Проснувшись перед рассветом в восточной спальне Северного павильона и вспомнив, что она так и не взяла у помощника вертоградаря семена хризантем, Ву Ли прошептала на ухо спящему императору Ы:

– О, мой император, позвольте вашей маленькой пташке развеяться и подышать свежим воздухом… Она не в силах далее переносить духоту Северного павильона и желает попорхать по ночному прохладному вертограду…

Ноги сами привели Ву Ли уже знакомой ей тропинкой к хижине молодого вертоградаря. Войдя в хижину, Ву Ли увидела, что молодой вертоградарь сдержал своё слово – внутри хижины никого не было; на столе лежали две коробочки: на одной было написано «Лошадиная голова», на второй – «Порыв южного ветра». Ву Ли открыла коробочки (в них вперемешку с семенами лежали золотые го), понюхала их содержимое, даже разжевала семена и только после этого спрятала коробочки в рукава своего платья.

Уже выходя из хижины, она заметила большие садовые ножницы, висевшие на стене и старую ржавую лейку, воспетую самим императором Ы, и, недолго думая, прихватила и ножницы, и лейку с собой.

«Ву Ли, тебе нужно быть внимательнее ко всему, что ты делаешь! Ты уже совсем взрослая, тебе уже исполнилось шестнадцать лет. Ты обдумала и передумала множество раз, каким должен быть твой костюм вертоградаря, пересмотрела целую сотню штук далвардайских атласов, алтабасов, аксамитов, камки, золототканых бархатов и парчи, перемеряла целую сотню пар сафьяновых да юфтевых ботиночек, обдумала целую сотню самых модных причёсок и ещё, наверное, целую тьму тьмущую разных мелочей, но ты забыла, что у вертоградаря непременно должны быть лейка и ножницы. Как же тебе раньше в голову не пришла такая простая мысль? А вот если бы ты подумала об этом раньше, то представляешь, какие красивые золотые ножницы, и какую чудную серебряную лейку можно было бы заказать главному императорскому ювелиру Фа. Ву Ли, сколько раз я тебе уже говорила, что ты всегда должна помнить, что ты всего лишь женщина и поэтому думаешь ты, как женщина; а для того, чтобы достичь того, чего ты желаешь достичь, какими бы разумными ни казались тебе твои женские мысли, прежде чем что-либо сделать, ты должна всегда помнить, что ты всего лишь женщина и ты должна заставить себя думать так, как думают мужчины… Глупая деревенская девчонка, сколько раз тебе можно повторять, что прежде чем что-нибудь сделать, ты должна ответить себе на три вопроса: как поступил бы на твоём месте твой сводный братец Ю? как бы поступил на твоём месте офицер Ци? и как поступил на твоём месте сам император Ы?»

Ву Ли так увлеклась разговором с самой собой, что даже сама не заметила, как свернула со знакомой тропинки, ведущей к Северному павильону, и забрела в такой глухой угол императорского вертограда, что теперь и не знала, как ей из него выбраться.

Вот тут-то, в этом глухом углу (в далёкой снежной Далвардарии такие глухие углы отчего-то называют «медвежьими»), выглянув из-за куста далвардайского крыжовника, она увидела прямо перед собой молодого вертоградаря, того самого, который поклялся ей сегодня же ночью навсегда покинуть дворец.

Он стоял под сливовым деревом на перевёрнутой вверх дном огромной плетёной корзине, в такие корзины вертоградари осенью собирают опавшие листья, и, казалось, внимательно разглядывал усыпанные цветами ветки сливы. Вдруг молодой вертоградарь выбил из-под себя ногами корзину, и его тело закачалось в верёвочной петле посреди вихря из посыпавшихся на землю белых лепестков… Ву Ли стояла за кустом далвардайского крыжовника и как зачарованная, смотрела, как утихает лепестковая метель…

Когда последний лепесток медленно упал на землю, она подошла к висевшему в петле телу юного вертоградаря, сама взобралась на плетёную корзину и, глядя прямо в лицо самоубийцы, прошептала:

– Я сразу узнала тебя, Ю… Ещё тогда, когда я впервые после четырёхлетней разлуки увидела тебя – когда ты поливал из своей старой лейки хризантемы возле Северного павильона… Я всё помню, я всё-всё помню… Я помню и заснеженные стебли бамбука, и перелётных диких гусей, помню, как сверкали алмазами вокруг нашей деревни снежные вершины гор… Я не забыла свою клятву о вечной любви… Но теперь ты мёртв и моя клятва потеряла свою силу… – сказав это, Ву Ли садовыми ножницами перерезала верёвку, и тело самоубийцы тяжело упало на землю…

Ваш покорный слуга хорошо помнит, как он сам расплакался, когда его бабушка впервые сказала ему эти слова: «Но теперь ты мёртв и моя клятва потеряла свою силу…» И хотя я сейчас, вследствие приобретённого мною жизненного опыта, не столь чувствителен, как в детстве, я признаюсь моим читателям, что несколько капель моих старческих слёз всё-таки угодило в мою тушницу, когда я писал эти слова: «Но теперь ты мёртв и моя клятва потеряла свою силу…», так что мои слёзы оказались смешанными с чёрной тушью на белом листе рисовой бумаги.

Признаюсь моим читателям и в том, что именно вследствие приобретённого мною жизненного опыта, эти слова мне сейчас кажутся куда более горькими и соленными, чем в далёком детстве. Да к тому же сейчас нет рядом со мной моей любимой бабушки Арро, сейчас некому, увидев мои слёзы, подмигнуть мне, щёлкнуть пальцем по моему носу, сунуть в мои руки маковую лепёшку и сказать, чтобы я не торопился распускать нюни, потому что история вертоградаря Ю на этом не только не закончилась, а, можно сказать, ещё даже и не начиналась…

Когда Ву Ли легко спрыгнув с корзины на землю, наклонилась над телом молодого вертоградаря и поцеловала его прямо в его посиневшие губы, Ю вдруг шевельнулся, открыл глаза и неожиданно заключил Ву Ли в свои объятия. А потом они, смеясь и плача, наперебой принялись рассказывать друг другу о годах, прожитых в разлуке, и только голоса императора Ы и дворцовых гвардейцев, отправившихся в вертоград на поиски пропавшей Ву Ли, разлучили их.

Когда император Ы увидел Ву Ли, он замер на месте как вкопанный – Ву Ли стояла под сливовым деревом на перевёрнутой вверх дном огромной плетёной корзине, и её шею, как змея, обвивала толстая пеньковая верёвка.

– В-ву Л-ли, что-то-то-то ты-ты-ты-ты зде-де-десь де-де-делаешь? – закричал император Ы (император Ы всегда заикался, когда был сильно чем-то взволнован).

– Мой император, прикажите вашей страже уйти, – тихо сказала Ву Ли.

Когда стражники отошли, император Ы шагнул к ней.

– Не подходите ко мне, – крикнула Ву Ли, её глаза наполнились слезами. – И вы, мой император, ещё спрашиваете меня, что я здесь делаю? Вы сами лучше скажите мне, что вы здесь делаете? Вы же не любите меня! Вы думаете, что я ничего не знаю? А я всё знаю… Я знаю, что вы не спешили позвать врача Ги, когда со мной случился обморок. Я знаю, что вы написали свои бессмертные стихи моей кровью простолюдинки. Конечно, я знаю, что ваши стихи прекрасны…

Опустела лейка в руках молодого садовника —

Все до последней капли выпили белые хризантемы…

В тушнице закончилась чёрная тушь…

Возьму кисточку, буду писать красной тушью…

– О, как прекрасна в этих стихах каждая буква… Я знаю, что пройдут сотни лет, и каждый школьник в Поддиной будет знать наизусть эти бессмертные буквы. Но не будем смешивать то, что следует разделять. Зачем вы подарили своей жене точно такое же бриллиантовое ожерелье, как и мне? Зачем вы подарили этой дурочке Дунь такие же шпильки для волос, как и мне? Вы что же думаете, что я не понимаю, что значит чёрная тушь и что значит красная? Вы же сами хотите моей смерти… Ну вот и оставайтесь со своей красноносой и красноглазой дурой Дунь!

Тут Ву Ли вскрикнула: «Прощайте, мой император!», оттолкнула ногой корзину и, согласно всем законам вселенной, должна была бы грохнуться на землю, если бы император Ы с криком «О, боже!», не бросился к ней и не подхватил её на руки; конечно, Ву Ли и не собиралась умирать из-за каких-то там шпилек и ожерелий, а поэтому только набросила один конец верёвки на ветку, а другой как можно более эффектно обвила вокруг своей шеи.