Ночные трели соловья, рассыпанное ожерелье на черной ткани над головой, сверчки в травяной волне за спиной. Рубашка с коротким рукавом переставала согревать только далеко за полночь. Шли дни, в шевелюре клена становилось больше седых волос, затем и вовсе исполинский парик над ним начал редеть и лысеть, а под ногами захрустели горчичники, пожухлые желтые листья. И тогда вся эта пантеистическая картина, в которую он был завернут, но не защищен ею от холода, с ее звездами, деревьями и прочим стала доводить его до исступления, в стуке бьющихся друг о друга зубах морзянкой он посылал проклятья, охрипшим, простуженным горлом злобные молитвы всему мирозданию.

Он устал быть невидимкой под поредевшей сенью клена, он жаждал согреться, разогнать кровь по жилам и принялся выбирать жертву. Решился бы он или упустил бы малодушно, когда бы ему выдался шанс и мимо него однажды все-таки прошел бы подходящий субчик, какой-нибудь богатенький буратино? Неизвестно. Свершилось все несколько иначе.

Ночь. Он как всегда на своем посту. Первыми нерешительными горстями с тучи сыпало на грязь, припорашивало расквашенную хлюпающую землю снежком. Он разглядел их в темени даже прежде, чем расслышал. Не шли, а тащились. Двое. Он и она. Это была совершенно не та дама, за которую следовало бы заступаться, еще неизвестно, кто кого сильнее жаждал повалить наземь и тут же совокупиться. «Мне домой надо!» – «Не надо! Не уходи…» – «Нет, надо! Меня ждут…» Михаил наблюдал за сценой этих пьяненьких ромео и джульетты и выдал себя коротким смешком.

– Эй, фс-фс, – вместо свиста с губ разлетелся фонтан слюней. – Эй, мужик, ты, где там, отзовись?

– Чего тебе? – откликнулся Михаил?

– Вот ты где? Сюда иди, мужик. Я сказал, иди сюда, мужик!

Михаил покорно встал и медленно направился, этим, как ему казалось, демонстрируя свои смелость и норов.

– Ну чего ты там ковыляешь, ползешь… Ты инвалид, что ли?

Михаил оглядел наглеца. Тот крепко держал за руку свою спутницу, та отвернулась и стояла спиной к Михаилу, поэтому лица он ее не мог рассмотреть, она, натянув их соединенные руки, хоть и не особо вырываясь, но все же показывала свое намерение уйти. Хитрое женское алиби на всякий случай.

– Мужик, наконец-то ты доковылял! Мужик, значит так: нужно бухло для подогрева дамы до полной кондиции, упирается, видишь ли, – «дама» хохотнула и манерно вздохнула: – Да-да знаю, шмурдяк ты не будешь пить! Одна нога там, другая здесь. Сгоняешь, мужик? С меня на копытные.

Михаил нечем не выдал своей радости, что сейчас ему что-то перепадет, пытался строгость изобразить, но как-то второпях услужливо шаркнул подошвой, низковатый выскочка тут же вытянул из кармана смятый ком и сунул Михаилу. Он мгновенно развернул купюры и сообразил, что их недостаточно, в лучшем случае впритык:

– Здесь мало.

– Мужик, слышь, ну я по-твоему кто вообще? Я что ли тебя кинуть собрался или как? Принесешь, я возмещу, быренько беги.

– Нет у меня добавить.

– Так ты «шкаловец»! Ахаха! Ясно, ясно…Энтилегентишка, значит.

Ревницкий сразу же узнал в этом кутящем директоре земшара, сухопарого слесаря из автоблока, часто чумазого и долго возившегося с пустяками.

Бывший коллега достал еще один ком мятых купюр и, покачиваясь на нетрезвых ногах, потянулся прилепить деньги ко лбу Михаила, хозяина из себя показать. Ревницкий и перехватил-то эту руку, пытавшуюся его унизить, в воздухе играючись, вроде бы стал отводить мягко, но вдруг дернул вниз, как будто само собой всплыло армейское прошлое и натренированный приемчик. Хрустнуло в предплечье здоровоски. Низкорослый с криком скукожился и упал наземь. Девка среагировала тут же, мгновенно, взвизгнула и ускакала, цокая шпильками. Из кулака левой целой руки с щелчком бесполезно вылез сверкающий коротковатый, но острый луч. Ревницкий носком метко выбил перочинный нож, отшвырнув его в лужу. Сделав шаг, остановился, пугливо убегать от стонущего не стал, а подобрал разлетевшиеся деньги и без жалости с остервенением со всей мочи врезал с правой свой когда-то коронный апперкот в челюсть.

Больше на скамейке Ревницкий никогда не мерз. На следующий день за воротами проходной предприятия его поджидал черный «Мерседес» с тонированными стеклами. Затолкать внутрь он себя не дал. Распознав фальшивую улыбку на широченной морде водителя, сжал его протянутую руку до хруста костяшек и бесстрашно сел четверым в салон.

– Погнали, – скомандовал сидевший спереди, взгляд его скрывала тень от надвинутой на глаза кепки.

Когда последние домики на городской окраине мазнули своими огнями окна мчавшей машины, то Ревницкий, еле заметно дрожа от внутреннего холода, тихо произнес:

– Если не убьете, переловлю по одному.

Только тогда сидевший спереди, бросавший лишь изредка на Ревницкого через зеркало заднего вида короткие взгляды, резким толчком пальцев в козырек кепки оголил свой лоб, седину и глаза от тени и повернулся к нему:

– Послушай, зачем мне тебя убивать? Ты мой должник. Понял?

– Сходи в бухгалтерию и получи вместо меня, я же миллионер, – хмыкнул Ревницкий.

Привезли его не на пустырь, а к вагончику с покосившейся яркой вывеской «Кафе «Армада». Вокруг обшарпанных стен без окон стояли иномарки, а из закупоренного помещения пытались вырваться песни и смех. Седой распахнул дверь и выпустил метавшуюся, мучившуюся музыку в тесноте и занес вместе с собой внезапную тишину внутрь вагончика.

– Вот говорит, если не убьете меня, то я вам всем руки переломаю! – прозвучало это с интонацией шутки, но сидевшие перестали смеяться и умолкли. – Артему руку сломал и всем сломает, мы ему со сломанными руками больше нравимся! – продолжил пожилой усач, жестикулируя рукой со снятой кепкой. Артем, тот самый ночной кутила, сидел со стаканом, полным янтарного коньяка, в левой руке, правая лежала в гипсе на столике, рядом с дымящейся пепельницей.

– Убить тебя, миллионер? А кто машину перегонит? Не знаешь? Ты перегонишь! Ты! А Артем будет за твоей дочкой наблюдать. Хорошо будет наблюдать, возле школы на скамейке будет сидеть и возле дома семечки щелкать. Понял меня, миллионер? Хорошо понял?

– Ошиблись вы немного, я ведь водить не умею.

– Умеешь, умеешь, мы дело твое посмотрели, людей расспросили. Знаем адрес твой, твоих родителей, даже то, что ты все документы в левом внутреннем кармане завсегда носишь, знаем. Не зли меня, миллионер, не зли. Нам девка рассказала, что кореш наш, Артем, не совсем, так сказать, прав был в той ситуации, это-то тебя и спасло, иначе бы ногами запинали в подворотне. Что вылупился? Слишком много чести, чтобы такого, как ты, крепостного простака, убивать, а вот ребра переломать, чтобы ходил в больничку до конца жизни, мучился – в самый раз! Так что не зли меня, не зли, все сделаешь тип-топ, чин чинарем, даже бабла отвалим, купишь жене своей – Ленке, так ведь? – плойку, пусть и дальше вертит себе локоны и тобой вдобавок. На «Шкалу» будешь так же ходить, мы тебе даже за свой счет оформили, так что не ссы.

И Ревницкого затолкали в машину, повезли на вокзал. Вместе с шестью незнакомцами на верхних полках плацкарта он начал настигать в старом составе ночь, которая спешила на запад. Два дня к его спине был приклеен взгляд надсмотрщика. Он в туалет – его берутся проводить, он в тамбур покурить – ему составят компанию. Наблюдая, как за окном уплывал очередной занесенный опавшими листьями перрон еще не проснувшегося, поэтому безликого городка, Ревницкий прикидывал, как выбраться из передряги, пусть бы и по шее ему дали, но главное, чтобы отпустили. Пока названия станций на вокзалах не стали написаны на иностранном языке, как-нибудь он домой бы дочухал.

Удивительно, но не страх ощутил он, когда поезд покатился по вроде бы таким же полям, но с более аккуратными и ладными домиками вдалеке, а желание высунуть голову в окно и втянуть чужой воздух. Иноземный, забугорный. Он почувствовал, как с воздухом в легкие попала неизвестная ранее сладость и свобода. Слежка за ним сразу прекратилась, теперь другого способа вернуться назад у него кроме как за рулем иномарки и не было. Все машины ждали их на стоянке за городом, но компания, которая тоже повеселела, после утомительных двух суток тряски, не спешила покидать центр города, куда они приехали. Пока они плутали по лабиринтам узких улиц, Ревницкий вертел головой, рассматривая старинные диковинные памятники, дворцы, церкви, особняки, все старые, почти древние, но выглядевшие молодцевато после реставрации. На одной такой тихой и спокойной улочке в подвале нашли то, что искали. Высокий молодой парень в бордовой жилетке даже не пытался заговорить с ними, приветственно кивнул при входе, а потом мгновенно понимал, когда тыкали в золоченные краны перед ним и показывали на пальцах сколько. Золотые змейки с шипением заползали в стеклянные норки. Звякнув, чокаясь, под емкий тост, вся компания поднесла к губам бокалы и над улыбками забелели у всех усы из пены.