Литмир - Электронная Библиотека

— О, у него много редких произведений старины, — подтверждает гостья, бережно надевая свою поношенную шляпку. — Правда, между нами говоря, дядюшка Котэ все же профан и торгаш, для него важнее всего стоимость… А мне сие претит: не люблю дилетантов-торгашей! Они безмерно унижают искусство, опошляя его, сводя к чистогану. О, это извечное противоречие! Да, да!

Мы с Гиви переглядываемся: кажется, нам представится возможность прогуляться на Плехановскую и закусить марципановыми зайцами!

В ГОСТЯХ У ДЯДЮШКИ КОТЭ

На следующий день мы выбираемся к дядюшке Котэ далеко не сразу — у бабушки находится множество дел и в мастерской и по хозяйству. Дома, кроме нас с ней, никого нет: папа сегодня выступает в суде, мама отправилась в издательство, а Миранда пошла в поход по магазинам. Меня охватывает страстное нетерпение, и я брожу за бабушкой как привязанная.

Но вот — наконец-то! — бабушка направляется к раковине мыть руки, и я с ликующим воплем принимаюсь скакать по мастерской. Ура! Ура-а! Идем!

— А можно, я позову Гиви? — прошу я, с разбега останавливаясь перед бабушкой. — Он тоже хочет пойти!

— Конечно, — разрешает она. — Зови. Пусть познакомится с коллекцией дядюшки Котэ. Мальчик любит красивое… Должна тебе заметить, Ли, ничто так не облагораживает человека, как общение с произведениями подлинного искусства. Хотя, по правде говоря, красавчик Гиви и не нуждается в облагораживании, твой рыцарь — само врожденное благородство…

Дальше я не слушаю, бегу со всех ног.

Тети Верико в комнате нет, а «врожденное благородство» сидит в одиночестве у окна, перед ним, на широком подоконнике, разноцветными кучками лежат шелковые и бумажные лоскутки. Как и обычно, он мастерит цветы.

Я врываюсь без стука, без предупреждения, Гиви смущенно прикрывает газетой лоскутки и готовые цветы. Какой смешной, право! Всегда стесняется, когда я застаю его за работой, как будто есть что-то стыдное в том, что он помогает своей маме, — ведь это же просто хорошо, даже замечательно! Как не понимает? Однажды я рассказала об этом маме, и она заметила: «Наверно, стесняется: полагает, делать цветочки — все-таки не мужское, не джигитское, так сказать, дело».

Сейчас, чтобы не смущать Гиви еще больше, я делаю вид, что ничего не заметила.

— Мы идем к дядюшке Котэ! — кричу я. — И ты — с нами!

— Но я, Ли, равнодушен к сладостям… — говорит Гиви, едва оправившись от смущения.

— Зато красивое любишь! — перебиваю я, повторяя бабушкины слова. — А дядюшка Котэ, знаешь, собирает старинные серебряные кубки, рога, кинжалы! Он звал нас в гости! И потом, знаешь, общение об-ла-го-ра-жи-ва-ет… — Ну, и выговорила я словечко!

Гиви с изумлением смотрит на меня, почесывая ножницами кончик носа.

— Облагораживает?.. Кинжалы? Кубки? — задумчиво переспрашивает он. — Кинжалы — это здорово! А янычарские и турецкие ятаганы у него есть?

— Ну конечно же! — вдохновенно вру я. — Там все есть!

Но Гиви не может решиться, и я понимаю: боится огорчить тетю Верико. Она вернется, а сына нет дома, вместо того чтобы помогать ей, взял и сбежал неизвестно куда!

— А тете Верико напишем записку! — предлагаю я. — Она не рассердится. Ну, хочешь, попросим бабушку, она напишет?

— Твоя бабушка? (Я замечаю радостный огонек в ярко-серых глазах Гиви и понимаю: победа одержана.) Идем!

Полчаса спустя мы трое шествуем через Воронцовский мост. День разгулялся, солнце светит вовсю, небо безоблачно. Вода Куры уже не бурая, а темно-зеленая, лишь у самых берегов, отражая их, становится желтоватой и в ней зеркально блестят, переливаются коричневые и белые камушки.

На мосту полно народа: рядом базар, женщины спешат оттуда с сумками, полными снеди и зелени.

Мы приближаемся к лавочке дядюшки Котэ как раз в тот час, когда он обычно закрывает на обед свое «сладкое» заведение, чтобы немножко отдохнуть.

В кондитерской — толкотня и гвалт. Мальчишки и девчонки со всех сторон протягивают дядюшке Котэ монеты, а он, рассыпая шутки и прибаутки, оделяет сладостями маленьких лакомок.

Еще не входя, я слышу его веселые возгласы:

— Ореховой халвы, гэнацвале? Пожалуйста! Кушай на здоровье! А тэбе, Амиран, пирожное наполеон, да? Кушай, кушай, дарагой!

Завидев нас, дядюшка Котэ улыбается еще шире, еще приветственней, глаза-изюминки становятся совсем крошечными. Он выходит нам навстречу из-за прилавка, протягивая полные руки.

— О, калбатоно Олга! Калбатоно Олга! — выпевает он, почтительно и осторожно сжимая руку бабушки, — ее изящная рука совсем тонет в широких мягких ладонях. — Котэ ждал-ждал, когда же наконец вы посетите его владения! Даже обижаться нэмножко начал: ах, думаю, от души приглашал, от души, а прэзирают старого бэдного Котэ. Прэзирают! И даже милая дэвочка Лиана, которую я совсэм как дочку люблю, позабыла мэня. А каких марципанов напек дядюшка Котэ — вах-вах! Вон, смотри, какие, гэнацвале, смотри…

Обмахнув салфеткой круглый столик у окна, дядюшка Котэ почтительно усаживает нас, ласково цыкнув на маленьких расшумевшихся покупателей:

— Сэйчас, сэйчас, бичо![9] Разве не видишь, гости к дядюшке Котэ пожаловали!

Он ставит перед нами блюдечки с халвой и снимает с витрины двух самых красивых зайцев — мне и Гиви.

И когда бабушка раскрывает свой старомодный ридикюль, чтобы расплатиться, дядюшка Котэ в ужасе всплескивает руками — он возмущен, он обижен!

— Ни в коем случае, калбатоно Олга, ни за что! Нэ обижайте старого Котэ… Сегодня вы мои гости! Сэйчас я провожу этих маленьких обжор — и вэсь к вашим услугам! О, дядюшке Котэ есть что показать дарагим гостям!

Рассыпая во все стороны ласковые шуточки и улыбки, Котэ выпроваживает ватагу своих малолетних покупателей…

Вот мы и в жилище дядюшки Котэ; дверь в него ведет прямо из лавочки, и мы замираем на пороге, пораженные множеством красивых, радующих глаз вещей. Я оглядываюсь на Гиви и бабушку и вижу, что и они не ожидали увидеть такого великолепия.

Давно, в Цагвери... - img_11.jpeg

Здесь бронзовое и чугунное литье, мраморные статуэтки, картины в позолоченных массивных рамах, кинжалы и сабли с затейливыми рукоятками, ружья разной длины и формы, во множестве развешанные на покрывающих стены коврах.

А дядюшка Котэ, сияя, стоит чуть сбоку и наблюдает за нами; его глазки совсем утонули в припухших красных веках, на лице — нескрываемая гордость.

— О, да у вас здесь прямо-таки музей, батоно Котэ! — бабушка разводит руками. — Эрмитаж, Лувр, Дрезденская галерея!

— О, калбатоно Олга! Зачем смэяться над бэдным старым Котэ? — Глазки-изюминки блестят хитро и торжествующе. — Конэчно, за свою долгую жизнь и дядюшка Котэ приобрел нэсколько ценных вещей, но это — мэлочи по сравнению с настоящими коллэкциями знатоков. Я нэ имэл счастья видэть вашу коллэкцию, калбатоно, но, говорят, у вас имеются просто-таки редкостные ковры! Да, да, мне говорил Бэм! А ему можно верить.

И только тут я замечаю пристальный, ищущий взгляд бабушки — он скользит с одного ковра на другой, с пола на стены, но в этой, первой, комнате ковра с оленями нет.

А Гиви уже бродит по комнате, не в силах оторваться от оружия. Вот старинные, с кривыми изогнутыми рукоятками сабли, пистолеты с угрожающе длинными, вытянутыми дулами, с прикладами, отделанными серебром, драгоценными камнями и перламутром. Но больше всего здесь кинжалов: ведь кинжалы — оружие горцев.

Я подхожу к Гиви, он оглядывается, смотрит на меня отсутствующим взглядом и шепчет:

— Помнишь, Ли, я читал тебе стихи Лермонтова? «Люблю тебя, булатный мой кинжал, товарищ светлый и холодный…» А это вот, наверно, турецкий ятаган. Видишь, какой кривой?

Я рассматриваю оружие со страхом и с каким-то холодом в груди и думаю: неужели каждым кого-то убили, неужели по этим острым кускам стали когда-то текла человеческая кровь? Нет, я не хотела бы иметь такую коллекцию в нашей с бабушкой комнате, она мешала бы мне спать по ночам, смеяться и петь днем…

вернуться

9

Бичо (груз.) — мальчик.

21
{"b":"730900","o":1}