Я не понимаю, что меня будит, лежу в темноте и прислушиваюсь к сонной тишине дома, к ровному бабушкиному дыханию. И, вспоминая сон, заново переживаю ощущение полета — мне часто снится, что я летаю: бабушка как-то объяснила: потому что расту.

Ночник погашен, янтарные глаза совы померкли, но дверь в столовую распахнута, и с улицы сочится неяркий свет — не то фонаря под балконом, не то луны. В столовой по-ночному громко и звучно тикают часы.

Вдруг в это тиканье вплетается какой-то неясный шорох. Зная, что на диване в столовой спит Миранда, я вслушиваюсь — это легкий шелест платья. Не надевая туфель, Миранда проходит по столовой, и на секунду в проеме двери возникает темный, словно вырезанный из черного картона силуэт. Она заглядывает в нашу комнату и несколько мгновений стоит неподвижно, словно прислушиваясь к дыханию бабушки.

Мне хочется окликнуть Миранду, но дремота сковывает меня. Смутно слышу, как, знакомо скрипнув, закрывается за Мирандой дверь, ведущая на балкон, выходящий во двор…

И вдруг… просыпаюсь снова. Словно и не было сонной расслабленности, сковывавшей тело. Внезапная мысль пронзает меня и заставляет сесть на кровати. Наверное, Миранда пошла на свидание. Может, она ходит на свидание каждую ночь?

Я почти убеждена: парень в синем костюме и желтых ботинках где-то здесь, рядом, и они с Мирандой целуются!

Тихонько поворачиваюсь к бабушкиной кровати — бабушка спит. Я осторожно спускаю на пол ноги и, стараясь не стукнуть чем-нибудь, не скрипнуть, почти не дыша выхожу в столовую. Дверь в папин кабинет закрыта — никто не услышит, не остановит. С кошачьей осторожностью, которой я раньше и не подозревала в себе, выбираюсь в коридор, иду по нему, касаясь рукой стены, и застываю у входа на балкон, где в густом синем сумраке угадываются резные столбики, поддерживающие крышу, и смутно темнеют очертания качалки. Мертвая тишина. Замирая, крадусь вдоль перил и пытаюсь рассмотреть что-нибудь внизу, во дворе. Но там налита такая густая темень, что нельзя ничего разглядеть — во всем доме ни одного освещенного окна. Мне становится страшно — одна в этом беззвучном мире! — но я же чувствую: где-то поблизости Миранда. И если не струшу и не убегу, а постою еще немного, я, может быть, услышу шепот, хотя из-за темноты и не увижу ничего.

Не знаю, сколько проходит времени, но вдруг до меня доносится неясный звук, будто под чьим-то осторожным шагом скрипнула половица. И снова тихо.

У меня озябли ноги и плечи, начинает пробирать дрожь, но теперь-то я уж ни за что не уйду…

И опять — скрип! И неожиданный проблеск света в окне бабушкиной мансарды — мелькнул и исчез, словно кто-то на секунду зажег электрический фонарик. Нет, конечно, на балконе кто-то еще есть неподалеку — еле ощутимое дуновение проносится поблизости. Прижавшись к перилам, прячась за качалкой, всматриваюсь в чернильную темноту… Миранда? Через секунду скорее угадываю, чем слышу, как, осторожно и легко ступая, удаляются босые ноги. Я замираю в страхе: не хочу, чтобы Миранда застала меня здесь, не хочу, чтобы поняла, что я ее выслеживаю. Но все же, преодолевая страх, как бы против воли, крадусь за едва различимой тенью.

Миранда останавливается в конце балкона и, притаившись, чего-то ждет. Я не вижу, но ощущаю это всем существом.

И снова в окне бабушкиной мастерской мигает свет. И, совсем не дыша, вся обратившись в слух, я угадываю: Миранда на цыпочках ступает на винтовую лестницу, ведущую в мансарду. Значит, там и назначена встреча? Ну конечно, где же еще! Дальше идти мне уже нельзя, да и незачем — теперь я все знаю!

Неслышно, словно тень ночной птицы, проскальзываю обратно в комнату — дверь я оставила открытой.

Через несколько секунд лежа в постели, прислушиваюсь к сонному дыханию бабушки, — счастье, что она не проснулась.

Пригревшись, натянув на голову одеяло, чувствую, как снова наваливается мягкая тяжесть сна — неясные видения возникают, плывут перед глазами и гаснут… И вдруг — легкие быстрые шаги, что-то звякает над моей головой на бабушкином комоде; я не открываю глаз, не откидываю одеяла — пусть Миранда думает, что и я сплю, что ее никто не видел.

Но… со стороны двора, в черный колодец которого я только что смотрела с балкона, доносится визгливый, истошный вопль — я не сразу узнаю голос Амалии. Потом к нему присоединяется злой и угрожающий голос Тиграна и чьи-то еще голоса, и сразу весь дом наполняется шумом и криками, кто-то топочет по балкону, что-то падает с железным грохотом.

Скинув на пол одеяло, я сижу на кровати и смотрю, как испуганно мечется по комнате бабушка, растерянно бормоча:

— Что это?! Пожар?! Неужели пожар?! Ли, Ли, вставай, девочка! Одевайся скорее, одевайся — пожар!

Но в выходящих на улицу окнах не видно багровых отблесков пламени, по-прежнему спокойно сочится в комнаты желтоватый свет уличного фонаря. Бабушка постепенно приходит в себя, надевает в рукава халат, лишь растрепанные волосы говорят о только что пережитом смятении.

Я слышу — в доме проснулись все! Вот папины шаги — он пробежал к балкону, выходящему во двор, — следом легкие шаги мамы. Ее голос:

— Миранда! Миранда!

И испуганный, растерянный шепот:

— Я здесь, калбатоно Маргарита…

Через минуту мы все толпимся на балконе, глядя вниз, во двор. Папа в белье, белый, похожий на привидение, светит вниз фонариком, а там размахивает «летучей мышью» Тигран, его рыкающий, устрашающий бас заполняет двор.

Одно за другим высветляются окна, со звоном распахиваются створки рам, высовываются растрепанные, взъерошенные головы. «Кто?.. Что?.. Пожар?.. Убили?..»

Громче всех истерически причитает мадам Маконян:

— Они к нам лезли! К нам! У других здесь и воровать нечего!..

И, стараясь успокоить ее, приглушенно басит толстяк муж:

— Ну, Анаид-джан, не надо так громко…

— Они думали, можно украсть там, где двадцать лет дворник Тигран Бабаджанян! — торжествующе гремит внизу. — Нет, жулье, не зря Тигран служит! Днем и ночью сторожит дом Тигран Бабаджанян! Все видит, все слышит! Ишь, дураки-мураки! Не нашли лучше — из-под носа Тиграна ковер тащить! Муха мимо не пролетит!

Почти все окна в доме светятся, отчетливо различим валяющийся посреди двора ковер.

Слышу рядом взволнованный шепот Гиви:

— Ну конечно, Ли, Волшебник послал телохранителей похитить ковер!

А Тигран внизу продолжает бушевать и торжествовать:

— Тиграна не проведешь! Тигран и ночью не спит за жалкие гроши! Тигран себя не жалеет, а кто из жильцов по-настоящему уважает его труд? А? Кто на Новый год на стакан вина дает? А? Не ценят, нет, не ценят в нашем доме верную службу!..

Когда шум стихает и запыхавшийся Тигран втаскивает ковер к нам на балкон, выясняется, что произошло. Оказывается, Амалия выбежала ночью во двор и увидела две тени, беззвучно шмыгнувшие под арку ворот. Притаившись, она разглядела, как неизвестные пробрались к винтовой лестнице черного хода и скрылись там. Тогда она бросилась будить отца и Ваську, и они, трое, караулили внизу лестницы, ожидая, пока злоумышленники спустятся во двор. И когда те покинули мансарду, вооруженный ломиком Тигран выскочил из засады, пронзительно завизжала Амалия, завопил и заулюлюкал Васька. Перепуганные воры скрылись, бросив добычу, но ни задержать, ни опознать их не удалось.

И вот мы толпимся на балконе вокруг злополучного ковра.

— Странные жулики, — пожимает плечами тетя Верико, — ничего лучше не нашли! Ведь есть у вас там, Ольга Христофоровна, и более ценные вещи!

Тигран многозначительно качает головой, всклокоченные седеющие космы стоят дыбом.

— Вах! Вах! Калбатоно Ольга издалека везла ковер, значит, он стоит! Значит, не зря не спит ночью Тигран, а? Разве нет, калбатоно Ольга?

На балконе собрались все соседи. Вон Маконяниха — голова ее в папильотках, на полные плечи накинут малиновый халат. И сам Маконян, толстый и заспанный, бегающие глазки осматривают собравшихся с недоверием и беспокойством; он отзывает Тиграна в сторону, что-то приказывает со строгим и в то же время просительным выражением лица — слов не слышно. Тигран кланяется, прижимает руки к груди. Наверно, думаю я, Маконян обещает Тиграну дать денег, если дворник будет хорошо сторожить дом. Да, нэпман и правда сует в руку Тиграна бумажку, и тот снова кланяется и благодарит…