Запас ракетного топлива привезли через океан в МАЗах, в машинах-заправщиках. Начали вырубать джунгли, строить старты, бетонировать площадки. Оказалось, что за ночь молодой бамбук, прорастая, прокалывает шины советских машин, в то время, как шины американских — из натурального каучука — остаются невредимыми. Климат ужасный, наша рубашка х/б распадалась за два дня, на ткани заводился зеленый мох, как на дереве. Добытые у американцев тропические рубашки были пропитаны какой-то гадостью, воняло так, что нельзя было носить.

Как-то Коля утаил от личного состава ужин — баранью ногу. Спрятал под пальмой, прикрыл листьями с намерением пока идут работы по монтажу, прийти и зажарить одному. (В джунглях пожирали всё, что движется.) Когда вернулся — белая кость, муравьи обглодали.

Сгущёное молоко меняли на ром. На Кубе были проблемы с молоком. Одним из завоеваний новой власти стало то, что беременные женщины и дети получали бесплатно по стакану молока в день. Чтобы решить молочную проблему, Хрущёв распорядился завезти на Кубу коров из Вологды. За судами современных зооработорговцев через всю Атлантику следовали стаи акул. Оставшихся в живых забивали прямо на пирсе, так как выжить в тропическом климате могут только местные породы скота. Анастас Микоян, прибывший с визитом на Кубу, поначалу был удивлён отсутствием стад вологодских «бурёнок». Ему объяснили, что во избежание солнечного удара и для защиты от насекомых, коров пасут ночью. Микоян усомнился, но проверять не стал.

Со слов Коли, местные женщины чрезвычайно любвеобильны и невосприимчивы к венерическим заболеваниям. После близости с ними у наших, буквально на второй день, начинало «капать с конца», хотя сами женщины, по местным понятиям, считались вполне здоровыми.

Советская Армия, в числе прочих, воспитала и целый замкнутый орден начфизов. Мы, офицеры, обучались в различных училищах, а все физкультурники — в одном, Военном институте имени Лесгафта. Там им прививалась лютейшая ненависть к военной службе. Их не могли потом заставить даже в наряды ходить. Они составляли годовые планы соревнований, куда входили все праздники и выходные. Утверждали их на самом верху и нагло совали командирам в морду. Те боялись связываться. Кроме того, начфизы выдумывали массу соревнований. Прийдет телефонограмма из округа — возьмет трёх солдат и уедет на пол-года неизвестно куда.

Начфизы — это клика. Приходит такой «лейтенант» сразу на майорскую должность. Ходит в спортивном костюме, брезгует пить с офицерами. Вокруг себя собирает десяток жопастеньких мускулистых солдат-спортсменов, те тоже курвятся. У них были свои «нычки» — кабинеты с бронированными дверями, тренировочные залы. В отличие от полкового спортзала, зал для избранных был заполнен различными тренажёрами. Даже я, как комендант, не рисковал вырезать такую дверь сваркой. Солдата они называли по имени: «Вася», «Коля», а не «эфиоп», «еблан ушастый», как было принято в обращении между начальниками и подчиненными, чем вызывали всеобщую ненависть сослуживцев.

Раз в году, 1 декабря, в начале учебного года они организовывали утреннюю зарядку. В холодину выгоняли голых по пояс солдат и под музыку показывали им первый комплекс вольных упражнений. Я в училище его и за пять лет не запомнил. А ведь были ещё, наверное, и второй, и третий… Офицеры стыдились интересоваться, чтобы не показать своё полное невежество, поэтому все считали начфизов очень умными. По-моему, все они были «голубые». Я не помню ни одного женатого начфиза.

Начфиз-одиночка ходил героем, а я не мог его прищучить. По крайней мере, давал мне спортивные костюмы и носки без резинок, я брал сколько надо (тюк).

На моей памяти было три дипломированных начфиза, пока, наконец, замполита ракетного полка не назначили начфизом за аморалку и пьянство. Он был хороший мужик, а так как не знал как шароёбить, то действовал по наставлению НФП. Тренажеры, футболки, мячи сразу же растащили, перестали бегать идиотские кроссы, спорт в полку сдох. И все спокойно вздохнули. А замполит— расстрига занялся своим делом: развратом и пьянкой.

Когда в праздник накрывали стол для «проверяющих», за него садились начальник политотдела, замполит и я. Первую миску борща солдат-таджик подавал мне. У него даже мысли не возникало, кто старше. Знал, что работает здесь по моей милости. «Резмовцы» могли и морду набить, стоило только свистнуть. Я брал миску и сам наделял начальника политотдела.

— Пожалуйста, товарищ подполковник.

Покойный прапорщик Ноженко как-то первую миску борща поставил себе. Я швырнул в неё «пол-кирпича» черного хлеба.

— Чина не знаешь, собака!

У него капуста на ушах повисла.

— Я шеф-повар!

Через неделю был уже старшиной роты. Назначили комиссию по внезапной проверке полноты закладки в котёл. Я знал, что полной закладки не бывает. В тот раз наряд уволок ногу и жарил в автопарке картошку с мясом на смазке ЦИАТИМ. Агентура донесла. Хап — и взвесили выдачу. Как он не кричал, что «уварилось», я ему:

— Подожди, сейчас тебе принесут.

Приволокли бойцов с противнями. Командир ему этими черными кусками мяса в нос тыкал. Ключи от склада не только у шеф-повара были. Когда над ним состоялся суд чести, он, в силу своей неразвитости и косноязычия, оправдываться не мог, только мычал. Из задних рядов кричали:

— Так всегда, между прочим, воруют.

Мы нашептали Фонину:

— Бери его к себе старшиной, а то солдаты у тебя все раскрадут.

Бедняга Ноженко поник и спустя полгода помер. Пьяный заснул в машине и угорел.

Как-то на совещании я подрался с Кобелевым. Комендант с начальником группы выясняли отношения. Слово за слово, я его хватил табуреткой по голове. Он здоровый был — только зашатался, оторвал крышку от канцелярского стола — и на меня. Я пригнулся, крышка в окно, а то бы он меня убил. Пока Кобелев ходил за автоматом, меня на машине увезли. Ночью звонит мне на квартиру пьяный:

— Сейчас пойду тебя убивать.

Думаю:

— Иди-иди, кто тебе автомат даст?

Кобелев с горя напился, по дороге забился под теплотрассу (а было холодно — март месяц), и уснул. Патруль видит: замерзает подполковник. Стали тащить из-под трубы — он ещё ногами отбивается, оторвали воротник. Утром в комендатуре, едва я вышел на службу, меня поспешили обрадовать:

— Твой «абонент» (оппонент — Авт.) здесь.

— Да быть не может!

— Сейчас привезут. Командир за ним поехал в город в комендатуру.

Вижу: приехали. Выходит Кобелев, шинель в руках, повели на партсобрание. Я не рискнул его поздравлять, он бы меня после этого точно пристрелил.

Весь сыр-бор разгорелся из-за женщины, двое трезвых не поделили бабу из военторга; она нас обоих обманывала с начальником политотдела, его заместителем и командиром части. Поставляла одному книги, другому ковры, а третьему я уже не помню что. Не секса же ради мы с ней общались. Совместными усилиями её удалось выжить, ушла на другую площадку. На её место взяли, как нам казалось, «ручную» девку. Но хитрая белоруска Таня Лутова весьма скоро пристрастилась обвешивать солдат:

— Что я, за двести рублей работать должна?

Со временем она стала моей подругой. Во век не забуду её флегматичного:

— Я, нехай собе.

Каждый месяц у неё образовывалась недостача рублей на триста. Через «отдайся» я посылал «губарей» по свалкам собирать бутылки. У неё был талант — не беременела. Это редкость, тогда все норовили забеременеть и через политотдел подцепить молодого лейтенанта. Приходишь к ней в обед — кормёжка, сплошные дефициты. И ничего не хотела взамен. Кроме меня к ней ходил ещё мой кореш «сумавыживалов». Таня ко всем относилась одинаково, любимчиков у неё не было.

Если не ожесточишься — не выживешь. Как-то вечером шли толпой через гаражи, чтобы пролезть в дырку, минуя КПП. Стоят два мужика:

— А что вы здесь делаете?