Теперь можно было и в учительской, и в укромных уголках школьного двора, где тайком курили старшеклассники, и в классной тишине услышать: «А Моймужсергейпетрович сказала…» или (это одна восьмиклассница, вздыхая, шептала другой, задумавшись над контрольной): «Мояженалилечка совсем на меня внимания не обращает… А я, кажется, в него влюбилась…»

И ученики, и учителя никогда не путались, называя Сергея Петровича Моейженойлиличкой, а Лилию Феоктистовну Моимужемсергеемпетровичем, а вот родители бывали поначалу весьма озадачены, когда их дети рассказывали им об учительнице русского языка и литературы по имени Моймужсергейпетрович и об учителе биологии по имени Мояженалилечка.

Когда об этих своих прозвищах узнали Сергей Петрович и Лилечка, они были приятно удивлены друг другом и даже иногда сами в шутку стали называть так друг друга; как они сами говорили, «лучше уж быть Моейженойлиличкой, чем Гомотетием и Моиммужемсергеемпетровичем, чем Парашей…»

Заканчивая описание первого учебного года, надо сказать, что Сергей Петрович в школе прижился легко, Лилечка же иногда даже плакала в учительской и говорила мужу сквозь слёзы, протирая вышитым платочком свои запотевшие очки: «Сережа, я не знаю, что мне делать, я не могу справиться с этими неразумными хазарами… Да, Сережа, я согласна, да, скифы мы, да азиаты мы, но не до такой же степени! Я ведь в конце концов, не цербер, я учитель…». Сергей Петрович, как мог, утешал Лиличку, готовил ей в учительской сладкий чай, давал дельные советы. Самые же отъявленные хулиганы, с которыми Лилечка не могла справиться сама, после того как с ними один на один, «по-мужски, серьёзно», поговорил Сергей Петрович, стали, как сказала Лилечка, «скромнее в своих желаньях».

Так что первый учебный год закончился вполне благополучно: Лилечка больше в учительской не плакала…

Следующий учебный год начался беспокойно, вся школа была взбудоражена – завуч, учительница английского языка, старейший работник школы Серафима Бенционовна Голенькая уходила на пенсию.

Казалось бы, что лучшего объекта для «устного школьного творчества», чем фамилия старейшего работника школы и быть не может. Но почему-то и теперь, как и много лет назад, уже десятки поколений школьников называли Серафиму Бенционовну Голенькую просто Пенсионовной, так же, как прозвали её её первые ученики ещё тогда, когда ей было всего двадцать два года, и она только-только, и как она сама говорила, «совсем девчонкой», пришла в школу. И вот теперь, спустя почти сорок лет Пенсионовна, она же Голенькая Серафима Бенционовна, словно подтверждая прозорливость своих первых учеников, готовилась уйти на пенсию.

Педколлектив школы гадал, кто будет завучем после Пенсионовны – Гомотетий, Параша или Мояженалилечка? Столько уже об этом было говорено – переговорено, что, в конце концов, договорились до того, что уже никто не мог об этом говорить, потому что надоело; но перед тем, как надоело окончательно, окончательно же и решили, что, если здраво рассудить, то только Сергею Петровичу завучем и бывать. И на то были свои резоны и резоны непреодолимые. Параше женский коллектив не мог простить того, что она женщина, а Гомотетий не вызывал симпатий в женском коллективе, потому что всегда был весь с головы до ног перепачкан мелом – казалось, что даже попади он прямо сейчас из бани в учительскую, то и тогда и руки его, и лицо, и волосы уже будут в мелу.

Провожать Голенькую на пенсию приехал сам начальник городского отдела народного образования Зот Филиппович Охапкин. Был он то, что называется «неладно скроен, да крепко сшит», обладал громовым басом и каким-то таким особенным выражением лица, что всегда казалось, что он только что одним махом опрокинул в себя стакан водки и теперь ищет, поглядывая вокруг себя тяжёлыми маслеными глазами, чем бы ему сейчас закусить.

У Зота Филипповича было не одно прозвище, а множество, и все они отчего-то употреблялись только вместе с его отчеством, словно без отчества никто и не мог представить себе начальника городского отдела народного образования. Его называли и Дзотом Филипповичем, и Азотом Филипповичем, и Йодом Филипповичем, и Кзотом Филипповичем, а некоторые, как-то по-особенному улыбаясь, называли его Котом Филипповичем.

Речь Зота Филипповича, как и всегда, была длинной и проникновенной, а закончил он свою речь в этот раз как-то особенно задушевно, удивив и растрогав всех своим глубоким знанием предмета:

– Пришла ты ко мне в эту школу, в эти стены, Серафима Бенционовна, почти сорок лет назад простой учительницей… А я тогда был в этой школе простым директором… А теперь уходишь ты от нас, Серафима Бенционовна, на пенсию уже завучем… Но как пришла ты ко мне голенькой Серафимой Бенционовной Голенькой, так и уходишь ты от нас всё такой же голенькой, только теперь Серафимой Пенсионовной Голенькой…

И хотя сразу все и не поняли всю глубину мысли Зота Филипповича, и даже саму мысль не сразу поняли, сама Серафима Бенционовна торопливо раздышалась, словно набирающий ход паровоз, и даже заплакала. А когда все поняли, что же сказал Зот Филиппович, то тут же все засмеялись и принялись с удовольствием расковыривать старую рану: говорить о тяжёлом и неблагодарном труде учителя, о чём и всегда так любили поговорить. Н-да, Зота Филипповича любили все…

Как и полагается большому мастеру интриги, Зот Филиппович не преминул поговорить с глазу на глаз со всеми претендентами на освободившееся место завуча – с Гомотетием, с Парашей и, конечно же, с Моейженойлиличкой. Оттого что именно с Сергеем Петровичем Зот Филиппович говорил долго, шутил и даже жал руку в присутствии всех в учительской, а потом, приобняв за талию, первым повел на беседу в директорский кабинет, где, как знали все, на столе уже стояли приготовленные для Зота Филипповича водка и закуска, все и решили, что дело уже в шляпе.

В кабинете Зот Филиппович долго и добродушно говорил с Сергеем Петровичем: расспрашивал его о жене, о работе, о школе, обещал даже похлопотать о квартире и даже выпил с ним водки. Сергей Петрович отвечал ему уже как будущий завуч, давал дельные советы, говорил умно, просто, «держался почтительно, но без придыханий», как потом он сам рассказывал об этом Лилечке.

– Я бы хотел с вашей женой тоже поговорить, с Лилией Феоктистовной, вы не возражаете? – спросил на прощание Сергея Петровича Зот Филиппович.

– Нет, конечно…

– Ну тогда, Сергей Петрович, скажите Лилии Феоктистовне, пусть зайдёт ко мне после Гомотетия и Параши… извините, после Игоря Валерьевича и Энгельсины Николаевны… – Зот Филиппович подмигнул Сергею Петровичу и одним махом опрокинул в себя рюмку водки.

Сергей Петрович вышел из директорского кабинета счастливый и гордый. Лилечка со своим вечным вязанием в руках ожидала мужа в коридоре.

– Ну, как? – спросила она шёпотом. – Ну, как?

– Всё хорошо, моя родная… Сейчас всё тебе расскажу… – тоже шёпотом ответил ей Сергей Петрович и тут же сказал жене о просьбе Зота Филипповича.

На ковёр к Зоту Филипповичу после Сергея Петровича ходили и Гомотетий и Параша. Лилечка, перед тем как самой отправится к начальнику городского отдела народного образования, прошептала на ухо мужу, что, как она заметила, и Гомотетий и Параша пробыли у Зота Филипповича куда меньше, чем он сам.

Сама же Лилечка пробыла в директорском кабинете почти целый час. Сергей Петрович в это время в компании Гомотетия и Параши громко говорил и громко смеялся, словно намекая им на свою победу.

Лилечка вышла из директорского кабинета раскрасневшаяся, весёлая, со своим вечным вязанием в руках, бросилась мужу на шею, поцеловала мягкими пьяными губами. «Неужели она вязала во время разговора с Зотом Филипповичем? – подумал Сергей Петрович. – Это нехорошо… Надо ей сказать, что это нехорошо…» Следом за нею в коридоре показался и сам Зот Филиппович. Увидев, что Лилечка висит на шее Сергея Петровича, Зот Филиппович ему снова заговорщицки подмигнул.

– Он что-то обо мне говорил? – спросил жену Сергей Петрович.