 года

– Ого! – вскричал кучер и натянул вожжи. – Тпру, милая!.. Дым-то ка кой!

– Где? – встрепенулась в санях пожилая барыня Екатерина Ивановна Загряжская. – Где дымит? Что горит?

Часы на адмиралтейской башне пробили восемь вечера.

Густые декабрьские сумерки уже окутали озябший Санкт-Петербург. Морозный северный ветер с налета вламывался в подъезды домов и в печные трубы, тормошил не успевшие заледенеть сугробы и, бесцеремонно распахивая полы шуб и шинелей, ловко швырял в лица ёжившихся седоков и прохожих колкие вороха снега.

А в Зимнем дворце царили покой и уют. Го сударь император, императрица и наследник престола изволили пребывать в Большом театре, где давали балет «Дева Дуная». В главной роли блистала царица танцев Мария Тальони, при бывшая из Парижа.

Император Николай, встретивший с восторгом все спектакли, привезённые из французской столицы, старался не пропустить ни одного представления. В антракте балерина была приглашена в царскую ложу, в которой государь и государыня побеседовали с ней. А потом император спустился в зал, проследовал в первый ряд и сел в заранее освобождённое место в первом ряду партера.

Это было явным нарушением установившихся правил, но, когда танцевала Мария Тальони, даже император мог нарушить этикет.

Все остальные члены августейшего семейства – младшие Великие князья и Великие княгини – в тот день оставались во дворце. Их комфорт и благополучие обеспечивали слуги, офицеры и солдаты числом в несколько сотен. Расторопные истопники в ожидании возвращения из театра высочайших особ щедро загрузили печи очередной порцией дров.

Хмурый декабрьский ветер, вившийся у труб в поисках настоящего дела, усилил тягу, и огонь загудел. Жаркие языки пламени взметнулись в дымоход и быстро добрались до отдушника между хорами и деревянным сводом залы Петра Великого – совсем рядом с дощатой перегородкой. Отдушник этот – после недавно завершённой перестройки Фельдмаршальской залы из двухэтажной в одноэтажную – по не досмотру остался не заделанным. Напор горячего воздуха вырвался сквозь зиявшее отверстие, и языки огня принялись с жадностью лизать дерево хоров и свода. Сухие сосновые доски вспыхнули, как солома.

Начальник стоявшего в Фельдмаршальской зале караула, заметив дым, что показался вдруг из-под двери, спросил у старшего дворцового лакея:

– Что это? Неужели горит?

– Ничего страшного, ваше высокоблагородие! – последовал ответ. – Это внизу, в дворцовой аптеке. Третьего дня там труба лопнула – бревно и задымилось. Огонь загасили, дыру замазали, ан замазка-то отвалилась! Глянули, а бревно-то тлеет! От него и дым! Бог даст, ничего не будет! Не сумлевайтесь, ваше высокоблагородие!

Офицер, однако, не успокоился и, вызвав дворцовых пожарных, велел вскрыть пол у порога. Когда приподняли несколько досок, из-под ног взметнулись языки пламени.

Но пожарные заверили, что справиться с загоранием им вполне по силам, и потому-де извещать о происшествии дворцовое начальство нет ника кой надобности. Тем более, что крутой характер министра двора князя Вол конского был всем хорошо известен – князя боялись пуще огня.

И всё-таки от помощи решили не отказываться и из гвардейских полков вызвали пожарные роты. Они столпились на площади перед дворцом и с недоумением взирали на тихое и тёмное здание, лишённое каких бы то ни было при знаков по жара.

Тем временем огонь, как озорной мальчишка, уже стремглав мчался по чердаку, цепляясь то тут, то там за сухие подпорки и стропила, высушенные за восемьдесят лет горячим воздухом, что поступал от желез ной крыши, накалявшейся лет ом. Клубы чёрного от копоти дыма повалили изо всех щелей.

– Пожар! – истошно завопили слуги и заметались по дворцу.

И тотчас из множества окон с оглушительным треском стали вылетать рамы со стёклами. На площадь обрушилась волна густого дыма, над крышей поднялось гигантское зарево. Его было видно за 50 вёрст.

– Зимний горит! – закричали люди на городских улицах.

Из-за узости лестниц, что вели на чердак, добраться до очага возгорания было чрезвычайно трудно. А из-за тесноты переулка, отделявшего восточный флигель дворца от Эрмитажа, предотвратить дальнейшее распространение огня и вовсе не представлялось возможным.

И тогда срочно послали оповестить о внезапной беде государя императора.

А в гостиной богатого особняка на углу Малой Морской и Гороховой улиц ни какой суеты не было. Хозяйка дома, княгиня Наталья Петровна Голицына, древняя старушка с усами и бородой, сидела в кресле и смотрела куда-то вдаль. Рядом с нею, на банкетке, с раскрытым псалтырем на коленях примостилась Марфа Кологривова, женщина около семидесяти лет. А придворный медик Мант, держа княгиню за руку, отсчитывал пульс.

– Это есть неплохо, сударыня! Совсем неплохо! – с немецким акцентом заявил доктор. – Я бы даже сказал, sehr gut! Очен карошо!

– Послушать вас, – мрачно усмехнулась княгиня, – мне только и остаётся, как приказать седлать коня и скакать на вахтпарад вслед за свитой императора.

– Коня – nein, не надо! – возразил Мант. – И без него дыхание есть ровное, кровь пульсирует нормально, аппетит есть тоже неплохой!

– Сколько их было на моём веку! – бесстрастно проговорила Голицына. – С ровным дыханием, с хорошим аппетитом и нормальным пульсом. Где они теперь? Давно уж на арфах играют. Музыку ангельскую.

– Царство им небесное! – истово перекрестилась Кологривова.

– Jedem das seine! Каждому своё! – заметил доктор. – Каждому из нас Бог даёт свою судьбу! О том и газеты пишут! Вот послушайте!

Мант подошёл к столу, достал из своего лекарского саквояжа газету и, надев очки, прочёл:

– «Во французской Марсели некая дама в возрасте… ein und neunzig… девяносто одного года выходит замуж. Жених имеет… funf und vierzig… сорок пять лет!»

– Не может быть! – ахнула Кологривова.

– Может, сударыня, может! – уверенно заверил лекарь, складывая газету. – Раз пишут, значит, так оно и есть!

Все разом взглянули на княгиню – та едва заметно скривила губы:

– Подумаешь, девяносто один! Девчонка! Если есть, чем увлечь, например, состоянием!.. Боже, сколько олухов на богатство зарятся! Как мотыльки на огонь летят!.. Нет, марсельские старушки нам не указ! Сами с усами!

И Наталья Петровна погладила свои усы.

– Вы мне не верите! – с обидой произнёс Мант.

– Я верю только одному доктору – Роджерсону! – твёрдо заявила усатая княгиня.

– Джону-Самуэлю? – спросил лекарь.

– Ему!

– Отменнейший был лейб-медик! – вздохнула Кологривова. – Жаль, службу царскую оставил! В Англию свою укатил.

– Роджерсон шотландец! – хмуро поправила Голицына.

– Всё одно – неправославный! – ловко оправдалась Марфа и добавила. – Но трону российскому отслужил полвека!

– Он уж давно, наверное, как вы, сударыня, изволили выразиться, на арфе играет! – предположил Мант.

– Вовсе нет! – резко возразила княгиня. – Живёт в своём Эдинбурге. Письма шлёт.

– Исправно присылает! – поддакнула Кологривова.

– Мы с ним одногодки! – гордо заявила Голицына. – Вместе на эту землю пришли!.. Теперь нас осталось двое. Из всех наших ровесников!

Внезапно распахнулись двери, и в гостиную влетела взбудораженная челядь: лакеи, горничные, камердинеры. Громко крича, все кинулись к окнам.

– Горит!

– Пожар!

– Дыму-то, дыму!

– Ах ты, Господи!

– Что там такое? – грозно спросила княгиня.

– Зарево в полнеба! – отозвались от окна.

– Горит, видать, здорово!

– Где? – так же грозно поинтересовалась Голицына.