Через некоторое время юноша выехал на тракт. Судя по всему, это был Валиорский тракт, названный так в честь баронства, по территории которого по большей части пролегал. Теперь необходимо было двигаться на запад, и к концу сегодняшнего дня Роб должен выехать на другой, более крупный тракт — Карноульский, который и должен вывести его к «Северной столице», городу Карноулу, где находился дядя Тарик. Где, как Роб надеялся, он сможет получить помощь.
Судя по следам ног, копыт, а также колеям от колес, трактом пользовались, причем активно. Но сейчас, в столь ранний час, он был еще пуст. В любом случае, по тракту ехать стало гораздо легче, и юноша позволил лошади перейти на галоп.
Тем временем, солнце уже взошло — судя по его положению, до полудня оставалось около трех часов. Лучи солнца освещали огромные, тянущиеся по бокам тракта поля, огороженные деревянными изгородями, просторные луга, где только начинала пробиваться изумрудная трава, небольшие рощицы дерев, на которых уже распустились первые листья. Весна была в самом разгаре.
Но Роб ехал молча, глядя в землю под копытами своей кобылы, и не замечал великолепия природы вокруг него. Юноша целиком погрузился в свои мысли, которые метались от прокручивания раз за разом событий минувшей ночи до разработки планов и способов мести.
Проехав еще примерно час, Роб решил сделать короткий привал. Лошади требовался небольшой отдых, да и сам юноша с непривычки от длительного сидения в седле испытывал дискомфорт. К тому же, Роб хотел немного перекусить и проверить, что находится в седельных сумках.
Юноша остановил кобылу в небольшой рощице недалеко от тракта. Стреножив ее, Роб оставил животное ощипывать редкую траву, а сам, сняв седельные сумки, уселся прямо на землю.
Некоторое время он просто сидел на земле, держа одну из сумок в руках, а затем, внезапно, разрыдался. Все перенесенные юношей эмоции — страх, гнев, скорбь, напряжение, отчаяние — наконец, нашли выход. Роб плакал несколько минут: он оплакивал своих погибших родителей, оплакивал Анвара бар Маттаха и Дариора, которые пожертвовали своими жизнями ради него, оплакивал свою спокойную и счастливую жизнь, которая теперь стала прошлым, плакал из страха, от отчаяния, из-за того, что впервые остался совершенно один и не понимал, что нужно делать и как. И через слезы душа юноши будто освобождалась от всех этих эмоций, от перенесенной боли и страха.
Через некоторое время слезы иссякли, но Роб все равно продолжал сидеть на земле, обхватив руками колени и упершись лбом в предплечья, пока, наконец, не успокоился окончательно. Скорбь, отчаяние, страх, тревога, боль — они никуда не ушли, и Роб по-прежнему ощущал их, но они на время притупились, утихли, угасли. Их место в который раз занял гнев на виновных в нападении, но и он сейчас был не таким сильным, как тогда, после слов Дариора в замке. Сейчас юноша испытывал то, что в его ситуации было наиболее близко к определению «спокойствие». И он решил заняться осмотром своих вещей.
В первой сумке обнаружился тот самый запас провизии, о котором говорил Дариор — несколько фляг с водой, сыр, вяленное мясо, хлеб, несколько яблок. Недолго думая, юноша перекусил частью припасов, а остальные убрал назад.
Развязав тесемки второй сумки, Роб обнаружил там сложенный плащ и два комплекта одежды — две туники черного и серого цветов и штаны в той же расцветке. Сам же юноша все еще был в своем праздничном ярко-синем камзоле и черных штанах с серебряной вязью по бокам. И вся его одежда была заляпана кровью и грязью. У любого, кто увидел бы Роба в таком виде, непременно возникли бы вопросы, или, по крайней мере, этот кто-то запомнил бы странного юношу в богатом, заляпанном кровью наряде. А привлекать к себе внимание Роб сейчас хотел меньше всего.
Поэтому он тут же переоделся в тунику и штаны черного цвета, а оставшуюся одежду убрал в сумку. Неброский плащ из плотной ткани темно-серого цвета юноша тоже надел: во-первых, он скрывал фигуру от любопытных глаз, а во-вторых, защищал от холода — все же было только начало апреля, и, хотя даже на севере королевства климат был довольно мягким, не то, что в Дарстаре или тем более в Хеймфьерде, все же для путешествия в одной тунике было еще не настолько тепло.
Кроме одежды в сумке находился небольшой нож и кинжал, которые Роб повесил себе на пояс, а также два тугих кошеля. В одном из них были медяки и серебряные сестерции, в другом — полновесные золотые динары, а также фамильный перстень Роба и несколько украшений, принадлежащих его матери — ожерелье, драгоценные сережки, кольцо. При взгляде на них сердце юноши вновь кольнула скорбь и тоска.
Роб быстро пересчитал деньги и невольно поразился — их хватало, чтобы год жить припеваючи в самой столице, ни в чем себе не отказывая. Юноша, конечно, знал, что его отец — богатый даже для барона человек, но чтобы собрать такие деньги за столько короткий срок — это было удивительно. Хотя, не исключено, что они были собраны заранее. Учитывая извечную предосторожность и осмотрительность отца, Роб легко мог поверить в то, что он держал несколько подобных кошелей где-то у себя на черный день. Жаль только, что этот черный день наступил так рано. Что ж, по крайней мере, вопрос денег и средств к существованию перед юношей не стоял.
Справедливо рассудив, что тратить золото по дороге ему будет все равно негде, Роб повесил на пояс кошель с медяками и серебром, а все остальное убрал обратно в сумку. После того, как все вещи были уложены, юноша уже хотел было возобновить путешествие, но тут его взгляд упал на рукоять висевшего на поясе меча. Золоченая голова льва на навершии и гарда ярко блестели, отражая солнечный свет. Немного подумав, юноша достал из сумки вторую тунику и несколькими взмахами ножа распустил ее на длинные полоски, которыми и обмотал всю рукоять меча, вместе с ножнами. Теперь замотанный в ткань меч уже не привлекал так много внимания. Однако Роб этим не удовлетворился и снял я пояса перевязь с мечом, оставив лишь нож и кинжал. Меч же вместе с седельными сумками юноша закрепил на прежнем месте, позади седла, после чего возобновил свое путешествие.
****
Солнце клонилось к закату, а Роб все так же продолжал ехать по тракту к своей цели. После того короткого привала больше он не останавливался, перекусив второй раз за день прямо в седле. Несколько раз ему попадались перекрестки или просто ответвления от главной дороги, однако, благодаря путевым указателям, стоящим рядом с каждой такой развилкой, юноша продолжал уверенно следовать к Карноульскому тракту.
Весь день в седле оказался для Роба тяжким испытанием. Мышцы его ног ныли с непривычки, а уж о по ощущениям стертом в кровь седалище и говорить не приходилось. К тому же, сказалось пережитое напряжение, и юношу клонило в сон. Он то и дело клевал носом, а один раз, задремав, чуть не выпал из седла. Вот был бы смех — выбраться из окруженного врагами замка только для того, чтобы свернуть себе шею, упав с лошади.
Но несмотря на все неудобства, Роб продолжал скакать к Карноулу, не останавливаясь. Чем быстрее дядя все узнает, тем быстрее родители юноши будут отомщены. Возможно, думал Роб, если дядя быстро соберет отряд, они даже могут перехватить вражеское войско. И лишь когда солнце окончательно село, и над трактом сгустилась темнота, юноша решил остановиться на ночлег в удачно подвернувшемся придорожном трактире.
Трактир был небольшой, двухэтажный, с маленькой конюшней, он был огорожен невысокой деревянной изгородью. Роб въехал во двор и, кинув подбежавшему мальчишке-конюху медяк, передал ему в руки поводья кобылы, попросив покормить и обустроить ее. Судя по ржанию из самой конюшни, а также по двум стоящим во дворе возам, народ в трактире в этот вечер был. Сам же юноша, повесив придорожную сумку с одеждой и деньгами и перевязь с мечом на плечо, направился прямиком к зданию таверны.
Общий зал таверны встретил Роба шумом голосов и запахами жареного мяса, лука и свежесваренного пива, доносившимися из кухни, от которых живот юноши тут же забурчал, напоминая о том, что неплохо было бы и перекусить.
