Литмир - Электронная Библиотека

Но вот жильцы разбредаются по этажам, гаснет в окошках свет, и снова тьма затопляет двор и дом. Ночь снова вступает в свои права.

Мы не сразу укладываемся спать, наши в столовой рассуждают о ковре — наверно, и в самом деле он стоит бешеные деньги, если именно его хотели украсть. Надо поскорее отвезти его в музей…

Я слушаю и украдкой наблюдаю за растерянным лицом Миранды. И когда, подчиняясь приказу мамы, она уводит меня в спальню, я уже не могу удержаться, спрашиваю шепотом:

— Они помешали тебе?

Руки Миранды вздрагивают, глаза в полутьме вспыхивают тревожно и сердито.

— Кто? — негромко переспрашивает она.

— Ну, жулики… они помешали тебе увидеться с ним? Он ждал во дворе, да? А они полезли за ковром и не дали вам встретиться? Я видела — ты выходила… Хорошо, с тобой ничего не случилось…

Руки Миранды суетливо подтыкают под меня с боков одеяло, отвечает она не сразу.

— Видела? — шепчет она наконец.

— Да!

И снова молчание.

В столовой возбужденные голоса, иронический папин смех.

Миранда низко наклоняется ко мне, теплые губы касаются моего уха.

— Но ты никому не скажешь, Ли, да? — просит она. — Ты знаешь, никому нельзя говорить…

— Конечно, знаю, — отвечаю я, чувствуя на щеке горячее дыхание девушки. — Это твоя тайна?

— Да. Моя тайна.

— Хорошо, Мирандочка… Я… никому…

ДОРОГА НА ЦАГВЕРИ

Я просыпаюсь — что-то щекочет лицо, переползает со щек на лоб, со лба на нос, словно поглаживают ласково теплой рукой.

Открыв глаза, сквозь туман полусна вижу Ваську, оседлавшего ветку акации под моим окном. Сидя на ветке напротив окна, он напускает на меня солнечных зайчиков — остро поблескивает круглое зеркальце, стиснутое загорелыми пальцами. В солнечные дни Васька любит проделывать подобные фокусы, а сегодня, конечно, и ему и Амалии не терпится поболтать со мной о ночном происшествии — ведь именно Амалии удалось обнаружить злоумышленников, а Васька принимал участие в их изгнании. Тоже, наверно, чувствует себя героем!

Я хочу крикнуть ему, помахать рукой, но в комнату поспешно входит мама.

— Брысь! — весело приказывает она Ваське, и тот моментально исчезает, будто его и не было. — А ты, соня, вставай! Пора собираться!

Значит, все-таки едем! Тревожные события прошедшей ночи не нарушили семейных планов.

Я быстро одеваюсь, наскоро проглатываю неизменную овсяную кашу, выпиваю стакан такого же неизменного молока и отправляюсь к бабушке Тате прощаться. Миранды ни в комнатах, ни на кухне нет — мама отправила ее за последними покупками.

Бабушка Тата на дачу не ездит, все лето, даже если очень жарко, проводит в городе, пишет свои мемуары, сидит с книжкой в тенистых уголках Александровского сада или в беседке у фонтана, наблюдая, как купаются и пьют воду взъерошенные воробьи.

Тата поднимается мне навстречу. Она, как и всегда, в темном платье, несмотря на разгорающийся знойный день. Притягивает меня к себе; тонкие суховатые пальцы пахнут книгами, кофе и еще чем-то — не могу понять чем.

Я прижимаюсь к Тате, заглядываю ей в глаза, они похожи на папины: такого же разреза и цвета — цвета кофейных зерен. Я понимаю, что это папины глаза похожи на глаза бабушки Таты, но мне приятнее думать наоборот.

— Ты будешь писать мне письма?

— Конечно, девочка! И ты мне?

Тата берет со стола кулечек из розовой бумаги — она приготовила мне подарок.

— Возьми. Погрызешь дорогой…

Схватив кулек с орешками, я приподнимаюсь на цыпочки, чмокаю бабушку в щеку и вприпрыжку мчусь из комнаты на нашу половину. Пора, пора!

Действительно, высунувшись из окна, я вижу фаэтон, куда папа и Тигран укладывают чемоданы. Двери во всех комнатах и на лестничную площадку распахнуты; папа выносит вещи, бабушка укладывает в плетеную сумку дорожную снедь. Я хватаю свой клетчатый чемоданчик и куклу Катю и несусь по лестнице вниз. А здесь, стоя в уголке парадного, меня дожидается Гиви.

— Гиви! Давно ждешь? — Мне так хочется, чтобы и он поехал с нами.

Следом спускается мама и, словно услышав мои мысли, говорит:

— Может, Гиви, ты приедешь к нам в Цагвери? Отпустите его, Верико?

Тетя Верико стоит тут же, тоже вышла нас проводить.

— Ну конечно, Маргарита. Спасибо за приглашение! Скоро сдадим работу, и отпущу к вам Гиви. Когда он с вами, я спокойна.

Вот и хорошо, радуюсь я, — значит, расстаемся мы не надолго.

Вокруг фаэтона суетятся тигрята-тигранята. Прыгая на одной ножке, Амалия припевает:

— А в Кобулетах лучше, лучше, еще лучше! Там море! Мы на той неделе тоже едем в Кобулеты к бабушке!

На балкон выходит Тата:

— Счастливого пути! Ясного лета!

— До свиданья, Тата! Миранда, до свиданья! Гиви, приезжай скорее!

И вот я сижу в фаэтоне, между бабушкой и мамой, на коленях корзинка с черепахой и Катя. Мне хочется, чтобы ей было видно и улицы, и мост через Куру, и вокзальную площадь.

А Васька продолжает баловаться; наводит и наводит зеркальцем солнечных зайчиков прямо мне в лицо.

— Не потеряй черепаху, Ли! — напоминает он. — Я тебе подарил!

— Не потеряю! Не беспокойся!

Папа садится напротив меня на откидное сиденье — он проводит нас на вокзал, усадит в поезд. На узенькой лавочке ему неудобно; когда фаэтон трогается, мне кажется, что он вот-вот свалится.

— Ну, в путь!

Стоящие у подъезда машут руками. Тата — белым платком. Я последний раз встречаюсь взглядом с Гиви — он стоит в стороне, на краю тротуара, и тоже помахивает полотняной кепочкой. А мне почему-то становится грустно — какое-то предчувствие стискивает сердце.

— До свиданья, Гиви! — привстав, кричу я.

— До свиданья-я-я! — доносится сквозь грохот колес.

Вокзал встречает нас суетой и шумом. Как только фаэтон останавливается на площади, к нему со всех сторон устремляются носильщики — «муши́»; в первую секунду мне все они кажутся горбатыми. Но, присмотревшись, вижу: за плечами у них прилажены особой формы плоские подушки. Это куртаны — поясняет папа. Они помогают мушам носить тяжелую кладь. Муши плотным кольцом обступают фаэтон, крича и отталкивая друг друга; каждый стремится завладеть чемоданом или корзиной.

Я смотрю со страхом: неужели этот худой, как скелет, человек, в рваном бешмете, с ястребиным лицом, с сверкающей в ухе круглой серьгой, сможет унести наш тяжеленнейший чемодан? Папа вместе с Тиграном еле-еле подняли его на задок фаэтона! Но нет, муша, как видно, сильный и хорошо знает свое дело — с необыкновенной легкостью, будто играя, он водружает себе на спину багаж и бежит впереди нас через здание вокзала на перрон, где попыхивает паром чумазый паровоз.

Утренний поезд отправляется на Боржом почти пустым, и мы свободно располагаемся в купе, где, кроме нас, никого нет. Разместив по полкам вещи, папа прощается, целует меня и маму, целует руку бабушке. Потом до отхода поезда стоит на перроне, у окна вагона, и я, протянув руку, глажу его темные волнистые волосы и близко-близко вижу его добрые, сейчас грустные глаза — «кофейные зернышки». Мне кажется, в глубине их я вижу свое перевернутое отражение.

— Папа! А как же ковер? — спохватываюсь я. — Ведь жулики опять могут за ним прийти?

— Ну нет! Дудки! — смеется папа. И, придвинувшись вплотную к окну, шепчет: — Не найдут! Мы спрятали его у бабушки Таты!

У меня становится легко на сердце: значит, ни папе, ни Миранде ничто не грозит.

Медно звенит колокол, поезд трогается, и папа какое-то время идет рядом с окном, идет все быстрее, быстрее, но поезд все-таки обгоняет его, и папа остается на перроне и машет летней соломенной шляпой. И я тоже машу и кричу ласковые слова.

В пределах города поезд двигается не спеша, долго тащится мимо неприглядных окраин Дидубэ и Нахаловки, неказистых домишек, сараев, складов. А потом мы вырываемся в поля, постепенно переходящие в холмы и горы. Кура вьется вдоль полотна железной дороги, неотступно следуя за ней, то приближаясь вплотную, то отдаляясь, но не покидая ее до слияния с Арагвой, у подножия величественной горы, увенчанной развалинами старинного монастыря Джвари.

29
{"b":"730900","o":1}