Жила-была девочка Ли. Жили-были четверо друзей в солнечно-веселом городе Тифлисе. Выло это давно, в конце 20-х годов.

Они крепко дружили, эти, ребята с одного двора, — вместе играли, вместе гуляли по чудесным паркам и садам своего города, вместе совершали увлекательные экскурсии в его окрестности.

И вдруг…

Все началось с появления в доме Ли таинственного Волшебника и его свиты. С этого дня стали происходить в жизни героев повести необычные события, которые потребовали от них немалого мужества и находчивости.

Широкий балкон с резными деревянными столбиками тянется вдоль всего этажа и выходит во двор на глухую кирпичную стену, лиловую от струящихся по ней глициний. Возле нее пышно раскинула ветви ярко-зеленая тута.

Балкон — узаконенное место беготни и игр для нас, ребят третьего этажа. Однако меня и Гиви всегда неодолимо тянет украдкой спуститься вниз по узкой винтовой лестнице, но нам это строго-настрого запрещено. Мама не устает твердить: с улицы может забежать бродячая, а то и бешеная собака, может искусать, в дом легко занести любую заразу. Вероятно, мама, как и всегда, права: у входной арки ворот приткнулся пахнущий гнилью мусорный ящик; из него всегда торчат разноцветные кошачьи хвосты и доносится злобное, раздраженное урчание. Иногда с улицы действительно забегает бездомный пес, ободранный и несчастный. С какой жадностью грызет он брошенную ему черствую корку или обглоданную кость… Мне хочется плакать, когда дворник Тигран метлой прогоняет голодную собаку прочь.

А двор — резиденция тигрят-тигранят, так называют в нашей семье отпрысков Тиграна и его жены — рябой громкоголосой прачки Аревхат. Младшие тигранята — близняшки Петрос и Гога — целыми днями елозят голыми попками в куче песка под тутой, воздвигая крепости, не менее величественные и грозные, чем знаменитый Метехский замок, что в излучине Куры. Близнецы — круглолицые, курчавые, с яркими диковатыми зелеными глазами и очень шустрые, — сестре их Амалии с каждым годом все труднее с ними справляться. Темными и жесткими ладошками она шлепает братцев, — в этом ей иногда, хоть и без особой охоты, помогает Васька, самый взрослый среди тигранят.

Все удивляются: почему дворник Тигран назвал своего первенца Василием? Совсем не вяжется русское имя с армянским обликом Васьки и всей семьи.

Однажды, не удержавшись, мама при мне спрашивает об этом Аревхат.

— Василием звали друга Тиграна, Маргарита-джан, — вздыхая, объясняет Аревхат. — Погиб в гражданскую… Тиграна спас, а сам погиб… Вот в его честь и назвали старшего.

Помолчав, застенчиво добавляет:

— А мне хотелось сына Петроса. Отца моего так звали. Но ничего, теперь у нас и Петрос есть… Младший. На два часа моложе Гоги. И я совсем спокойна. Не обидели память друга и могилу отца не обидели…

И Аревхат улыбается своим широким добрым ртом; лицо ее в глубоких рябинках, почти всегда лоснится от пота.

Ваську я люблю больше моей ровесницы Амалии. Он ловкий, Васька, добродушный и всегда готов поделиться тем, что имеет. Вот Аревхат выходит во двор и пронзительно кричит:

«Васька, ты где?»

И тотчас из густой листвы дерева доносится:

«Здесь я! На туте…»

Весь вымазанный темным, липким соком туты, Васька по-кошачьи легко спрыгивает с дерева и, взбежав на наш балкон, щедро наделяет меня и Гиви сочными ягодами. А кто весной ел ягоды туты, знает, что это за удивительное лакомство!

Васька питает к туте особое пристрастие — взбираясь на нее, он не без бахвальства показывает нам свою ловкость. Сколько лет прошло с тех далеких дней, а в памяти до сих нор отчетливо звучит резкий голос Аревхат:

«Васька, ты где?»

И словно эхо:

«Здесь я! На туте…»

Васька и Амалия частенько поднимаются на наш балкон, — с ними мне так же интересно, как и с моим соседом по этажу — худеньким красавчиком Гиви. Гиви старше меня на два года, скоро ему исполнится одиннадцать.

Обычно, выйдя на балкон, Гиви чинно усаживается в старую качалку с плетеным соломенным сиденьем и, болтая тонкими, как макаронины, ногами в высоких красных шерстяных носках, задумчиво следит за прилетающими и улетающими ласточками, что гнездятся под карнизом крыши. В ожидании пищи их птенцы день-деньской сидят с разинутыми клювами и требовательно пищат. Мне кажется, они не закрывают рта даже ночью.

Когда я предлагаю Гиви поиграть в салочки на балконе, он, худенький и слабосильный, чаще всего отнекивается.

— Лучше, Ли, я расскажу тебе одну историю… Очень интересную историю, — отвечает он, многозначительно поднимая тоненький палец.

Мне не терпится побегать, и я про себя злюсь на Гиви. Гиви, конечно, чувствует это, но делает вид, что не замечает. Он начинает свой рассказ не торопясь, тихим, гортанным голосом. Встревоженная внезапно наступившей тишиной, мама выглядывает на балкон — здесь ли мы, уж не сбежали ли во двор, к таящему угрозы ненавистному мусорному ящику?

Гиви начинает рассказывать, и каждый раз происходит чудо — досады моей как не бывало. Удивительно — как ему удается придумывать все это? В его сказках, как и во всех сказках на свете, действуют злые и добрые волшебники, храбрые герои и нежные принцессы, безжалостные колдуньи и горбатые карлы, но конец у сказок Гиви чаще всего печальный. Почему? Огорченная, я часто упрекаю его.

— Ну скажи, скажи, почему принцесса Фиалка разлюбила прекрасного Георгина? — допытываюсь я.

Кивнув на снующих над нами ласточек, Гиви лукаво усмехается:

— У них спроси, они мне так рассказали.

Послушать Гиви на третий этаж взбираются и Васька с Амалией.

Они усаживаются у качалки прямо на пол и застывают, обхватив руками ободранные, в цыпках и царапинах коленки, внимательно глядя на Гиви снизу вверх во все свои тигрино-кошачьи зеленые глаза.

Гиви всегда кончает свой рассказ на самом интересном и неожиданном месте.

— Нет, а что же случилось потом с дедушкой Датико и осликом? — пристает к нему Амалия, настырная и любопытная.

Гиви лишь пожимает худенькими плечами. Глаза его становятся прозрачными, взгляд отсутствующим, словно он смотрит сквозь нас, наблюдая что-то далекое, видимое ему одному…

Конечно, Гиви тогда не мог ответить на наши вопросы, — откуда было ему знать, что такое творческое воображение? Спустя много лет в библиотеках и в книжных магазинах мне попадутся сборники рассказов писателя Кахидзе. Перелистывая их, я вспоминаю: а ведь такую же историю мне рассказывал когда-то на балконе старого дома, раскачиваясь в качалке, худенький грустный мальчик в красных носках, друг моего детства Гиви…

Для Тифлиса это странно, но ребят в нашем дворе мало. Кроме Гиви и старших тигранят, на втором этаже дома живут братья Маконян — Самвел и Гурген, оба толстые, упитанные и страшные воображалы. Самвела дразнят в школе «Жиртрестом» — он весь багровеет и злится и лезет с кулаками на обидчиков. Еще недавно братцы вели себя скромно и тихо, но с тех пор как их отец открыл новый обувной магазин на проспекте Руставели, мальчишки стали на удивленье заносчивыми и дерзкими. А их мамаша теперь часто с томным видом восседает на балконе, похваляясь перед соседями своими нарядами. «Вот что значит из грязи в князи», — говорит про них бабушка Тата.

С нашего другого балкона, того, что выходит на улицу, я по утрам вижу, как к подъезду подкатывает сверкающий черным лаком фаэтон с большущими фонарями и вороной лошадью в упряжке — это отправляется в свой магазин сам Маконян; здесь и пройти-то два шага, но он обязательно ездит в фаэтоне и при этом курит сигару — «пускает дым в глаза», иронически замечает мама. А толстая Маконяниха приторно улыбается из окна и машет мужу рукой, похожей на сдобную белую булку.