— Чего же вы от меня хотите, отец Спиридон? — спрашивает кузнец, разглядывая из-под лохматых бровей сердитого посетителя.
— Так починить бы, Автандил, склепать, спаять… А? Ты же мастер, знаешь, как сделать. Беда ведь: нынче, по безбожью власти Советской, такого креста нигде не купишь… Нынешние властители…
— Э-э! — перебивает дед Автандил, подняв руку. — Вы, отец Спиридон, на Советскую власть в моей кузне не замахивайтесь! И чинить ваш небесный инструмент я не буду…
— Так ведь не даром же, Автандил, — просительно улыбается отец Спиридон. — Хорошо заплачу, не беспокойся…
— Да вы хоть сто рублей давайте! — сердито говорит кузнец. — Чтобы я на старости лет помогал глупый народ обманывать?! У невестки моей, у Кэто, все в голове от ваших молитв помешалось! Отодвиньтесь, отец Спиридон, мне еще две мотыги ковать надо.
Оскорбленно пряча в глубокий карман поломанный крест, отец Спиридон смотрит на кузнеца с такой злобой, что мне становится не по себе.
— Прокляну тебя, Автандил! — грозным шепотом обещает отец Спиридон, запахивая рясу. — В геенне огненной вечно гореть будешь…
— А вы кузнеца огнем не пугайте, святой отец, — легко смеется дед Автандил. — Я всю жизнь в огне! — И закопченная рука тычет клещами в раскаленную пасть горна: — Нас, кузнецов, ни божий, ни адский огонь не берет! В огне выросли!
Злобно сверкнув глазами, отец Спиридон уходит, на секунду сгорбись под низенькой притолокой продымленной кузницы. И когда его длинный черный силуэт скрывается, дед Автандил озорно подмигивает мне.
— Видала, малышка, как я его? Пусть и дорогу в кузню Автандила забудет, тут ему помощников нет! Не верю я в бога, которому такие отцы Спиридоны служат!
«А почему же Катя верит? — спрашиваю я сама себя. — Ведь она хорошая и, мне кажется, умная, почему же слушает отца Спиридона? Папа не верит, и мама, и бабушки… Ах, сколько еще вокруг непонятного!»
НЕОЖИДАННОЕ
Щедрым солнцем, прохладным и удивительно чистым воздухом ложатся в мою память дни в Цагвери. Они текут, похожие один на другой, но в каждом из них есть и что-то свое, особенное, неповторимое.
Позавтракав, мы с Катей и мамой отправляемся в рощу — она начинается прямо от огорода, за кузницей.
Проходя мимо кузницы, я обычно заглядываю туда, вижу освещенную прыгающим светом горна могучую фигуру Автандила, кричу: «Здравствуйте, дедушка!» — и он отвечает: «Добрый день, малышка!»
В роще мама пристраивается со своей работой в тени берез, а мы с Катей собираем цветы и ягоды. Катя сплела мне из бересты корзинку, и я целыми днями брожу в высокой траве, где краснеют, словно крошечные фонарики, ягоды земляники; Катя говорит, что в этом году «на ягоду урожай». Я не успокаиваюсь, пока не набираю полную корзинку, и тогда бегу угощать маму. А еще мы с Катей собираем панту. В роще вперемежку с березами топырятся тоненькие криворукие деревца, увешанные мелкими, сладко-терпкими грушами — пантой. Нам с Катей они кажутся ужасно вкусными, но мама, однажды попробовав, морщится: «Кислятина! Только для компота!» А мы и в лесу едим вволю и для компота приносим.
Но самым большим лакомством для меня в это лето становится кева. Я готова жевать ее беспрестанно… Однажды я заметила: бродя по роще, цагверские мальчишки внимательно оглядывают стволы сосен, что-то ищут. Я спросила Катю: «Что они высматривают?» — и Катя объяснила: «Да кеву, видно, хотят пожевать».
«А что такое кева?»
«А вот, гляди!»
Катя переходит от сосны к сосне, пока не отыскивает на светлой шершавой коре желтую, прозрачную, как мед, струйку застывшей смолы. Отковырнув ногтем кусочек, протягивает мне.
«А ну-ка клади в рот!»
Смолка необычного, но приятного вкуса — пряная и прохладная. И с тех пор я каждый день с утра набираю себе в кармашек кусочки смолы и жую целыми днями. Из желтой она делается лиловой, резиновой. Сначала мама бранилась: «Ну что, Ли, жуешь и жуешь! Ты же не жвачное животное. Да и, наверно, не очень-то и полезно? А, Катя?»
Но Катя в ответ смеется:
«Ну что вы, Маргарита Кирилловна! Посмотрите, какие белые стали у Лианы зубы!»
Маме приходится примириться с кевой, а вскоре она убеждается и в пользе панты, которую раньше пренебрежительно называла кислятиной.
В то утро, как и обычно, завтракаем на балконе, и вдруг я чувствую пронзительную боль — что-то резко укололо мне ногу. Вскочив, бегаю по балкону, вопя и плача от боли, пока Катя не хватает меня в охапку и силой заставляет показать, где болит.
— Оса! Лиану укусила оса!
Катя всплескивает руками и бегом мчится в рощу; минут через пять возвращается, неся в руке горсть листочков панты.
— А ну, Ли, давай сюда ногу! — распоряжается она.
Листья панты приложены к ранке, и боль почти сразу же утихает.
— Если бы не панта, мучилась бы целый год, — убеждает Катя маму и бабушку. — Ужасно вредные у нас осы. А панта как рукой снимет боль и жар, к вечеру не останется и следа.
Вот вам и криворукое деревцо с мелкими плодами и бледными листиками!
Наша Катя день-деньской в хлопотах: когда Сандро и Автандил придут с работы уставшие, голодные, обед должен быть готов. А с нашим приездом хлопот стало больше: как-никак прибавилось три рта. Правда, бабушка, поработав над рисунками, помогает Кате, но все равно дел хватает обеим.
Набегавшись в роще, я отправляюсь к дедушке Автандилу. Сижу на «моем» обрубке бревна и зачарованно слежу за снопиками искр, взлетающих из-под молотка, смотрю в огонь горна, где из горящего угля возникают и рушатся сказочные огненные замки.
Так — почти незаметно — пролетает неделя. И мама спохватывается: от папы до сих пор нет весточки — уж не случилось ли чего? Но едва мама собирается забить тревогу, Катя приносит с почты папино письмо. Он пишет: масса работы, за неделю три раза выступал в суде, а впереди — серьезный большой процесс, приходится сидеть над материалами днем и ночью. «Но беспокоиться обо мне не надо, мои дорогие, — пишет папа, — обедать хожу в ресторан «Орион», там вкусно кормят… А с Мирандой я расстался, — пишет он дальше, — последнее время стала какая-то странная, да и не нужна мне одному. Я заплатил ей за месяц вперед, чтобы не обижалась, и сказал, что, если хочет, пусть приходит осенью, когда вы вернетесь из Цагвери… Вот такие у меня новости», — сообщает папа и еще жалуется, что страшно соскучился без нас.
— Как же так? — Бабушка огорченно разводит руками. — Рассчитал Миранду? А сам будет всухомятку есть? Ох эти мужчины, никак нельзя одних оставлять, большие дети!.. Да и Миранду жалко: куда денется?
Мама задумывается на минуту, но тут же принимается успокаивать бабушку:
— Ну, не пропадет Миранда! Захочет найти работу — найдет! Теперь лето, Сурб Саркис не унесет ее в Куру! Честно говоря, я Катю куда больше люблю…
— Да их и сравнивать нельзя! — соглашается бабушка. — Катя — родной человек. Любит Ли, как свою… Но ведь Катя не может жить у нас в городе — своя семья, да, верно, скоро и детишки появятся… А тебе, Ли, жалко, что папа отпустил Миранду?
— Жалко, конечно, — говорю я. — Но зато у меня есть Катя… А Миранда в Куру ни за что не прыгнет! Мама правильно думает.
— Это почему ты считаешь? — настораживается мама.
А я думаю: раз Миранда ушла, я могу рассказать о ее тайне, о парне в синем костюме и новеньких желтых ботинках. И я рассказываю, а бабушка и мама слушают, раскрыв от удивления рты.
— Ай да Миранда, ай да тихоня! — со вздохом облегчения смеется бабушка. — Ловко же нас вокруг пальца обвела. Значит, замуж собралась? А почему ты до сих пор ничего не рассказывала, Ли?
— А это не моя тайна, — важно объясняю я. — Миранда бы рассердилась, если б я рассказала…
Бабушка и мама со странным выражением переглядываются, и бабушка одобрительно кивает:
— Все правильно, Ли, чужие тайны нужно уважать…
Я довольна: мама и бабушка меня похвалили. Да, нужно уважать чужие тайны! И Гиви не раз так говорил!
