— Даша, отвори оконце по шире, — велела Ольга, — такое чувство, будто надышаться не могу.

— А не продует-то, барышня? — озаботилась девка, откладывая рукоделие в сторону.

— Да и пусть, — отмахнулась Баркова, — так хоть воздухом домашним на всю жизнь запасусь.

— Ох, божечки, голубушка Вы моя, да что ж Вы так себя-то изводите? Чай, не в темницу вас провожают.

— А велика ли разница?! — вскинулась Ольга. — Что так, что эдак гнить в келье безо всякого смысла.

— Не говорите так, Ольга Николаевна, — насупилась Дашка, — в обители сестры не просто век доживают. Они Господа нашего славят да грехи замаливают.

— Господа и в поле славить можно, — резко отрезала Баркова, — а грехи… Вот в чём мой грех?! Или твой, к примеру?! А? Так в чём?

Странно. Ещё пару месяцев назад Ольга и не подумала бы оспаривать подобные заявления. А теперь. Полдня знакомства с Темниковым, его яростный спич за ужином, и откуда только взялось в ней подобное вольнодумство?! Но княжич сказал, что нет на ней вины, а стало быть, и греха нет. И Ольга поверила. Вот ему поверила, да так, что сразу разуверилась в том, чему её с детства учили.

— Полно Вам, Ольга Николаевна, — взялась урезонивать её Дашка, — через такое лихо прошли, и это переживём, Господь даст.

— То есть переживём? — озадачилась Ольга. — Ты тут с какого боку?

— Ой, барышня, — всплеснула руками девка, — неужто я вас одну оставлю. Там узнавали ужо, келейница Вам дозволена будет, а матушка ваша насчёт припасу продовольчего озаботилась и на вас, и на меня тако же.

— Господи, Даша! Тебе-то нашто себя воли лишать. Хочешь, я с папенькой поговорю, он и отпустит тебя. Моей просьбе не откажет, чай.

— Нет, Ольга Николаевна, не хочу, — просто ответила Дашка, — судьба нас с вами воедино повязала. Так что куда вы — туда и я. Так правильно. Так должно.

Ольга не нашлась, что на это ответить. Помолчали. Даша, спохватившись, пошла окно открывать. А Баркова вдруг хмыкнула.

— А ведь пятница сегодня. Спасение наше не снилось ли? — а сама подумала, что вот хорошо было бы, кабы Темников приехал. Понятно, что ничем он уже не поможет, да и чем тут помочь, но хоть попрощаться по-людски. Поблагодарить. Боже! Да она и жуткому Луке как родному бы обрадовалась, Ольге почему-то казалось, что с присутствием этой троицы все беды какими-то незначительными становятся. Такими мелкими, что их в два слова разрешить можно. Конечно, коли слова эти княжич говорить станет.

— Лука! — завороженно выдохнула Дашка.

— Что? — не поняла Ольга. — Тебе Варнак снился?

— Да нет же, барышня, — обернулась девка с абсолютно шальными выпученными глазюками, — Лука приехал.

***

Октябрь 1746

— Ваше Императорское Величество, позвольте представить Вам сего отрока, — князь Темников как всегда был спокоен и говорил тихим шелестящим голосом. Однако же слышали его все присутствующие. — Мой сын — Александр.

Худощавый юноша, одетый в костюм из дорогой материи, но при это исключительно тёмных тонов, учтиво поклонился.

— Княжич превзошёл науки разныя: и филосопию, и механику. Манерам русским и европейским обучен, языкам галльским, бритским и латинским тако же разумен есть, — продолжал рекламную компанию Игорь Алексеевич.

Рекомый княжич молчал, лишь зенки чёрные таращил, явно из-за успехов в премудрости книжной, а полуоткрытый рот и удивлённо приподнятая бровь, вероятно, должны были означать знание русских и европейских манер. И таращился ведь, паразит, не на ея императорское величество, а под потолок куда-то — лепнину, вишь, шельмец рассматривал. Елизавета Петровна нервно дёрнули плечиком, эдакого пренебрежения она не любила и не прощала.

— А ещё он очень внимателен и любопытен, — с нажимом выговорил князь.

— У третьего от окна ангела меж крыльев отверстие для подслушивания проделано. Аккурат над Вашим креслом, матушка императрица, — княжич опустил взгляд на Елизавету Петровну.

— Не гневайтесь, Ваше величество, токмо сдаётся мне сие в дворцовых планах предусмотрено не было.

— Да?! — императрица как-то даже растерянно оглядела присутствующих.

— Кгм, — прочистил горло Шувалов, — Ваше величество, уж месяц как сие непотребство обнаружено и подслух пойман да распрошен с пристрастием. На шведскую корону стервец работал. А дырочку ту мы с обратной стороны заделали, кабинет ваш токмо трогать не стали.

— Да уж, — покрутила головой Елизавета Петровна, — что наблюдателен и любопытен вижу. Надеюсь, и с остальным ты, Игорь Алексеевич, не наврал.

— Как можно, Ваше величество?!

— Ну, будет, будет, — успокаивающе проговорила её величество, — верю, что отрок сей талантами одарён и разумом остёр, как и все Темниковы. Только что ж он у вас одет скромно так? Прям-таки чёрный княжич какой-то. Надо бы в одеждах колеров ярких добавить, галунов и позументу на кафтан. Вот, к примеру, голубой с серебряным шитьём ему подошёл бы. Да и порты на кюлоты заменить стоит.

— Мы подумаем, государыня, — склонил голову старший Темников.

— Ну и мы подумаем, к какой службе княжича приставить, — недовольно сморщила носик её величество.

Императрица не выносила, когда её рекомендации касательно платья и обхождения не бросились исполнять тут же со всевозможным усердием. Но не сориться же из-за этого с Темниковыми. Те, по давнему уговору, служат не человеку, а лишь фигуре на престоле. И кто на ней сидит им без разницы. Вон Анна Леопольдовна не ладила с князем, и Темников только выполнял прямые указания. Потому и в ту ноябрьскую ночь[2] на её защиту не выступил. Указания же не было. А вот ежели захотел бы остановить Преображенцев, кто знает, кто знает?

— Алексей Петрович, — обратилась она к Бестужеву-Рюмину, демонстративно отвернувшись от Темниковых, — что по фон Руту скажешь, мне докладывают, он с молодым двором контактов ищет.

— Истинно так, государыня, — подтвердил Бестужев, — ищет, шельма.

— А ещё, сказывают, что рекомый фон Рут, Фридриха конфидент, — построжел голос Елизаветы Петровны.

— И то верно, — со вздохом согласился Алексей Петрович, — однако же, аттестация его во французском посольстве, и запросто так выдворить сего ловкача мы не можем.

Бестужев укоризненно взглянул на князя. Не по правде, выходит, разгневалась государыня на Темникова, а палки достаются ему. Но и пенять за то канцлер не стал бы, всё же Игорь Алексеевич здорово ему помог с Лестоком.

— Да прибить его по-тихому, — лениво, порекомендовал Шувалов, — всего-то делов.

— И прибить нельзя, Пётр Иванович, — горестно вздохнул Бестужев, — нам дипломатический скандал с французами сейчас ох как некстати.

— Ну, ты у нас дипломат, Алексей Петрович — тебе виднее.

— Значит так, — хлопнула ладонью о колено императрица, — ты, канцлер, твори что хошь, но барончика этого чтоб убрал. Непотребен он в империи. А вы, князь, ступайте себе, я подумаю, куда княжича пристроить.

***

Елизавета Петровна скучали. Ужин, прошедший в компании Разумовского и Воронцова, ничуть её не развлёк, фрейлины трещали о какой-то ерунде и тем самым раздражали, за что и были выгнаны вон. Осталась лишь кузина императрицы Гендрикова — барышня молчаливая и от того умненькой кажущаяся.

Скуку государыня попросту не переносила и от того пребывала в раздражённом состоянии. Даже изволила запустить табакеркой в какую-то ливрейную харю, не в добрый час сунувшуюся в двери кабинета.

Беспричинная злость требовала выхода и жертвы. Вот потому-то уставший канцлер уже битый час отдышливо бубнил о внешней политике, чередуя сии экзерсисы с комплиментами в адрес императрицы. Впрочем, государыня, пребывая в дурном настроении, и на комплименты реагировала холодно.

— Довольно пустословия, — злорадно прервала Бестужева Елизавета Петровна, — я поручала тебе с фон Рутом разобраться. Решил с ним что-нибудь, али всё тянешь?

— Так, а нечего решать, Ваше величество, — позволил себе лёгкую полуулыбку канцлер, — Нет фон Рута.