– На самом деле здесь запечатлены страдания пленников.

Саша кивнул, но отвлекся, дернувшись фотографировать блок самого «дворца».

Я внезапно ощутила головокружение. Стелы с «танцорами» стали таять, а на их месте возникала вереница людей с искаженными от боли лицами, слышались их вздохи, всхлипы и стоны.

– Марина! Марина! Что с тобой? Тебе плохо? Тепловой удар?

Беловежский держал ее за плечи, слегка встряхивая. Зажмурившись, она спиной прислонилась к стене. Очнувшись, Марина открыла глаза:

– Нет, все в порядке. Пойдем отсюда. Здесь больно!..

Он странно посмотрел на нее, но промолчал.

Когда они подошли к Зданию J, она нарушила неловкое молчание:

– Как ты думаешь, это действительно обсерватория?

– Не знаю. Здесь в объяснении значится, что наблюдение за звездами играло большую роль в культуре Мезоамерики. Но мне кажется, никто не в курсе, какое именно здание служило для этих целей. И если обсерваторией назначили Здание J, то только потому, что оно так необычно сориентировано и отличается своим положением от остальных своих собратьев. – Саша помолчал и неожиданно решительно двинулся к стене Обсерватории. – А вот это уже поинтереснее будет! Смотри!

Большие плиты, составлявшие стену этого строения, были просто испещрены рисунками в геометрическом стиле.

Азарт Беловежского заразил Марину. Ей было с ним очень интересно. «Заочно», как она ему сказала, она действительно была уже знакома и с его юмором, и с самоиронией, и с беззаветной преданностью мезоамериканским древностям.

– А ведь надписи могут быть на любых камнях, – отметила она. – Вон тех, например.

– Точняк! – И беспорядочно раскиданные вокруг Обсерватории каменные глыбы стали следующим объектом пристального осмотра Александра.

На камнях удобно устроилось и явно отдыхало целое мексиканское семейство: мама, папа и трое детей женского пола от подросткового до юношеского возраста. Непонятное, странное поведение молодого человека, методично ползающего вокруг каждой глыбы, привлекло их внимание.

– А что вы ищите? Что-то потеряли? – участливо спросила женщина на испанском языке.

Мужчина перевел ее вопрос на английский, очевидно заподозрив в Беловежском американца.

– На камнях могут быть надписи, – ответил Саша по-испански.

– Надписи? – не поняла женщина. – Какие?

– Древние! Миштекские, сапотекские.

– А зачем они вам?

И Беловежский рассказал, что занимается изучением языка майя.

– А при чем тут эти камни? – спросила старшая из дочерей.

Тема захватила всю семью. Все оживились.

– Для эпиграфиста любая надпись интересна, особенно если письмо не дешифровано. Для расшифровки любой системы письма прежде всего необходимо обладать достаточным количеством текстов. Чем больше надписей будет найдено и привлечено к изучению, тем больше вероятности их расшифровать. Правда, для этого еще понадобится ключ, благодаря которому эти надписи наконец заговорят. – И Саша привел в пример Шампольона и его дешифровку египетских иероглифов.

Мексиканцы слушали его с возрастающим интересом. Розеттский камень и Шампольон ни о чем им не говорили, и они с радостью восприняли новые знания.

– А о письменности майя можете рассказать? – включился в беседу отец семейства.

Марина с удовольствием отметила, что Беловежский не просто знал, о чем рассказывал, но и умел преподнести это так, что захватывал внимание аудитории. Она заслушалась и одновременно залюбовалась своим соотечественником, чьи опусы, по сути дела, привели ее сюда, в вожделенную страну и в вожделенный Монте-Альбан. Ее, конечно, несколько смущала его диковатая внешность: обросший, с небрежной растрепанностью, небритый, практически бородатый. Она предпочитала опрятных, гладко выбритых, ухоженных мужчин в костюмах, белых рубашках и с галстуками. И в то же время Александр Беловежский в этой своей небрежности обладал несомненным шармом. Небольшая светлая бородка, точеный нос и прямой взгляд серо-зеленых глаз придавали ему некий давно утраченный аристократизм былинных героев, делали его похожим на древнерусского князя. Так она внимала его лекции, одновременно разбираясь в своих впечатлениях, как внезапно что-то в его словах заставило ее насторожиться.

– Так что и в письменности майя еще далеко не все разгадано, – вещал Александр.

Он уже поведал мексиканцам, как постепенно историческая наука знакомилась с иероглифами этих мезоамериканских племен: о Томпсоне, о Татьяне Проскурякофф, о Кнорозове[21], о том, что каждый из них внес свой неоценимый вклад в расшифровку иероглифического письма майя. И сказал, что тем не менее до сих пор восприятие этой письменности разное.

Он задумался, подыскивая иллюстрацию для своей мысли, и продолжил:

– Вот недавний пример. Не столь давно науке стал известен так называемый «сосуд Ветрова».

Тут Марина вздрогнула и обратилась в слух.

– На нем имеется рисунок, изображение некоего божества, а на венчике, обрамлении верхней части сосуда, ряд иероглифов. Это, как правило, владельческая надпись, сообщающая нам имя и титул того, кто данным сосудом обладал. Некоторые, правда, считают, что иероглифы должны нести некий религиозный смысл, связанный с иконографией сосуда. На самом же деле иероглифы в большинстве своем с рисунком не связаны.

«Сосуд Ветрова» оказался интересен не только Марине.

– Как занимательно! – воскликнул мексиканец. – И что же?

– К сожалению, нет возможности рассмотреть эту реликвию внимательнее. Сосуд утрачен. Вот я и говорю, что разгадать, что именно изображено на сосуде, теперь можно будет, только если либо обнаружится какая-то находка того же времени и из той же местности, с подобными иероглифами, либо если «сосуд Ветрова» все-таки будет снова найден.

– А почему сосуд утрачен? – полюбопытствовала женщина.

– Я даже не знаю. Если честно, мне только недавно стало известно, что человек, которому принадлежал этот сосуд, собственно, Ветров, русский, кстати, был убит в Мексике много лет назад.

– Какой ужас! – вскричали мексиканские девочки хором.

Саша начал было прощаться. Но потрясенные слушатели лекции о собственной истории не захотели его отпускать и засыпали его разными вопросами об истории, об археологической экспедиции, о его планах. Он вдруг подмигнул Марине и сказал:

– А сейчас мы направляемся в зону майя.

– Искать «сосуд Ветрова»? – наивно спросила самая младшая из девочек.

Беловежский засмеялся, на секунду задумался и дерзко вскинул голову:

– А почему бы и нет!

Марина подыграла ему, отреагировав на его подмигивание:

– Да, конечно, мы едем искать этот сосуд. И мы его обязательно найдем!

Через час, осмотрев северную часть Монте-Альбана, побывав на Северной платформе, погрузившись в Утонувшее Патио, полюбовавшись Зданием А в теотиуаканском архитектурном стиле талуд-таблеро[22] и прогулявшись по лабиринтам строений на дальних рубежах городища, они устроились в кафе, чтобы перевести дух, и в молчании потягивали холодную, освежающую кока-колу.

– Саша, – прервала молчание Томина и взяла инициативу в свои руки. – Мы все равно едем в один и тот же хостел. И я хочу тебе предложить местечко в моей машине.

– Мм… заманчиво! В таком случае у меня есть встречное предложение. А не выпить ли нам по пивку в Эль-Туле?

– По пивку? – растерянно уточнила Марина.

– Шутка! Хотя почему бы и нет? Но для начала пообедаем в Эль-Туле, а затем могу стать твоим гидом по Оахаке.

– Эль-Туле? Это где огромное дерево?

– Именно.

– Принимается! – И Марина кокетливо тряхнула черными волосами.

Две тарелки с мясом барбакоа, рисом и легким салатом. Две кесадильи. Два кофе, точнее, café de olla[23], во всяком случае, так пообещали. В чистой, нежно-голубой тряпице горячие тортильи.