Путь наружу занял много времени, вся сложность была в том, чтобы не самому выбраться, а перед собой как-то протолкнуть мертвого напарника. Наверное, этот горе-побег из-за застенок выглядел уморительно. Ревницкий подстраивался, лавировал, вертелся, его танец на карачках вокруг трупа, то упиравшегося в стену, то цеплявшегося за нее, семь потов стоил Михаилу. А едва он оказался за забором и подумал, что все самое сложное позади, как тяжесть, с которой мертвец «взобрался» на его спину (на самом деле, не так все просто было с тем, чтобы взвалить его себе на горб), убедила его в обратном. Еле волоча ногами, Ревницкий доплелся до багажника и обрядил мертвеца в последнюю его одежку. Поскольку деревянного костюма под рукой, естественно, не нашлось, он нарядил его в праздничную, попахивающую сыростью погреба и картофелем мешковину, которая, как ни странно, отлично шла к сероватому лицу покойника. Он еще не сообразил, где и как избавиться от заезжего гостя, но сразу понял, зачем это нужно обязательно сделать. Даже если бы он и был настолько глуп, чтобы подставиться сам и все по «чеснаку» рассказать браткам, то зная, кто же автор записки, он не мог так рисковать. Концы в воду, никакой Валера с кейсом под мышкой в их городке не сходил, а сошел раньше либо проехал дальше, иначе здесь перевернут все вверх дном эти «серьезные» люди. Тем более, что при парне, прятавшемся на складе и долго, очень долго умиравшем от мук, на что, вероятно, у него был веский резон, чтобы скрываться от своих заклятых друзей, не было черного кейса. Из-за этого кейса здесь могут устроить такое! Что же делать, Ревницкий никак не мог сообразить, он рассчитывал на какую-то случайность, на шальную мысль, которая вдруг взбредет ему в голову, такую, чтобы логику ее потом никто и никогда не смог понять и рассчитать. Возможно, из-за путаницы в голове, тумана в мыслях, он и совершил глупость, едва отъехав метров сто.

Последний снег лежал под ногами, это была уже тонкая корочка ледяной пыли на лиственном покрове, зимние снегопады уже позади, но на ней еще можно было оставлять четкие следы. Паренек обернулся, словно почувствовав прикосновение к спине, и увидел, как тянется за ним цепочка лодочек-следов по глади тонкого снежного слоя, будто караван невидимых кораблей отправился в погоню за ним. Поднять взгляд выше мешал яркий свет. Показавшиеся из-за поворота фары ослепляли его, и он быстро отпрянул на обочину. Секунда-другая и шины раздавят его следы, но затем он снова пойдет, и снова поплывет караван каравелл. Но машина, медленно подъехав, вдруг встала, словно ищейка, потерявшая след. Двери выпустили из салона припев очень знакомой песни. Из-за того, наверное, что сконцентрировался, на узнавании песни, он совершенно не узнал, кто же его окликнул, а Ревницкий его узнал и ждал, пока Юра решится и, перепрыгнув лужу, сядет на переднее пассажирское сиденье.

Юра Дарнов, совсем еще юноша, безусый юнец, хоть и был намного моложе своего отца, когда Михаил Ревницкий много лет назад увидел его впервые, но в то же время был так по-сыновьи похож на него, что оставалось всего несколько лет, когда станет и вовсе отражением исчезнувшего человека.

Ревницкий подгадывал момент, когда заговорить с мальцом, что сидел рядом и исподлобья поглядывал на дорогу. Такой и отец у него был, если был не в духе, что было редко, но метко, то не подступишься, не заведешь беседу. Ревницкий так сильно и давно хотел поговорить с сыном друга, но сейчас мысли были заняты совершенно иным, а не назиданиями осиротевшему парню. Фары, вырывая из обычного сельского пейзажа лишь его куски, тут же исчезающие на скорости в полутьме, придавали таинственности кривым веткам, теням. «Твой отец, твой отец…» – вертелось на языке, но начинать с банальности, с сочувствия не хотелось.

Сумерки сменились густой темнотой за окном, фары белой кисточкой погружались в краску ночи, но нанести ее было некуда, ведь одна краска разлилась везде, словно вытекла из огромной разбитой чернильницы. Ревницкий выкурил одну сигарету в приоткрытое окно, потом другую. Было непонятно, обдумывает ли он, что же сказать, или просто занят дорогой, он точно куда-то спешил. Автомобиль выскочил на заасфальтированную трассу, вдоль нее потянулись незнакомые лесопосадки, они все дальше и дальше уезжали от города. Парню, который сидел рядом, казалось, так стало вдруг легко и радостно, словно он смог покинуть место заражения, земли, захваченные эпидемией. Может, и не нужно ничего сегодня говорить?

Проехав железнодорожную станцию, они свернули к мосту.

– Посиди пока здесь, – сказал Ревницкий и включил музыку громче, достаточно, чтобы она могла заглушить шум снаружи.

Через секунду он уже отгородился от парня внутри салона железным занавесом открытого багажника, взвалил на плечо громадный мешок и перевалил его через ограждение, тот полетел прямо в реку. Раздался негромкий глухой удар вместо всплеска. Ревницкий перегнулся и посмотрел вниз: мешок чернел на твердой пластине льда. Ревницкий залез в машину и повернул ключ в замке зажигания, музыка тут же оборвалась. В машине стали слышны звуки ночи. Лай собаки на краю села, ветер, треск камыша, вмерзшего в лед.

– Идиотская, конечно, ситуация, – пробормотал сам себе Ревницкий.

Как еще ее можно было назвать? Но было и положительное во всем этом: растерянность вдруг сменил внутренний смех, который его буквально распирал, пришлось сжать зубы с силой до скрежета, и эта безумная радость вытеснила и развеяла накопленный пыл, с которым он так хотел все объяснить парню, непременно все и очень подробно. Ревницкого вдруг и самого изумило, для чего он завез неизвестно куда сына своего умершего друга!? Выходит, только для того, чтобы нарушить давнее правило – о покойниках хорошо или ничего. Что бы он говорил сейчас, если бы не каверзный лед, защитивший реку от еще одних нечистот, порожденных человеком? Ревницкий высказал бы личную обиду парню на его отца, на его упрямство и даже глупость. Но, возможно, что тот был в какой-то мере и прав. Вот во что Ревницкий ввязался? Кем сейчас стал он, окунувшись с головой в этот славный новый мир? Могильщиком? Его, офицера советской армии, военного инженера, очень быстро перемолола новая среда «коммерсов», бандитов, проституток, валютчиков, торгашей. Никому не нужен был его послужной список, какая-то там честь, какой-никакой интеллект, только дерзость и рискованность. Деньги ведь достаются только самым отчаянным, никакой талант не мог заменить наглость. Вот и сейчас он с уже привычным для себя нахальством творит свои делишки чуть ли не на глазах у по сути мальчишки, а тот и не понимает ничего.

– Сколько тебе сказать хотел, но тебя ведь будет мама ругать, если поздно приедем, так ведь? – и Ревницкий бряцнул часами на запястье.

– Не будет. Она сегодня в ночную. А куда мы приехали?

– Понятия не имею. Мост. Река. Впервые сюда приехал, даже на указатели не смотрел, – одумавшись, Ревницкий тут же попытался успокоить: – Не волнуйся, дорогу я запомнил. Назад мы вернемся. К самому дому тебя привезу.

– Я и не беспокоюсь. Раньше, если бы я узнал, что вы едете, сами не зная куда, то ни в жизнь не сел бы, не понимал таких людей, а сейчас меня это даже не удивляет. Убедился, что в жизни только так и бывает, люди поступают так, что другой не поймет их никогда.

– Ну, ты знаешь, у меня так очень редко. В основном маршрут проложен четко: из-за бугра – домой, из дома – за бугор. Те, кто сейчас на коне в нынешние времена, те поступают, может, и жестоко, эгоистично, но всегда осмысленно. Не все, правда, смогли освоиться, вот те, действительно, блуждают в потемках…

– Я тоже так думал, что вот у таких, как вы, – Юра замолк, думая, не стоит ли извиниться, не прозвучало ли это чересчур грубо, но потом продолжил: – все четко, ценности определены и все действия определены жесткой логикой, но вот удостоверился, что это не так, что часто творите сами не осознавая что, защищаете не пойми что, может, больше на показуху работаете, но вот смысла в действиях нет и у вас.