– Ладушки-ладушки! Где были? У бабушки! И у нашей бабушки ели мы оладушки! Вновь пришли мы к бабушке – пробовать оладушки. Но сказала нам квашня: «Бабушка гулять ушла! Ты сиди, квашня! Я гулять пошла!»

Спорили древние боги, кто вечен. Но от Ярилы один щит остался. Перуна золотого люди в безумстве разрубили на куски, переплавили на червонцы, кольца и браслеты. От Велеса остались коровы и лошади. От Купалы и Коляды – озорство и колядование. От Берегини и Лады сохранилась любовь к детишкам. А от бога Маша пошли знахарки и ворожеи, да трава приворотная – машок!

И трава-машок – казачья трава. Захватили как-то казаки в море корабль. А на том корабле была княжна горская. Везли купцы княжну на продажу в гарем султана.

– Радуйся, княжна! Ты свободна. Привезём тебя в станицу нашу казачью, выберешь ты любого молодца в женихи, – сказал атаман княжне.

Он замыслил своего сына женить на пленнице, но не возрадовалась княжна. Тосковала по своей сакле в далёких горах. Казачки говорили княжне:

– О чём тоскуешь, девица? Саклю твою враги разграбили и сожгли. И все родичи твои погибли. Куда ты пойдёшь, сирота?

Не помогали, однако, уговоры. Бледнела и таяла княжна с каждым днем. Тогда и угрозил атаман травознайке колдунье. Вылечи, говорит, ведьма, пленную девицу, а то я тебе башку отрублю.

Погадала знахарка на бобах и ответила:

– Надобно напоить полонянку отваром травы приворотной. Но где она растёт, ведает в станице токмо кузнец. Я сама у него ту траву покупаю. Стара и немощна я, нет у меня сил по степи шастать. Иди до кузнеца, атаман.

В траву-машок атаман не верил, но сходил до кузнеца. Так, мол, и так, съезди, мол, за травой приворотной. Да попытайся девку пленную отпоить, вылечить. Мабуть, не врёт знахарка.

Кузнец привёз волшебной травы, стал угощать полонянку отваром. И вскоре она оздоровела, повеселела. Атаман сваху послал к пленнице. Да не приняла поклона горянка. Мол, люб кузнец. Пойду с ним под венец.

С тех пор и поверили люди в приворотную траву-машок. И я, бабка Дуня, старая колдунья, беру на Купалу мешок, иду за травой-машок. От болезни я бабу любую избавлю. Байкой детишек всегда позабавлю. И вам предскажу я дорогу казачьей судьбы, но не крадите в моём огороде бобы.

Так уж принято у казаков: седина в бороду – делай про запас гроб. И не из плах сучковатых, не из хундри трухлой, а из лесин нетленных. Дабы слезой смолистой благоухал гроб, звенел от постука. И лёгким бы был, как пух лебяжий. Не гроб чтобы, а сказка! Стоятельный хозяин завсегда для себя гроб имеет. Начала седеть у казака Бердяя борода, – вытесал и сколотил он для себя усыпальницу. Ан печально на душе от предвиденья. По несуразной тоске выпил Бердяй сивуху, лёг в гроб и уснул. А соседка зашла к нему в хату и обомлела. Стоит на столе гроб. В гробу хозяин мертвый. Преставился, значит, а никто не знает. Положила баба почившему Бердяю на веки по пятаку, свечку зажгла. Людей позвала.

Батюшка-священник отпел Бердяя. Принесли люди на кладбище гроб, дабы схоронить казака. А прощелыги могилу не выкопали. Тут и дождь начался. Поставили казаки гроб на ковыли и ушли. Мол, кто могилу выкопает, тот и похоронит Бердяя.

Так вот все и разошлись под дождём. А тут вечер подоспел, солнце закатилось. Проснулся Бердяй, откинул крышку гроба… И понять ничего не может.

– Должно, черти пошутковали! – подумал Бердяй.

Встал казак, прикрыл пустой гроб крышкой, дабы он под дождём не разбух, и пошёл к своей хате. А гроб он оставил, не признал в сумерках за свой. Залез Бердяй на полати и уснул.

Утром прощелыги выкопали могилу на кладбище, схоронили пустой гроб. И крест над могилой водрузили. Один прощелыга предложил другому:

– Бердяй умер, царство ему небесное, а родственников у него нет. Пойдём-то обшарим его хату. Мабуть, схорон денежный отыщем. А мабуть, корчагу с брагой…

Пришли прощелыги в хату Бердяя, начали обшаривать углы. А хозяин и говорит им с полатей:

– Чаво шукаете?

Вылетели прощелыги в страхе из хаты, побежали к атаману. Но к атаману пришёл вскоре и Бердяй. Начал было Бердяй жаловаться, однако атаман и слушать его не стал:

– Ты помер вчерась. Тебя соборовали, отпели, схоронили. В книге у батюшки запись о твоей смерти. Изыди вон, Бердяй! Чтобы я тебя не видел в станице. Имей совесть, коль помер.

Пришлось казаку Бердяю уйти из станицы. Вырыл он землянку на безлюдной земле. Опосля избу срубил. Другие бродяги возле Бердяя вскоре поселились. И выросла Бердяева слобода.

Был на Яике обычай такой: постриг, посвящение в казаки.

Справляли постриг один раз в год, осенью. Как исполнится отроку три годика, усаживали его на коня в день Симеона-летопроводца. И поныне так делают. Посадят мальчонку на смирную лошадь и водят по станице коня уздой. Ныне постриг – шутейный, ласковый, для забавы.

А ране детей всурьёз усаживали на горячих коней. Бросят дитятку на спину жеребца, свистнут, нагайкой щёлкнут. И рванется конь в степь, аж ковыли пригибаются. Ан редко детишки с коней падали. Уцепятся они в гривы и скачут, как будто казаки в истине. Ежли мальцы и падали, кони никогда не наступали на них. Конь – существо доброе. Не калечились дети на постриге.

Но как-то появился на Яике злой человек. Был горбат он с детства. С полатей упал и вырос горбатым, потому и звали его Горбуном. Бог шельму метит. Однажды перед постригом Горбун прокрался ночью в загон, где стояли кони. И намазал, натёр воском Горбун спины всех лошадей. Чтобы скользкими стали спины коней, чтобы падали детишки на постриге.

– Я горбат. И они пущай искалечатся, растут горбатыми! – рассудил злыдень.

Полагал Горбун, что никто не заметит его пакость, но злодея увидел случайно в ту ночь станичный кузнец. Не спалось что-то кузнецу, и собаки брехали. Вышел коваль на крыльцо. Тут и луна из-за облака выглянула, осветила мир божий.

– Что это Горбун по загону шастает? Верхом не умеет он ездить, может, колдует, порчу наводит на коней? Или кобылиц тайком доит?

Подошёл поближе кузнец крадучись. Встал за туловом тополя, глядит. А Горбун спины конские чем-то мажет. Ничего не понял кузнец. Рано утром пришёл он к атаману: мол, видел ночью, как чародействовал Горбун в загоне конском. Атаман взял кузнеца с собой:

– Пойдём, осмотрим коней.

Так вот и раскрылся умысел Горбуна.

– Воском натёр злодей спины конские, дабы детишки на постриге падали и калечились. Но ить казачата у нас шустрые, цепкие. Они энто испытание выдержат. Ты молчи, кузнец. Я сам придумаю наказание Горбуну, – сказал атаман.

И пошёл постриг, как обычно. Посадили родители детишек на коней. Взмахнул булавой атаман, пушка стрельнула. Разгородили казаки загон, гикнули, нагайками щёлкнули. Понеслись горячие кони в степь, аж земля загудела. И ни один казачонок не упал с коня.

Догнали казаки верховые детишек, сняли их с коней. Празднество началось хлебосольное. Горбун вместе со всеми ковш вина выпил. Тут атаман и обратился к миру:

– Слушайте, люди добрые! Ночью видел кузнец случайно, как мазал Горбун воском спины конские в загоне. Хотел злодей, чтобы детишки наши упали на постриге и покалечились. Какое наказание мы придумаем для пакостника? Как порешим? Может, посадим Горбуна на дикого жеребца да ужалим коня под брюхом нагайкой? И пущай скачет Горбун в степь.

Схватили казаки Горбуна, забросили на жеребца и выжгли коня плетью. Полетел бешеный конь в степь. Горбун долго на коне не продержался, упал, ногу сломал, плечо вывихнул. Приполз он в станицу на четвереньках, заскулил:

– Помилуйте, казаки! Бес меня попутал!

Выл жалобно Горбун, а сам со злобой затаённой на кузнеца поглядывал. Но кузнец не боялся Горбуна. Кузнец мог быка за рога схватить и свалить пороса, шею ему сломать.

Так уж устроены люди. Кто-то силой славен, а кто-то наполнен коварством и злобой. Кто-то богат умом, а кто-то набит….