Всю ночь до рассвета весь императорский дворец и сам главный врач Ги с часу на час ожидали смерти императрицы Юй, но небо, словно подслушав просьбу Дунь, даровало императрице Юй жизнь. И даже, как это ни странно (особенно этому удивлялся сам главный врач Ги), императрица после этого удара, стала себя чувствовать даже лучше, чем раньше…

Хотя ваш покорный слуга услышал историю вертоградаря Ю в совсем ещё юном возрасте, не могу не сказать о некоторых своих вполне зрелых мыслях, пришедших тогда в мою совсем ещё незрелую голову, которые и сейчас моей уже перезрелой голове кажутся совсем не детскими. Когда моя бабушка рассказала мне историю вертоградаря Ю до конца, я тут же отправился на столичный базар и купил на один оловянный го четыре игральных кости и кожаный стаканчик для их встряхивания.

Это уже потом я догадался, что можно было купить только одну кость вместо четырёх, а остальные деньги потратить на леденцы. А можно было и вовсе не покупать кости, а бросать вместо них плоские придорожные камни, а на оловянный го купить красного леденцового дракона на палочке, да ещё и поглазеть на настоящего ручного дракона в цирке.

Когда я был мальчишкой, драконов часто показывали в цирках, можно сказать, что в каждом цирке был свой ручной дракон, а то даже и целый выводок ручных драконов, поэтому-то и цирки в Поддиной до сих пор иногда называют «драконариями». Это теперь драконы куда-то исчезли и ни в одном цирке их уже не увидишь.

Да, в тот день всё сложилось так, чтобы я смог дракона увидеть: у меня был оловянный го, я был на базаре, на базаре стоял драконарий, в драконарии жил дракон, и я вполне мог обменять свой оловянный го на счастье поглазеть на настоящего дракона… Но мой детский ум, к сожалению, был тогда занят моими недетскими мыслями… Могу только сказать, что если бы я был более доверчив к словам моей бабушки, то в тот день дракона я наверняка увидел, но, впрочем, если бы я не был так азартно недоверчив по своей природе, то и вся жизнь моя, вероятно, сложилась бы как-то иначе.

Вы спросите: зачем же понадобились мальчишке четыре игральных кости да ещё кожаный стаканчик к ним в придачу? А вот для чего: ему до смерти хотелось узнать, на какой же раз выпадут все четыре «шестёрки».

Я бросал кости до самого вечера, пока не стемнело, но небо мне так и не улыбнулось. Я бросал кости целый месяц, а потом взял да и выбросил их вместе с кожаным стаканчиком в сточную канаву – за целый месяц четыре «шестёрки» не выпали ни разу.

А рассуждал я так: для того, чтобы замысел Дунь, о котором мне рассказала моя бабушка, осуществился, в одно и то же время (или последовательно, что одно и то же: вы можете бросать свои игральные кости не вместе, а по одной) должны сойтись вместе хотя бы четыре условия (хотя их, конечно, куда больше).

Первое условие – император должен пригласить Дунь в Северный павильон, хотя обычно, как мы знаем, он приглашал её пять раз в год или в среднем один раз в 70 и 3 дня по Солнцу. Второе условие – Ву Ли должна оказаться в хижине Ю, что, как мы знаем, тоже случалось нечасто, допустим, один раз в месяц по Луне. Третье условие – погода должна благоприятствовать замышленному, а мы знаем, что нет более дождливого и сумрачного места на земле, чем наша Северная столица: всего лишь 100 дней в году небо над ней бывает безоблачно. И четвёртое – император должен согласиться пройтись по вертограду с Дунь, чего никогда, по крайней мере, за последние 4 года, то есть за 1000 и 400 и 60 и 1 день по Солнцу не случалось.

Когда я выбрасывал кости и кожаный стаканчик в сточную канаву, я был уверен, что моя бабушка меня обманула и вся эта её история вертоградаря Ю – сказка для грудных младенцев. Потому что, если верить моей бабушке, – а как я убедился, бросая кости, верить ей совершенно невозможно, – день, когда сошлись все четыре, а на самом-то деле десять, двадцать, сто, а то и куда больше условий, всё-таки настал.

Да, тогда я не поверил своей бабушке, но сейчас-то я знаю, что если кости начнёт бросать само небо, тогда не только четыре, но и десять, и даже целая тысяча условий вдруг сходятся в жизни человека даже в один день и даже в один час. Как говорят в снежной Далвардайской земле, где мне довелось прожить долгих семь лет, «что возможно Богу, то невозможно человеку».

В тот день, который по моим детским расчётам не должен был наступить никогда, император Ы пригласил Ву Ли в Северный павильон, но Ву Ли прислала императору записку с отказом, сославшись на сильный насморк, и уязвлённый император Ы (Ву Ли в третий раз подряд отказывалась от приглашения, ссылаясь на насморк), чтобы досадить ей, пригласил вместо неё в Северный павильон не кого-нибудь, а Дунь, зная, что Ву Ли будет этим взбешена.

О Дунь надо сказать особо: после долгих размышлений она пошла на унизительный для неё шаг: она сменила так называемый «имперский стиль», которого она придерживалась, на стиль, изобретённый Ву Ли, получивший при дворе название «порыв южного ветра».

Все вновь прибывающие в гарем девушки старательно подражали Ву Ли и сумели зайти так далеко в своём подражании, что тем насельницам гарема, кому было уже за двадцать, «порыв южного ветра» казался фантастически вульгарным и чем-то таким, чего сами себе они и под страхом смертной казни позволить не могли. Эти ревнительницы так называемого «имперского стиля» частенько любили посудачить о том, что император Ы совершенно потерял вкус к прекрасному и только по этой причине больше не приглашает их в Северный павильон.

Дунь была главой этих ревнительниц «имперского стиля», но, как было уже сказано, Дунь решилась на унизительные для неё перемены и, надо сказать, ей это вполне удалось: когда она шла по гарему в своём новомодном шелковом платье цвета «удручённая любовью лягушка», усеянном по полю златоткаными портретами императора Ы, в её причёске было столько белых хризантем, что и волос-то видно не было, а носки её синих туфель так далеко выглядывали из-под платья, так зелены были её губы, так густо припудрены золотой пудрой её щёки, так высоко нарисованы её тонкие красные брови, так длинны и остры были пурпурные раковины, приклеенные к её ногтям, так зло гудели мохнатые седые шмели в маленьких золотых клетках, висящих в мочках её ушей, что у всех насельниц гарема – и ревнительниц «имперского стиля», и ярых привержениц «порыва южного ветра», – как с удовольствием отметила Дунь, глаза от зависти стали круглыми как оловянный го.

Но не только свою внешность сумела переменить Дунь. Она ещё набралась и всяких новомодных словечек и выражений в стиле «порыв южного ветра», научилась ходить, говорить и смеяться в стиле «порыв южного ветра», научилась и ещё многому из того, чему одна женщина может научиться у другой.

Император Ы был приятно удивлён всеми этими переменами: вместо холодной и чопорной Дунь (по обыкновению одетой по моде трёхсотлетней давности, с набелённым лицом, скорее похожим на погребальную маску, чем на лицо хорошенькой девушки) к нему явилась модная шалунья.

Дунь так забавно морщила свои губки, так ловко пританцовывала, так заразительно смеялась, так звонко пела смешные детские песенки с квакающим южным акцентом, подражая Ву Ли, так «серьёзно», лукаво блестя глазами, гадала императору по линиям его руки, что император Ы и думать забыл о том, что он пригласил к себе в Северный павильон Дунь только для того, чтобы уязвить самолюбивую Ву Ли, и со всей строгостью, на какую был способен, взялся экзаменовать Дунь, сумеет ли она исполнить сегодня вечером все «312 обязательных правил» в стиле «порыв южного ветра»…

Всем, кто хочет узнать об этих правилах подробнее, я могу посоветовать не лениться и разыскать в императорской библиотеке книгу «История императорского гарема с обширными комментариями анонима», где и приводятся все те 312 обязательных правил, которым должна следовать наложница, приглашённая императором в Северный павильон.

В ту ночь императору Ы не спалось: после экзаменовки, а потом и переэкзаменовки Дунь, он развлекал себя игрой в шахматы – Дунь проиграла императору три партии кряду, а вот в четвёртой на десятом ходу сумела выиграть коня. Императора Ы ждал бы неминуемый разгром, если бы в вертограде в это время трижды не проухала сова.