– А это типа мое место, так ведь? Тогда где мои вещи, скажите, пожалуйста! Где?

Михаил и Елена мялись на несколько ступенек ниже возвышающейся над ними на площадке и вцепившейся в карниз Мариной.

– Мы, знаешь, решили не тащить сюда старую рухлядь, а купить по максимуму новое.

– Да вы что? Какие вы у меня молодцы! А новых родителей не купите мне?

И она тут же опробовала и акустику в новом доме, и крепость дверей в комнату, которая тут же стала без сомнения ее, после того, как она забежала внутрь и со всей силы хлопнула дверью.

Через полчаса Елена на носочках поднялась на второй этаж и тихо постучала к Марине.

– Милая, не злись, спускайся, я много чего приготовила, то, что ты любишь, давай поужинаем.

Молчание.

– Завтра поедешь с папой и все, что захочешь, привезешь сюда.

Марина вышла и прошипела:

– Я хочу не оттуда, а отсюда кое-что увезти.

– Отсюда? Что же?

– Вас!

– Марина! Мы так старались, столько денег сюда вложили, а ты…

– Чем это пахнет? – перебила ее дочка.

– Твоими любимыми…

Марина не дослушала и, оседлав парапет, съехала вниз.

Пока Елена спускалась вслед за дочерью, та уже отщипнула с разных тарелок и набила рот, даже не присев.

– Мы хотели сесть по-человечески…

– Ладно вам, не делайте меня виноватой в том, что вам что-то там испортила! Это вы мне…

Но, даже добившись от Марины согласия нормально поужинать, Михаил и Елена почувствовали свою промашку и вину, ведь примоститься втроем за новеньким кухонным столом было нелегко, он для этого не предназначался.

– Надо будет завтра и стол забрать, – выдохнул Михаил.

– Вот-вот, – поддакнула Марина и выдохнула, уже чуть смирившись с произошедшими переменами: – Эх! Я любила ту нашу квартирку.

– Она ведь никуда не денется, мы ее приватизировали!

– Не знаю, кто это сказал, но дом без людей не стоит, пап! Сыреет, осыпается, рушится…

– Да перестань ты! Главное, зимой пару раз протопить и все будет… – попытался Ревницкий ввязаться в спор, но сам понимал, что так оно и есть, судьба у домов без людей одна и та же: запустение и разрушение. Он почувствовал на себе напряженный умоляющий взгляд, переглянулся с женой и умолк, не став возражать дочери.

Но какое ему дело до судьбы старой тесной квартирки!? Новый дом должен стать для них всех неожиданным спасением. Вот что сейчас самое главное! Пока шло строительство, Михаил уповал на то, что как в здоровом теле обитает здоровый дух, потому что тело – это храм души, так и за крепкими стенами нового надежного дома семья обретет второе дыхание, все наладится самой собой, едва они воссоединятся, дом – это ведь форма семьи, кожа для ее души, вот наконец-то и произошла трансплантация их семейства в целях оздоровления, но новый орган не приживается и появились первые признаки отторжения. Ему мнилось, что они войдут сюда очищенными, но похоже, все их инфекции и вирусы они притащили с собой и теперь изнутри будут разлагать и этот семейный очаг. Разочарование, был уверен Ревницкий, испытывала и жена, здесь, в новом здании, никакого решения всех их проблем не будет.

На следующее утро они столкнулись с Еленой на кухне во время завтрака и даже не знали, что и сказать друг другу. Их надежды (Михаилу казалось, что жена солидарна с ним в этом) на этот дом, на его волшебную силу, которая неизвестно откуда должна была взяться и все изменить к лучшему, рухнули. Источник зла, оказалось, находился не в старых вещах, мало было сбежать из квартиры, все там оставив.

Было что-то знаковое в том, что они не купили и не перевезли такую важную вещь для семейных собраний, как большой обеденный стол. Очень это было красноречиво, даже симптоматично, что разваливающаяся семья, супруги, почти ненавидящие друг друга, даже не вспомнили о нем. Еще бы, на подкорке, в подсознании у них было четкое желание не встречаться друг с другом глазами, не сидеть рука об руку. Марина еще посапывала в своей новой комнате, а они ходили на носочках, открывали воду не на полную мощность и под худосочной струей умывались, чистили зубы. Для дочери они еще были способны на многое, даже успешно играть мужа и жену, но без нее у них с трудом получается даже справляться с ролями добрососедских сожителей. Кухонный стол именно из-за своей миниатюрности и предназначенности, прежде всего, для готовки идеально им подходил. За ним даже неудобно было сидеть друг против друга, он был вмонтирован в стену рядом с газовой печкой и предусматривал то, что за ним будут сидеть, уставившись за окно, но можно было и коситься в телевизор, который максимально с приглушенным звуком гнусавил популярными клипами.

– Я тебе хотел кое-что сказать, это пока еще не точно. Мне позвонили и предложили, – Ревницкий замялся, он сам еще не был уверен до конца, стоит ли вообще заводить речь об этом.

Уехать сейчас – это было бы почти дезертирством, едва началось сражение на поле битвы, но и оставаться здесь, если так понятно, что все усилия попусту, он вряд ли сможет. Жена стояла к нему спиной возле холодильника, выбирая, чем бы поживиться на завтрак, и, кажется, не особенно вслушивалась, но не успел он договорить, как ее плечи ссутулились. Спина сгорбилась.

– Лена, что с тобой? – спросил он и приблизился к ней, решив, что обидел ее, рассчитывая услышать заплаканный голос, но она вдруг прыснула и засмеялась.

– У меня… у меня вчера такое приключилось, – Елена с рудом сдавливала нарастающий смех, – Готовлю я, готовлю. Вот-вот должны вы заявиться. И, нарезая салат, смотрю на свою руку и вижу палец, палец без… кхе-кхе. У меня сразу паника! Где оно? Где? Я помню, как швырнула в тебя им – сколько это дней было назад? – но вот подобрала ли я потом его, клала ли куда-нибудь, а может быть, ты… – в голосе Елены странно смешивались нарастающие нотки теплоты и заговорщицкой интонации. Ревницкий удивился такому неожиданному переходу к задушевной беседе, он ожидал никак не этого, а скорее прокленов. Похоже, она не расслышала, что он там пробормотал об очередной командировке. И это было счастливое спасение, ведь, казалось, что дом вдруг начал действовать, склеивать их всех троих в одну счастливую семью. – Я, в общем, на карачках облазила полдома, а потом смотрю в ванной, в мыльнице – как оно там оказалось?!

Ревницкий сдавленно тоже прыснул смехом, а потом закивал и объяснил:

– Я, я его туда положил, оно мне в тапочек впилось, я и решил свое тоже снять, рядом их сложить, но, как ни старался, даже мыло не помогло, стащить с пальца не смог.

Наверху распахнулась дверь, и босые ноги зашлепали по коридору:

– Ей, есть кто-нибудь дома? Где здесь туалет, а? – сонно-недовольно крикнула Марина.

Они одновременно выпалили:

– Вперед и направо.

– В конце возле окна.

– У меня мозг сейчас взорвется! И мочевой пузырь тоже!

Захлопали беспорядочно двери на втором этаже.

– Ну, наконец-то нашла. Аллилуйя!

Ревницкий повернулся к жене, еще несколько минут у них было, чтобы перемолвиться, он так надеялся насладиться этими глупыми репликами, в которых было столько тепла, неизвестно откуда взявшегося участия, но ее глаза снова стали холодны, она намазывала ножом тонкий слой масла на батон, и на него никакого внимания. От приступа веселости ничего не осталось.

Спустилась Марина, растрепанная, в пижаме, и фыркнула:

– У-у-у, ненавижу, ненавижу! Сидите тут, кофе пьете. Ненавижу этот ваш дом, чуть не… Она начала хватать из тарелок, выставленных на стол, наливая себе чай, обожглась: – Ай, все дом ваш… Все, хватит мне бутербродов, – она схватила тарелку и, бросив на нее уже намазанные маслом и покрытые поверх него сыром кусочки батона, с расплескивающимся кофе зашлепала по паркету: – Не хочу с вами! У себя в комнате позавтракаю!

Ревницкий, вставая и освобождая ей место, хотя ей оно уже не требовалось, успел спросить:

– Так что, машину разогревать? Поедем на квартиру?

– Обязательно! – скомандовала дочка.

В автомобиле дочка сидела молчком, а увидев двухэтажку, родной подъезд, снова обрушилась на Ревницкого, став обвинять его во всех смертных грехах, зайдя же в квартиру, почти обезумела от того, что вещи, оказывается, были сложены по коробкам, вроде бы готовы к перевозке, но брошены в квартире.