— Это не мандавошки, а собачьи блохи, может быть, даже чумные.
С тех пор в качестве грелки его не использовали. На беду, как-то объявилась на КПП жена комбрига. Тобик до этого женщин в глаза не видел. Кинулся на неё, укусил за ногу (а он коровьи берцовые кости перекусывал). Солдаты его едва оттащили за шерсть. Потом поволокли на шнурке — растреливать. Приговор комбрига привел в исполнение помощник дежурного по части из табельного пистолета ПМ штатным боевым патроном. Стрельнуть-то он стрельнул, но начальник вооружения уперся со списанием патрона, потребовал объяснительную, так как в наставлении стрельба по собакам не предусмотрена, это же не солдат. Помдеж помучился со списанием, тем более, комбриг отказался от своего приказания.
В Библии сказано: «Не устоит дом, построенный на песке». Так и дорога. Возят сначала песок, потом морской (круглый) гравий, катают катком, поливают смолой. Вот и весь асфальт. Проехали МАЗы и все смешали. Некоторые норовят «срезать» по степной дороге, но их нужно знать, чтобы не влететь в пухляк или такыр.
Перед подъемом на бархан нужно смотреть, как ветер надул песчинки: они ложатся, подобно черепице. Едешь вверх — сжимаются и держат, вниз — можно загрузнуть по днище, а пешком — до задницы. Пухляк — лессовый грунт, мельчайшая соленая пыль, основной демаскирующий фактор в пустыне. Для маскировки в позиционном районе полагалось пускать пять-шесть колонн, для дезориентации разведывательно-диверсионных групп. Делалось и по несколько самих позиционных районов.
Такая же страшная дорога и от Кзыл-Орды до Арала. Едешь по ежовым шкуркам, местами от иголок аж шерстит. Ползла семья, штук 12, и все увязли в смоле. Заяц, тот вырывается, остаются только когти и шерсть. От Аральска до Урала и вовсе грунтовки. Ни один дурак, кроме майора Кобелева, «тудой» не ездил. Тот, родом из Оренбурга, верил в географию: раз есть города — должны быть и дороги между ними. Обычно ездили вокруг: Узбекистан, Туркмения, Каспий, Баку, Волгоград, а оттуда уже рукой подать до Оренбурга. Кобелев еле вернулся — километров 150 толкал машину: сначала руками, потом подвернулся один казах с трактором. Тяжелые машины выбили в грунте глубокую колею, легковая машина в неё вписывается. Приходится ездить «наискось». Поездишь так года два, амортизаторы становятся автоматическими, машина так и ходит «под углом», поэтому самых толстых сажали сверху.
В пустыне опасно, если солдат за рулем заснёт. Раз мне захотелось посмотреть, что будет дальше; не разбудил. Машина описала круг диаметром в пол-километра, потом больше, дальше стала нарезать восьмерки. Я толкнул водителя, он очнулся — а дороги-то нет. Заметался:
— А где мы?
— Так ты же меня везешь…
Вскоре он снова заснул. И тут, как на грех, подвернулись строители. На всю пустыню забыли засыпать четыре метра канавы. В неё мы и влетели передком. Я аж язык прикусил, а ему, суке, хоть бы что, только проснулся. Хотел я его цепью приковать к бамперу и идти за помощью, но на нем валенок не было. Солдат в валенках даже в сорокаградусный мороз не замёрзнет: холод берет человека с ног, кровь оттекает от тела. А обутый, даже без рукавиц, может засунуть руки в пах и бегать вдоль бампера. Благо, в солдатской машине никаких инструментов нет и в помине — не раскуешься. Пришлось идти с ним километров восемь. Как мы его потом били в караулке! Вытаскивание обошлось мне дорого. Чтобы не узнали, договорился методом пароля, кивков и перемигиваний с командиром автороты (караульные телефоны прослушиваются с пульта). Марипов (узбек, бастык, ел свинину) быстро просёк, что я в большой беде, можно быстро сорвать. Он всегда отличался сообразительностью и даже на историческую родину рванул задолго до распада СССР. В тот раз примчался на «Урале» с тремя ведущими мостами, остался на ночь. Мне это удовольствие обошлось в четыре литра спирта.
Как-то ехали, а на дороге улегся самец верблюда. Это можно день объезжать, а подойти боишься: попробуй вылезь из машины — укусит. Плюется верблюд в загоне от презрения к людям, когда укусить не может. Съехать с асфальта некуда, будешь сидеть в песке и никто мимо не проедет, чтобы вытащить. Дороги между площадками ещё ничего, но внутренние, в позиционном районе — неописуемы. Завидуешь арбе: у больших колес малое давление на грунт; ещё можно ездить на МАЗе. В тот раз я нашёлся. Приказал солдату-водителю:
— Сними с себя майку, я тебе потом дам новую, окуни её в бак, подожги и кинь на эту падлу.
Тряпка прилипла к шерсти, верблюд запылал и с ревом понесся в степь.
У крепкого хозяина верблюдов пять-шесть. Верблюдица стоит, как «Запорожец»; вырастить верблюжёнка — проблема, уж очень он нежный. Верблюд в пустыне — это жизнь, на лошади только овец пасти. В 1240 году наши предки прибыли в Киев именно на верблюдах. На верблюда можно погрузить юрту, сундуки, детей. Грузы перевозят на самцах, самок не завьючивают, только доят. В год верблюдица дает килограммов триста молока, жирного, как сливки. Но верблюд нужен только на время перекочевки. В остальное время их отгоняют в пустыню, на заду клеймо — куда он денется. Сел на коня, поездил по следу, нашёл, пригнал. Корма не заготовляют; если выпадет высокий снег, скот мрёт от бескормицы. Спасаются камышом, газетами, тряпками. Зимой верблюда обшивают мешками, простынями и прогоняют до сезона окота овец. Верблюд за это время линяет, становится синий, как ощипанная курица. Потом пух собирают, вычесывают, сбивают войлок или прядут нитку пополам с овечьей. Мне «апа» вязала с капроновой — носки получались, как печка, зимой в хромовых сапогах можно ходить, только соль на верху выступает. Зато ноги не потеют, можно из тепла выходить на развод и стоять, не боясь замерзнуть.
Верблюд пьет соленую воду, хрюкальником пробивает корку соли и лачет. У верблюда нет биологических врагов, кроме человека. Самец, если ведет самок, бросается даже на машины. Увидев незнакомца, ложится на передние ноги, начинает крутиться вокруг этой оси, ревет, гадит. Совершает так кругов восемь, это сигнал для знающих. Неискушенного может и укусить, верблюд способен перекусить даже волка. Как-то я на него взгромоздился, он понюхал-понюхал, хотел за ногу укусить. Я — к казаху за помощью. Тот что-то пошептал ему на ухо, верблюд хрюкнул и успокоился. А казашата по этому зверю лазят спокойно: верблюд своих не тронет, надо знать его кличку.
Верблюд исполняет важную культурологическую функцию. Прежде бастыки писали донесения хану на верблюжьих лопатках, простолюдинам — писцы — жалобы на овечьих. Их сразу в ставке высыпали на кучу и никто не читал. Что путного можно написать на бараньей лопатке? По ней только судьбу предсказывать.
Переход с гужевой тяги на машинную породил в пустыне немало проблем. Начальник тыла только что вышел из Академии транспорта. Года два, пока не обломали, был несусветный дурак. На учения надел портупею и сапоги. Мы одевали солдатское х/б и панамы, а технари — в черных танковых комбинезонах. Китель солдаты могут украсть и продать казахам, да и как в кителе ездить в МАЗе. Так он ещё взял и карту. Начштаба кричал на ЗНШ:
— Какого хуя, ты, дурак, дал ему карту?
Хотели посмеяться, но это обернулось трагически. Вы когда-нибудь видели карту пустыни, «двухсотку»? На ней же ничего не нанесено, ехать по ней все равно, что по газете. Только север обозначает надпись генеральный штаб. С целью соблюдения секретности старты не были нанесены на карту, листы лежали в «секрете», но ими не рисковали пользоваться. Единственная «сов. секретная» карта позиционного района полка лежала в сейфе командира. Колонны должны были двигаться рассредоточенно по направлениям и с интервалами по времени. Создателем советской тактики был Лазарь Моисеевич Каганович. В войну ходили сплошной колонной, даже если часть и разбомбят, зато солдаты были, как пчелы вокруг матки.
В условиях абсолютного радиомолчания (так как начальник связи больше всего боялся, чтобы радиосвязью не воспользовались, ибо батарейки были украдены, да и радиостанции Р105, на лампах, переделанные «Телефункен», имели радиус действия в 30 км (в пустыне его можно увеличить до 70, если загнать солдата с антеной на крышу), остановить его было невозможно. Вот он и увёл колонну в противоположном направлении. Ориентирами были горы, одна и другая на расстоянии в 300 км друг от друга. Он их и перепутал. Не доезжая горы, дорога, как это водится в пустыне, внезапно кончилась. Он повернул колонну назад. На обратном пути наиболее храбрые из солдат стали разбегаться по пустующим площадкам, подтверждая военную мудрость о том, что солдат, как чудовище озера Лох-Несс, неуловим. Солдат, как и собака, живет на инстинктах. (Как можно обучить разумного человека обязанностям дневального.) Привели тыловую колонну к нам на исходе вторых суток. Собственно, её нашла поисковая группа. Мы все это время вынуждены были питаться подножным кормом, ловить рыбу маскировочными сетями. Маскировочных сетей под цвет пустыни не было. Из ГДР поступали лесные, ярко зеленого цвета. С целью маскировки заставляли даже казармы обмазывать глиной. Хотя всем известно, что тени надежно демаскируют любые строения в условиях пустыни. Изготовление рыболовных сетей из маскировочных — довольно трудоемкая процедура. Сеть необходимо было ощипать, иначе её и МАЗом не вытащить. Сеть разрезали пополам и сшивали вдоль, получался невод, таких неводов делалось два, их ставили в протоке. «Эфиопы» залазили в воду и с криком, свистом, улюлюканьем гнали рыбу. Сазан, если и перепрыгивал первую сеть, то попадал во вторую. Но пойманную рыбу ещё нужно было сохранить. В пустыне большая рыба протухает часа за два, даже, если её засолить снаружи, мясо заванивается изнутри. Поэтому мы предпочитали мелкую. Крупную выпускали или разделывали. Берешь сома, разрезаешь на две половины вдоль хребта, обильно солишь, заворачиваешь в просоленный мешок и вешаешь на ветер. Часов за пять-шесть под белым солнцем пустыни рыба вялилась. Ещё одним способом сохранить её — было заморозить. Сначала замораживаешь воду в жидком азоте, лед такой, что за день на солнце не растает. Колешь его и перекладываешь им рыбу.
