Мне этой ночью не спалось… Мне этой ночью не спалось, А утро всё равно сбылось, А утро всё равно явилось, И занавеска оживилась От утреннего ветерка. Наступит день наверняка, И даже, можно побожиться, Наступит время спать ложиться. Всё происходит по часам. Лишь человек не знает сам, Что будет с ним через минуту, Чем постоянно вносит смуту, Тоску, отчаянье и боль В земную бренную юдоль. С ним может всякое случиться. Ему так просто очутиться Там, где его и не найти — Вне зоны действия сети. Этот день с лучезарной каёмкой… Этот день с лучезарной каёмкой. Пожалей ты его и не комкай. Он, чтоб время с тобой провести, Засветился в районе шести. Ты расправь его тёплой ладошкой Вместе с небом его и дорожкой, По которой так сладко петлять, Любопытство своё утолять. Нет, дни не стали безмятежными… Нет, дни не стали безмятежными, А просто краски стали нежными, Которыми люблю писать, Чтоб от чего-то неизбежного Себя и ближнего спасать, Чтоб злую участь не оплакивать, Платочком мятым не промакивать Слезу, что льётся по лицу, А только радостно поддакивать Неутомимому Творцу. Стихи, любимые, как дети… Стихи, любимые, как дети, Всегда идут в одном пакете С бессонницей, с дрожаньем рук, С коленкой, заболевшей вдруг, С хроническим нейродермитом, С тахикардией и колитом. Вообще, больные потроха — Прекрасный стимул для стиха. Он, налетавшись в темпе presto, Садится на больное место, — К примеру, нынче на плечо, — И что-то шепчет горячо. Не прошлое мы любим, а себя… Не прошлое мы любим, а себя. Ведь в прошлом остаются нас кусочки. Ведь там мы чьи-то дочки и сыночки. Да можно ль жить, былое не любя? Мы там в панамках, с чёлкой, с хохолком, У мамы и у бабушки на ручках. Ах жизнь, ты так сильна в подобных штучках! Вон абажур висит под потолком — Оранжевый, с линялой бахромой, Качается, зовёт меня домой. Мой ангел-хранитель, что душу мне грел… Мой ангел-хранитель, что душу мне грел, Он сам неожиданно вдруг заболел, И крылья свои он с трудом поднимает, Но мне он по-прежнему чутко внимает. На помощь ко мне, как и прежде спешит, Крылом неподъёмным, как прежде, шуршит. Скажите, где ангелов хворых латают, Когда они выдохлись и не летают? Где могут крыло, что меня берегло, Сегодня заботливо взять под крыло? Жизнь – лишь движение души… Жизнь – лишь движение души. «Ну вот его и опиши», — Мне кто-то приказал когда-то. И вот с заката до заката Пытаюсь описать я то, Чего не видывал никто, Но без чего нам не живётся, Не плачется и не поётся, И что останется от нас, Когда растает дней запас. Ну а теперь немного тише… Ну а теперь немного тише Добавлю к сказанному выше, Что, откровенно говоря, Мы всё же мучались не зря. И хоть бывало и роптали, Но всё-таки душой летали, Летали на больших крылах Из пункта «Ох!» до пункта «Ах!». Летали, не пугаясь риска. И эти строки – лишь приписка, P. S., приписка и предлог Поговорить про лёгкий слог. Вот удивительное дело! Вот удивительное дело! Я ни к чему не охладела. Хотя живу сто тысяч лет, Но свой очередной рассвет Встречать совсем не расхотела. И надо ж было так подсесть На эту жизнь, что нынче есть, Что нынче есть, а завтра нету, На эту зыбкость, горечь эту, Которую нельзя заесть. За стенкой радио бубнит… За стенкой радио бубнит. О, злой рутины злые звуки! Я взять себя пытаюсь в руки. Но кто помехи устранит? О, как же всё-таки легко Из колеи нас, бедных, выбить — Расстроить нас, взъерошить, вздыбить. Как до покоя далеко! Как мал терпения запас! Как мы подвержены, подвластны, Слабы, зависимы, несчастны… А, может, счастливы как раз, Что тёмной ночью, белым днём Мы каждой клеточкой живём? Я умею только жить… Я умею только жить, Если что-нибудь умею. Просыпаюсь и пьянею От возможности кружить В окружающей среде, В ослепительном пространстве, Приспособленном для странствий Душ и тел невемо где. И за эту благодать, За счастливую возможность Жить, изведав лёгкость, сложность, Я готова жизнь отдать. |
