Может, Гиви прав? Может, это действительно приходили из какой-то сказки волшебники, были и испарились, не оставив по себе следа… Но нет — в комнате еще ощущается странный запах дорогого табака и духов…

— Вот так, уважаемый эфенди! — непонятно говорит бабушка. — Миранда, давай уберем ковер!

Горестно вздохнув, Миранда помогает бабушке скатать и спрятать ковер. А мы с Гиви все еще не можем прийти в себя.

И тут стремительно, без стука распахивается дверь, и на пороге мансарды появляется Бэм. Светлая весенняя шляпа сбита на затылок, франтоватый бант съехал набок, острые глазки блестят тревожно и вопросительно.

Прямо с порога, не поздоровавшись, Бэм кричит бабушке:

— Они у вас были?

— Только что, — сдержанно и со странным удовлетворением отвечает бабушка.

— Афганский Хаджи в зеленой чалме и двое слуг в фесках?

— Угадали.

— И вы, вы продали ковер?! — всплескивает пухлыми ладошками Бэм. На лице Бэма неподдельное отчаяние.

— Я ведь сказала, дорогой Бэм, я не собираюсь расставаться с ковром. Ни вам не продам, ни этому таинственному э-фен-ди! — Последнее слово бабушка иронически подчеркивает. — Если ковер и в самом деле представляет собой значительную ценность, я предпочту передать его в музей. И — довольно об этом!

— А знаете ли вы, уважаемая, кто удостоил вас своим посещением?

— Откуда мне знать? Видимо, какой-то иностранец, скупщик ценностей. Его подручный в феске по-русски говорит, по-моему, с турецким акцентом. Сам эфенди вообще помалкивал — слова не изрек! Богач, миллионер какой-то. На деньги, во всяком случае, не скупился, только что на этом столе лежало целое состояние.

Миранда у двери снова причитает потихоньку: «Ой-ой-ой!» — а Бэм, потирая ручки, принимается бегать по мастерской.

— И прекрасно, прекрасно, что не продали! Вас, Ольга Христофоровна, действительно посетил один из богатейших людей Востока. Афганец Хаджи Ага Маари. Великий знаток и коллекционер старины. Ковры — его страсть, он собирает их по всему свету. Где он только не побывал! Индия, Иран, Китай, Туркмения — всюду, где можно натолкнуться на древний редкостный экземпляр. И сюда явился с той же целью, знает, что сейчас многие семьи распродают из-за нужды фамильные ценности. Уж этот не постоит за деньгами! Миллионер! На что он только не идет, чтобы заполучить приглянувшийся ему ковер. А ваш ковер, уважаемая, — теперь я скажу вам со всей откровенностью, и вы можете поверить старику Бэму — ваш ковер — вещь редчайшая, бесценная! — Глаза Бэма снова лихорадочно прыгают из стороны в сторону. — Знайте это! Я полагаю, дата его рождения — двенадцатый век!! Вы только вдумайтесь, уважаемая, — двенадцатый! Таких ковров на целом свете осталось не больше десятка.

— И потому вы, дорогой Бэм, пытались перекупить его у меня за бесценок? — язвительно улыбается бабушка. — А все твердите: друг, друг! Я ведь сама давно поняла, что это — редкостный экземпляр.

— Да! — Бэм с покаянной яростью стучит себя кулаком в грудь. — Да! Каюсь! Хотел! Надеялся! Мечтал! В таких вопросах люди не бывают до конца искренни. Никогда! Нигде! — Голос Бэма падает до дрожащего шепота. — Дело есть дело, уважаемая Ольга Христофоровна, и своя рубашка, как известно, ближе к телу. И уж если Бэм открыл вам тайну ковра, уважаемая, берегите его. Берегите! — И Бэм опасливо оглядывается на дверь, словно кто-то может его подслушать.

— Что ж, спасибо за совет! — иронически кланяется бабушка.

Слух о посещении бабушкиной мансарды таинственным Ага Маари и об огромной цене, которую он предложил за старенький выцветший ковер, разносится по всему дому, — верно, проговорилась Миранда. О ковре узнаёт и моя «другая» бабушка — папина мама, о которой я уже упоминала.

Бабушка Тата живет под одной крышей с нами, стенка в стенку, на том же третьем этаже, но, несмотря на соседство, у нас она — редкий гость. Мои бабушки, насколько я могу судить, не очень-то жалуют друг друга, и лишь много лет спустя понимаю, именно я являлась косвенной причиной их странной, тщательно скрываемой неприязни.

Вторая бабушка — совсем другая, она ни капельки не похожа на мамину маму: высокая, важная, представительная, с яркими черными глазами, с большим орлиным носом; он, однако, не портит ее, а, наоборот, делает еще величественней…

Мои бабушки занимают определенное место в истории, которую я начала рассказывать, и поэтому мне хочется подробнее описать их, тем более что обе они — незаурядные личности.

В каждой семье ость свои предания и легенды, передающиеся из уст в уста, из поколения в поколение. Есть такая легенда и в нашей семье — о прошлом моей главной бабушки Ольги, маминой мамы…

Она вышла замуж совсем юной, шестнадцатилетней, вышла не по любви, а по сватовству — ее выдали замуж за богача, владельца конного завода где-то под Ростовом. Бабушке, как она сама рассказывала, тогда было все равно — замуж, незамуж: юношу, которого она любила с детства, зверски убили в драке.

Так она попала в богатую и по-своему дружную семью, — беда заключалась в том, что новые родные не интересовались ничем, кроме денег, кроме своих все возрастающих доходов. Это было неизмеримо далеко от мира, в котором бабушка выросла и жила в детстве, от всего, чем она интересовалась.

Молоденькая невестка с первого же дня появления в доме мужа поразила всех предельным равнодушием к модным нарядам, к драгоценным безделушкам, которыми задаривали ее муж и свекор, свекровь и свояченицы. Она тосковала по своему дому, по привычному укладу жизни, по безвременно погибшему дорогому человеку.

И кто знает, чем окончились бы приступы нестерпимой тоски, если бы бабушка не привязалась к лошадям. Целые дни она проводила на конюшнях и в загоне, где объезжали лошадей, любовалась их стройными, грациозными телами, стремительными движениями. Потом ее потянуло рисовать — хотелось запечатлеть на бумаге их живость и красоту, — она завела альбомы и при малейшей возможности убегала к лошадям… А рисовать она пристрастилась с детства.

Ой, как хотелось ей быть подальше от семейной суеты, от торгашеских разговоров о процентах и прибылях! Она старалась выходить лишь к обеду и ужину, когда вся семья собиралась за общим столом. Дедушка был много старше, по-своему любил ее и, смущенно посмеиваясь, прощал ей причуды и странности. «Вот пойдут дети, и вся блажь из головы вылетит», — утешался он. А пока их не было, бабушка равнодушно принимала подарки — кольца и браслеты, ожерелья и серьги. Она небрежно расшвыривала их, оставляла где попало — на туалетном столике, в ванной комнате, забывала надевать, и если бы что-нибудь и пропало, не заметила бы пропажи.

На первых порах предсказания дедушки, казалось, сбылись: когда на свет появилась мама, бабушка на долгие пять лет оставалась прикованной к колыбели и к детской, будто бы и примирилась с немилыми порядками дома, чуждого ей по духу, по интересам, по всему укладу.

Но как только девочка — моя будущая мама — немного подросла, жизнь в доме мужа стала для молодой женщины совершенно невыносимой. В один прекрасный день она было заикнулась о том, что неплохо бы ей поехать в Петербург или Париж — серьезно поучиться живописи. Родичи мужа и он сам посмотрели на нее, словно на безумную. И она поняла: говорить с этими людьми бесполезно, ничего не выйдет, ее из дома просто-напросто не отпустят.

Дедушка мечтал о сыновьях, наследниках его состояния — конюшен и ипподромов, виноградников и винных погребов. Он то и дело заговаривал об этом. А для бабушки это означало бы кабалу на всю жизнь. И однажды, спрятав в саквояж шкатулку с документами и драгоценностями — бабушка считала, что имеет право взять подаренное, — она одела потеплее дочку и пошла с ней «гулять». Ей удалось незамеченной сесть в петербургский поезд, а уж в столице друзья родной семьи помогли укрыться от преследований нелюбимого мужа. Вероятно, если бы она увезла с собой не дочку, а сына, он отыскал бы ее где угодно, хоть на краю света…