— Вот прямо как козу пас! — страстно клялся Плут. — Глаз с вас не сводил, чтобы вы перстенёк свой на какую-нибудь шёлковую ленточку не разменяли. Ленточка — тьфу. Всё, что за неё дадут, стоит не дороже ковша колотого гороха. А перстенёк у вас очень занятный...
— Знаю, — резко ответил Нольвен. — Не твоё дело зариться на чужие перстни.
— Прошу прощения, ваша светлость. Ради вашего блага старался. Вместо вас глаз с пальцев вашего противника не спускал, а то вы то за ухом чесать удумывали, то моргали подолгу, то словно спали. Вас только ленивый не облапошил бы. Но я был начеку и все попытки картёжников, нечистых на руку, пресекал. Но вы всё равно кучу спустили...
— Сколько я тебе за твои старания должен? — Гверн полез рукой в мешочек, всегда пристёгнутый к поясу, но в мешочке осталась только табачная крошка.
— Даже не думайте! — замахал руками толстяк. — Я теперь ваш должник пожизненно. Вы меня от виселицы спасли, так что вам теперь мне и приказывать.
Гверн скривился: заводить слугу в столь тяжёлый момент в жизни он никак не планировал. Себя бы прокормить, а тут ещё один рот прилип.
Всё произошло совсем неожиданно: они вернулись в замок быстро, Гверн плеснул себе в лицо студёной воды, чтобы прогнать запах крови и все воспоминания об увиденном, и, расстегнув тугие застёжки на вороте куртки, опустился за стол, на котором кроме кувшина вина больше ничего не было. Предложил кислого краснощёкому толстяку, но тот в ответ лишь покачал головой, сославшись на больную печень. А потом появился Стенден.
Они стояли друг против друга. Оба — высокие, со скрещёнными за спиной руками, с напряжёнными лицами, хмурые и своей мрачностью невероятно неприятные. Оба сверлили друг друга подозрительными взглядами, пока Стенден не решился и не выдохнул первым. Сказанные слова поразили Гверна в самое сердце.
Несколько лет назад ему, пареньку с улицы, не знавшему отца и помнившему лишь вечно печальную, но удивительно красивую, мать, вдруг показалось, что удача нашла его. В те дни, изнывая от жары и слушая непрекращающееся урчание в животе, он днями и ночами слонялся по улицам Торренхолла и за кусок хлеба и глоток воды напрашивался в дома на любую работу. Труппу бродячих артистов разогнали как с неделю; кто не успел удрать — попал в сырую темницу. Сборище уличных комедиантов обвинили в налёте на дом какого-то важного богача. Было то правдой или нет, Гверн не знал: добычей с ним никто не делился, как и планами, и вместо выяснений Нольвен предпочёл быстро бежать, чтобы успеть оказаться по ту сторону широкой цепи, в которую попались менее проворные приятели.
Первые два дня прошли в одном из тёмных и вонючих подвалов. На третий пришлось высунуть голову навстречу солнцу и сразу зажмуриться: так сильно то палило. Голод и жажда гнали вперёд, к людям, но те, завидев запачканного грязью юношу, спешили закрыть окна и двери и ни на зов, ни на стук не отвечали. И в миг, когда делить со свиньями помои, выплеснутые в лохань на закате солнца, стало уже совсем невмоготу, Гверн вспомнил о камне. Нащупав перстень в кармане потрёпанной куртки и твёрдо решив заложить ценную вещицу, Нольвен направился к старьёвщику, славившемуся своей непритязательностью и умением не задавать вопросы, и уже почти постучал кулаком в дверь, когда его руку вдруг перехватил гвардеец и приказал следовать за ним в замок.
Тогда Гверн удивился лишь одному: что поволокли не в зарешетчатые клетушки, а довели до светлых каменных стен, где вежливо попросили ждать у кадки с цветами и даже рук не повязали. С того самого дня и началась новая жизнь Гверна Нольвена, больше похожая на крутую лестницу вверх, по которой юноша взбирался легко и быстро, как будто ветер дул в спину или кто-то усиленно подгонял к самой высокой ступеньке, поддерживая и не давая и шагу сделать назад. Поначалу Гверн пытался найти ответ на вопрос, с чего вдруг ему привалило такое счастье. Но день сменял день, и постепенно вопрос забылся, а успех начал восприниматься как само собой разумеющееся. И когда голова оказалась забита лишь мыслями о рыжем локоне красавицы из Имил Даара, лестницу вдруг перевернули, и верхняя ступенька оказалась у самого чана с помоями. И перевернул лестницу тот, кто вечно сверлил Нольвена недовольным взглядом и вечно тыкал Гверна носом в любую оплошность, будь то недобитый комар на рукаве Стернса или просто ненароком пролитое на пол вино.
Со вчерашнего вечера Гверн ненавидел Стендена. Если раньше ехидство верного пса, безоговорочно выполнявшего любые команды молодого лорда, Нольвена забавляло, то, после того, как пёс указал на дверь, внутри начал закипать гнев. А вместе с ним появился и целый ворох прочих чувств, совсем не благородных и не из тех, которыми гордятся.
Лорд Торренхолла, Гайлард Стернс, больше не нуждался в его услугах. Такие слова Гверну выплюнул Ферран — такие слова Гверн молча и проглотил. Сердце подсказывало, что решение Стернс принимал не сам: напели чётко, и даже сомневаться не приходилось, кто именно. Первой мыслью было попросить о встрече с милордом и разговоре без посторонних, но Стенден тут же более чем понятно намекнул, что милорд занят приготовлениями к важному торжеству и никого не принимает. До рассвета ждать не позволили — велели покинуть замок тотчас. И даже помощь со сбором вещей организовали: за спиной Стендена топталась служанка.
Впрочем, девчонку Нольвен тут же прогнал. Из ценного у Гверна были только лук и стрелы; с оставшимся легко мог справиться свалившийся на голову Плут. На деле же вышло, что на толстяка свалилось всё, а Гверн, повернув за стену замка, пнул ногой дверь в первый же кабак...
— Да чтоб вас, — простонал Гверн, сжимая пальцами голову, готовую разорваться от очередного колокольного звона. Звонкое веселье подхватили задорные трубы, поспешившие возвестить о начале чего-то захватывающего.
— Народ веселится, — терпеливо объяснил Плут. — А в том, что вас мутит, виноваты вы сами. Не пили бы, сейчас тоже на площади бы толкались, узнали бы чего полезного. Народец, вон, не спит и не дремлет, и с больной башкой в углу не сидит, а, напротив, кто песни поёт, кто пляшет, кто по ранеткам из самострела пускает — гроши зарабатывает. Даже дохляк ваш... который с вами вчера на той стене был... вихрастый такой...
— Эларан, — сквозь зубы процедил Гверн.
— Возможно, я на имена забывчив стал. Зато лица помню. Сегодня на площади увидел его с луком и стрелами через плечо и рукой ему помахал, а он в мою сторону даже головы не повернул.
— Спешил, наверно, — потирая мятое лицо, протянул Гверн.
Плут кивнул.
— Ещё бы не спешить! Такой турнир раз в сотню лет бывает. Кто выиграет, срывает золотой куш и улыбки всех дамочек. Вот честно, не знаю, чего бы я хотел больше: денег и хоть пару разиков бабу ущипнуть.
— Погоди, — Гверн напрягся, — ты о турнире лучников?
— Он самый, ваша светлость. Ваш вихрастый дружок к его началу и бежал. Интересно, в каком круге вылетит?
— Как же я мог забыть... — Гверн кисло поморщился, а затем резко вскинул голову, и его глаза заблестели. — Как думаешь, ещё не поздно?
— На трибуны уже не протиснитесь, — сожалея, ответил Плут. — Там места с ночи занимали, за лучшие давка была.
— Я не об этом.
Нольвен вскочил с места, стряхнул хлебные крошки с одежды, метнулся к углу, в котором стояли лук и стрелы, и схватил их.
— Милорд, — крякнул толстяк, — вы это куда?
— Победитель получает всё, — задорно подмигнул Плуту Гверн, а похмельную тошноту как рукой сняло. — А я буду трижды дурак, если не воспользуюсь этим шансом.
— Да вы ещё пьяны! — охнул Плут. — Вы же и по слону не попадёте, тем более на голодный желудок.
— К болотным жабам твоих слонов, — ответил Гверн, доставая из колчана стрелу за стрелой и проверяя все на гладкость и качество оперения. — Достаточно попасть в морду одному гаду, а дальше...
Что будет дальше, Плут так и не расслышал: его новый хозяин слишком быстро шагнул к входной двери и столь же быстро растворился в галдящей толпе, в тот жаркий день напоминавшей скорее рой пчёл, которые, стоит замешкаться, покусают так, что живого места на себе не сыщешь. Заодно и обберут, что ещё и должен останешься.
