– Здравствуйте, Сергей Петрович! – громко сказала Люба и улыбнулась ему какой-то особенной, счастливой улыбкой.

– Здравствуй, Люба…

– Простите меня, Сергей Петрович!

– За что, Люба, я тебя должен извинить? – Сергей Петрович хмурился, прятал глаза, старясь показать Любе, что ему сейчас не хочется с ней говорить.

– Я люблю вас, Сергей Петрович, а когда любишь, нужно меняться, нужно трудиться менять себя и внешне, и внутренне, – Люба продолжала улыбаться. – Вы думаете, мне легко было тогда сказать вам, что я вас люблю? Сергей Петрович, когда я лежала в реанимации, я очень много думала. И поняла, что вы никогда не полюбите меня. И поэтому я умерла. Вот за это я и прошу меня простить…

– Как умерла? Как же умерла? – улыбнулся в свою очередь Сергей Петрович, уже не отрываясь, глядя на Любу. – Ты же тут, живая…

– Нет, нет, я умерла. Я на самом деле умерла. А это уже не я. Это совсем другой человек. Это другая Любовь Довостребования. Разве вы не видите? А та, что была, та умерла. Она умерла, потому что не верила, что вы сможете полюбить её, а я знаю, что вы можете полюбить меня. Вот увидите, Сергей Петрович, я ещё заслужу вашу любовь!

Теперь Люба каждый день приходила в мастерскую к Сергею Петровичу, говорила ему о своей любви и даже приглашала его к себе домой. По её словам, выходило, что отец её всегда был в командировке, а мать всегда работала в ночную смену в больнице.

– Вы не бойтесь, – говорила Люба, – мама всё знает, она понимает меня. Моя мама говорит, что если любишь человека, то нужно делать для него много хорошего. Хотите, Сергей Петрович, я вам рубашку постираю или носки заштопаю? А хотите, я вам борщ сварю?

Сергей Петрович отмалчивался, каждый раз надеясь, что разговор без его ответов закончится быстрее, но каждый раз оказывалось, что о своей любви к нему Люба могла говорить и без его ответов.

Люба приносила в мастерскую пирожки собственного приготовления. Сергей Петрович съедал их прямо у Любы на глазах, чтобы только поскорее от неё отделаться. А однажды Люба после уроков даже притащила в сумке в мастерскую целый обед: стеклянную банку с борщом, алюминиевую кастрюлю с картофельным пюре и котлетами.

– Сергей Петрович, я ведь знаю, что мужчины любят за обедом пить водку… – сказала Люба и поставила на верстак запотевшую бутылку.

Увидев водку, Сергей Петрович не выдержал: он раскричался и вытолкал Любу из мастерской вместе с её обедом и водкой, но потом успокоился, зазвал назад в мастерскую рыдавшую в школьном дворе на морозе Любу, и взял с неё слово, что «она отныне, когда будет встречать его в школе, не будет больше так по-идиотски улыбаться ему», а потом, даже как-то неожиданно для самого себя, покорно всё съел – и простывшие на морозе борщ, и пюре, и котлеты, и даже выпил водки, стараясь не поднимать своих глаз на Любу, чтобы не наткнуться на её ласковые заплаканные глаза.

Люба так долго, может быть, даже целую неделю, не приглашала его к себе домой, что Сергей Петрович решил, что большее зло – её дом – уже миновало его, а с меньшим и довольно-таки приятным злом – ежедневными Любочкиными обедами – можно и примириться. Главное, чтобы об этих обедах никто в школе не узнал.

Надо сказать, что сама Люба после своего чудесного воскресения переменилась: теперь она всегда находилась в каком-то особенно весёлом и даже счастливом состоянии духа, радостно и с удовольствием общалась с одноклассниками и, хотя она всё ещё оставалась толстой девочкой, даже очень толстой, теперь ей часто говорили: «А ты, Люба, похудела»; а тот, кто давно её не видел, иногда даже и не узнавал.

В тот день, когда жизнь Сергея Петровича переменилась и переменилась совершенно неожиданным образом, Любочка застала Сергея Петровича в мастерской, как раз тогда, когда он осторожно выглядывал в окно, гадая, ушла Люба домой или караулит его возле школы.

– Сергей Петрович, если вы сегодня вечером свободны, приходите ко мне, – весело сказала Люба. – Мой папа из Астрахани привёз икры, а я хочу блинов гречневых напечь. Вот мы с вами и поедим икры с блинами. Я уже и водку в холодильник с утра поставила. Я ведь знаю, что мужчины любят водку пить холодной. А ведь водка будет хороша под икру с блинами, правда? И я с вами выпью немножко, чтобы не отрываться от компании, хорошо? И ещё я сегодня, Сергей Петрович, буду печь печенье. Приходите ко мне, чайку попьём, музыку послушаем, поговорим. Папа уехал в командировку, мама сегодня будет на ночной смене, так что мешать нам никто не будет…

– Люба, спасибо тебе за твоё приглашение, но я сегодня очень занят…

– Поцелуйте меня, пожалуйста, Сергей Петрович! – вдруг попросила Люба.

Она стояла, заглядывая в его глаза, и ждала, что он ей ответит, но Сергей Петрович так напряжённо смотрел в окно, что Люба не выдержала и снова заговорила:

– Вы знаете, Сергей Петрович, когда любишь человека, то почему-то очень хочется, чтобы он тебя поцеловал. Чтобы он был рядом с тобой, чтобы он был сыт, обстиран, обштопан, чтобы ему было хорошо… Ведь правда?

– Ну, да, Люба, конечно.

– Вот и мне хочется, чтобы вы меня целовали… Я бы вам пироги пекла, стирала, убирала в квартире, а вы бы меня иногда целовали. Разве это плохое желание, Сергей Петрович?

– Да нет, Люба, вроде бы, не плохое.

– Вот и приходите ко мне сегодня вечером, Сергей Петрович, только не «вроде бы», а на самом деле приходите. Разве я виновата в том, что я вас полюбила навсегда, до гробовой доски? Я клянусь вам, я буду вам верна вечно, а потом буду верна вам и после вашей смерти, вот увидите. Так вы придёте?

Когда Сергей Петрович сказал, что нет, не придёт, Любочка разрыдалась и убежала из мастерской, но, как видел сквозь окно Сергей Петрович, убежала недалеко, и теперь мёрзла на лавке в школьном дворе, иногда печально взглядывая на окна мастерской. Чтобы не угодить в Любочкину засаду, пришлось Сергею Петровичу снова убегать из школы по заснеженным скользким крышам гаражей, окружавшим школьный стадиончик.

Убегая от Любы, Сергей Петрович неудачно спрыгнул с гаражной крыши в сугроб, подвернув ногу и, оглядываясь на школу – не заметила ли его Любочка – похромал домой.

Но в этот день не суждено было Сергею Петровичу ночевать дома в своём спальном мешке. Из обогнавшей его и резко остановившейся впереди чёрной машины, вышла женщина в серебристой длинной шубе и пошла ему навстречу, в руках у нее было ружье.

– Сергей, – сказала Мальвина, остановившись перед Сергеем Петровичем, и на её лице Сергей Петрович увидел какое-то странное волнение, какого он за всю свою жизнь ни на одном лице прежде не видел: Мальвина то ли собиралась рассмеяться, то ли заплакать. – Сергей, давайте я вас подвезу.

– Да нет, спасибо… Мне недалеко… Зачем же? – пробормотал Сергей Петрович, глядя на ружьё.

– Пожалуйста, давайте я вас подвезу… Пожалуйста… Сережа, я приехала, чтобы вернуть вам ружьё, то есть не вернуть, а возместить ущерб, который я вам принесла. Ваше ружьё я выбросила с моста в речку. Понимаете, я так тогда боялась, что вы снова захотите попробовать ещё раз застрелиться… Вот я и выбросила его… Вот, возьмите… Это вам… – она подала Сергею Петровичу ружьё.

Сергей Петрович взял из рук Мальвины потрёпанное жизнью ружьецо с ореховым, словно маслянистым, ложем, с чёрными, как-то особенно ладно сработанными стволами.

– Это ружьё моего отца, – сказала Мальвина. – Он подарил мне его, когда я училась в институте. А теперь я хочу, чтобы оно было твоим, Сережа. У меня и документы на него есть.

– Джеймс Перде и сыновья, – прочитал вслух Сергей Петрович надпись на колодке».

Рассказчик помолчал и продолжил: «Он стал её любовником…» Рассказчик так осторожно сказал это: «Он стал её любовником…», так обтекаемы были эти его «он» и «её», что Сергей Петрович вздрогнул, ему вдруг показалось, что Лилечка уже не спит. Сергей Петрович осторожно скосил глаза на жену. Разглядев в темноте её спящее лицо, он стал думать, отчего же рассказчик так осторожно сказал, если Лилечка спит и не слышит этих его слов: «Он стал её любовником…». Рассказчик, подумал Сергей Петрович, вполне мог сказать и так: «Сергей Петрович Жилин, учитель труда и домоводства, стал любовником Мальвины Амвросьевны Кувшинниковой, в девичестве Кузнецовой, генеральской дочери, а ныне жены олимпийского чемпиона и миллионщика из новых, самого Кувшинникова…» Да, он вполне мог бы начать именно так. А мог бы и так: «Она стала его любовницей», а ещё лучше так: «они стали любовниками», – перебирал слова Сергей Петрович.