Когда вертоградарь У остановился перед хижиной Ю, раздумывая, сразу ли предложить своему помощнику должность старшего вертоградаря или только после того, как Ю согласиться взять в жены Дунь, он вдруг услышал, что в хижине женский голос запел старинную поддинскую песню (её и в мои молодые годы пели поддинские девушки, прощаясь со своими возлюбленными):
Столько лет мы с тобой
Были так далеки друг от друга…
Если бы ты, мой возлюбленный,
Жил на Луне, а я жила бы на Солнце,
То и тогда, кажется, мы с тобой
Были бы ближе друг к другу…
Теперь, когда мы так близки
И я чувствую
Твоё дыхание на своей щеке,
Мне кажется, что я превращаюсь
В бутон белой хризантемы…
В утреннем тумане плывёт луна…
На ветке цветущей сливы,
Усыпанной каплями росы,
Уснула чёрная птица…
Взойдёт солнце, туман рассеется,
Птица вспорхнёт, последняя капля росы
Упадёт в лепестки…
И снова мы будем так далеки…
Словно ты, мой возлюбленный,
Живёшь на Солнце,
А я живу на Луне…
Позволю себе отвлечься, мой читатель, и добавить, что в своей жизни мне столько раз приходилось по утрам слышать «Столько лет мы с тобой…», что мне даже иногда казалось, что я возненавидел эту песню на всю свою жизнь. Но сейчас я многое бы отдал за одну только строчку из этой песни, спетую мне сквозь слёзы прощания влюблённой в меня молоденькой поддинкой. Надо заметить, что в далёкой снежной Далвардарии, где я провёл столько лет, варварские девушки по утрам ничего не поют, а только громко говорят, да так быстро, что в их словах разобрать ничего нельзя…
Дослушав до конца «Столько лет мы с тобой…», вертоградарь У едва успел спрятаться за кустами жасмина, как из хижины вышел сам Ю, огляделся по сторонам и снова скрылся в своей хижине.
Вертоградарь У тотчас же вытащил из рукава свои знаменитые очки (с такими толстыми линзами из синего бериллия, что о них сам император Ы даже однажды сказал: «Если на горного орла надеть очки вертоградаря У, то орел стал бы слеп как крот»), но от волнения уронил их, и пришлось ему без очков увидеть своими подслеповатыми глазами, как из хижины Ю вышла молодая женщина, одетая как императорская наложница, и поспешно, почти бегом, направилась по тропинке в сторону гарема.
В тот же день главный вертоградарь У рассказал своей дочери о том, что он видел этой ночью, но Дунь только посмеялась над отцом и посоветовала ему меньше пить женьшеневой настойки; а вот когда она узнала, зачем отец отправился в такую рань к Ю, то рассвирепела и взашей вытолкала отца вон из гарема, да ещё и на прощанье обозвала его «слепой пьяной обезьяной», хотя перед тем, как идти к своей дочери вертоградарь У и выпил-то всего один горшочек своей целебной женьшеневой настойки.
Вертоградарь У затаил обиду на свою дочь (сам-то он был уверен, что его глаза его не подвели) и принялся следить за хижиной своего помощника Ю.
Но проходили дни, а из своей хижины каждое утро выходил только один Ю с лейкой и ножницами, и вертоградарь У вскоре и сам стал сомневаться, видел ли он императорскую наложницу, выходящую из хижины, или ему всё это только померещилось.
Однажды, после того как Ю, как обычно, вышел из своей хижины с лейкой и ножницами, а вертоградарь У уже собирался покинуть свой пост (утро бы холодным и росистым, и У изрядно вымок и продрог), из хижины выскользнула женская фигурка. На этот раз вертоградарь У был в своих знаменитых очках и в этот раз он увидел не только фигурку наложницы, но и разглядел её лицо – и, разглядев, уже сам не поверил своим глазам.
Целый день вертоградарь У спал как убитый и только под вечер, выпив для храбрости горшочек женьшеневой настойки, отправился в гарем.
Но и на этот раз ему не повезло: Дунь была слишком расстроена тем, что император вот уже три месяца не приглашал её в Северный павильон, да ещё к тому же, подарил Ву Ли три бриллиантовых ожерелья. Она рассеянно выслушала отца и сказала:
– Отец, раньше я думала, что ты только стар и слеп, а теперь я вижу, что ты ещё и глуп… Послушай меня, я твоя дочь и плохого тебе не пожелаю… Во-первых, перестань пить свою женьшеневую настойку, во-вторых, перестань врать на каждом углу о том, что твоя женьшеневая настойка – лучшее снадобье от всех болезней, в-третьих, никому не болтай своим языком о том, что ты мне сейчас рассказал… За такие слова тебе могут отрезать не только твой глупый язык, но и заодно, вместе с языком, и твою глупую голову…
Говорят, что мудрец Ка однажды сказал своим ученикам: «Чем старше становится человек, тем он становится упрямее». Я не хочу вступать в спор с самим мудрецом Ка, но если бы мне сейчас пришлось сочинить что-нибудь глубокомысленное о старости и упрямстве, я бы сказал так: «До старости доживают одни упрямцы».
Сказать по правде, я и историю вертоградаря Ю рассказываю только из одного свойственного мне с младых ногтей упрямства, ведь должен же я её кому-нибудь передать, раз уж я пообещал это своей любимой бабушке Арро. Хотя, на самом-то деле, мне куда интереснее было бы сейчас смотреть в окно на мальчишек, играющих во дворе в пи-по, чем марать рисовую бумагу тушью, сваренной из жжённых телячьих костей. Я бы сейчас, не задумываясь, любой год своей жизни с удовольствием променял бы на одну партию в пи-по. И тогда я, может быть, ещё сыграл бы целую сотню отличных партий; да, легко, скажу я вам, менять то, чего уже нет, на то, чего быть уже не может.
Будь я сейчас на вашем месте, мой читатель, я сам и минуты не потратил бы на чтение подобных историй, а забросил бы эту книжку куда подальше за шкаф; но если вы столь же любопытны, сколь и упрямы, и всё-таки хотите узнать, чем закончится история вертоградаря Ю, что ж, читайте дальше. Да-да, упрямцы живут долго… Но я, кажется, снова отвлёкся…
Вертоградарь У совсем разупрямился: вот уже целый месяц, каждую ночь, он следил за хижиной своего помощника Ю. Вертоградарь У похудел, осунулся, от ночной сырости в его груди завёлся сухой колючий кашель, а старые кости его ныли так, словно кто-то пилил их ржавой тупой пилой. Даже женьшеневая настойка и та не спасала дряхлое тело У от вечного озноба. Но вертоградарь У всё-таки переупрямил свою упрямую судьбу: однажды он снова своими старыми глазами увидел, как за час до рассвета в хижину Ю вошла наложница императора.
Вертоградарь У тут же принялся поливать водой из лейки тропинку, по которой наложница должна была вернуться в гарем. Он успел опорожнить и наполнить свою лейку целых десять раз, пока утоптанная земля на тропинке не стала совсем мягкой; когда же он вернулся с одиннадцатой полной до краёв лейкой, то увидел на размокшей тропинке глубокие отпечатки остроносых туфелек. Вертоградарю У оставалось только залить эти отпечатки расплавленным воском…
Целый день вертоградарь У проспал, слишком уж тяжелы оказались для него эти одиннадцать полнёхоньких водой леек. Но три горшочка женьшеневой настойки к вечеру поставили его на ноги и даже привели в гарем. Дунь повертела в руках принесённый отцом воск и по ее вдруг побледневшему лицу У сквозь толстые стёкла своих очков увидел, что на этот раз дочь ему поверила.
– Отец, – сказала Дунь, – во дворце все знают, что Ву Ли любит по ночам гулять по вертограду, хотя всем остальным насельницам гарема это запрещено под страхом смерти… Зимой, когда падает снег, она говорит, что снежинки напоминают ей лепестки цветущей сливы, а весной, когда цветут сливы, она говорит, что лепестки слив напоминают ей снег. Говорят, что даже сам император Ы, когда ему не спиться, выходит ночью в вертоград и гуляет в нём вместе с Ву Ли. Отец, Ву Ли хитра как лис, умна как змея и осторожна как черепаха. Недаром же она всегда обыгрывает в шахматы главного визиря Бо. Даже если её и застанут в хижине Ю, она скажет, что заблудилась, она расплачется, она разжалобит всех вокруг себя, она растрогает нежное сердце императора Ы. И он, вместо того чтобы её казнить, снова ей что-нибудь подарит… Отец, император Ы сегодня подарил Ву Ли десять далвардайских шпилек такой красоты, что, говорят, во всём мире нет ничего чудеснее. Говорят, что с императрицей Юй после обеда случился удар, когда она узнала об этом. Поговаривают даже, что императрица Юй может этой ночью умереть и тогда новой императрицей станет Ву Ли. Отец, сейчас же принеси мне свою женьшеневую настойку, я хочу передать её императрице Юй… Дай Бог нашей императрице здоровья…
