Ко второму этапу чистки хвостов я приступил утром следующего дня. Перед выходом из дома прицепил на кафтан орденский крест, чтобы выглядеть посолиднее, и отправился в университет. Каникулы еще не закончились, но профессура уже расселилась по родным кабинетам, к числу которых относился и тот, что был моей целью.

— Доброе утро, господин профессор, — вежливо поздоровался я. Профессор Левенгаупт отложил в сторону тетрадь, в которой что-то писал, и энергично кивнул, тряхнув гривой.

— Доброе утро, Левской, присаживайтесь. Вас, смотрю, можно поздравить? — он наставил испачканный чернилами указательный палец на мой орден.

— Можно, — согласился я.

— Что же, примите мои поздравления. Это за недавние, хм, события? — понимающе спросил профессор.

— За них, — признал я.

— Что же, хорошо, что все закончилось благополучно, — Левенгаупт улыбнулся. — В Мюнхене я устроен очень неплохо, и мне бы не хотелось, чтобы здесь происходили столь нежелательные потрясения.

— Полностью с вами согласен, — кивнул я. — Но могло кончиться и неблагополучно. Для меня.

— Поясните, — профессор нахмурился, но явно заинтересовался.

— Мой друг оказался некоторым образом причастен к произошедшему. Поэтому злоумышленники попытались лишить меня возможности оказать ему помощь, — я старался, чтобы мои слова звучали без особых эмоций.

— Вот как? — Левенгаупт устроился в кресле поудобнее, молчаливо приглашая меня продолжать.

— Как я понимаю, — что ж, продолжать так продолжать, — они имели представление о моих способностях и приняли меры к тому, чтобы я не мог использовать эти способности против них.

— И что это были за меры? — вопросил профессор.

— Остро заточенный шлегер у моего противника на мензуре, например.

— Даже так? — Левенгаупт недовольно поморщился. — Но почему вы пришли с этим ко мне?

— Потому что, господин профессор, — я на секунду замялся. Эх, была, не была! — Потому что вы на тот момент были единственным в университете, кто имел полное представление о моих способностях и возможностях.

Профессор явственным образом опешил. Несколько мгновений он растерянно смотрел на меня, потом его взгляд снова стал осмысленным. Так, и что сейчас будет? Честно говоря, больше всего я боялся, что Левенгаупт выгонит меня прочь и перестанет со мной заниматься индивидуально, но все уже сказано, отступать некуда.

— Что же, Левской, ваша откровенность, как и то, что с нею вы обратились прямо ко мне, делает вам честь, — кивнул Левенгаупт. — И я готов помочь вам разобраться в произошедшем затруднении. Скажите, когда имел место этот, как вы выразились, «тот момент»?

— Двадцатого мая, господин профессор.

— Двадцатого мая? — переспросил он. — Двадцатого мая, двадцатого мая… — бормоча это себе под нос, профессор Левенгаупт принялся листать назад настольный календарь. — Ошибаетесь, Левской, двадцатого мая единственным я уже не был.

Настала моя очередь опешить. Однако, сейчас, похоже, последуют и разъяснения…

— Одиннадцатого апреля, — Левенгаупт даже развернул календарь в мою сторону, — ко мне обратился университетский секретарь доктор Ханзен. Он как раз интересовался моими персональными занятиями с вами, затрудняясь с вопросом, по какой статье их учитывать и оплачивать — сам я, знаете ли, никогда этими канцелярскими подробностями особенно не увлекался. И да, он очень подробно спрашивал о том, что на этих занятиях происходит и действительно ли студент Левской подает столь большие надежды, что проводить с ним такие занятия необходимо.

В листе календаря за одиннадцатое апреля и правда была запись: «Д-р Ханзен, 11 часов, формальности по Левскому».

— Я, знаете ли, имею привычку расписывать свои дела вперед, — пояснил Левенгаупт. — И когда утром одиннадцатого апреля Ханзен обратился ко мне, я назначил ему встречу в моем кабинете на тот же день двумя часами позже. К сожалению, обратиться к самому доктору Ханзену нет возможности, во время недавних событий он был арестован.

Врать не стану — мысль о том, что запись сделана, как говорится, задним числом, в моей голове промелькнула, но обратившись к предвидению, я признал, что профессор говорит правду. И раз этого Ханзена арестовали во время недавних, как скромно выразился Левенгаупт, событий, значит он имел вполне реальное отношение к имперской партии и был напрямую связан не с самим Орманди, конечно (вот еще, будет университетский секретарь общаться со студентом!), а с теми, кто венгру платил и отдавал приказы. У меня как будто гора с плеч упала. Настроение мое, похоже, передалось и профессору, потому что он дружелюбно улыбнулся и сказал:

— Что же, Левской, смотрю, вы тоже рады, что данный инцидент исчерпан.

— Да, господин профессор, я очень рад, — я даже встал и поклонился. А что, без горы на плечах не так это и тяжело.

— Кстати, Левской, — профессор адресовал мне еще одну улыбку, — раз уж у нас состоялась столь доверительная беседа, не удовлетворите ли мое любопытство в вопросе личного свойства: что означает ваша фамилия?

— Она происходит от слова «лев», — «лев» я сказал по-русски и тут же повторил по-немецки: Der Löwe. — Как и ваша, господин профессор, — и я тоже вполне по-дружески ему улыбнулся.

— Почему-то я так и думал, — Левенгаупт деликатно хохотнул, затем встал и подал мне руку. — До свидания, Левской. Расписание наших с вами занятий я сообщу вам с началом семестра.

— До свидания, господин профессор!

…Третье дело, еще остававшееся до полного закрытия вопроса с подчисткой хвостов, требовало некоторого финансирования, которое мы с Альбертом и открыли, скинувшись на маленькую пирушку для тех членов братства, что помогли Шлиппенбаху добиться аудиенции у его величества, пока мы с Катей отсиживались у озера, а именно сеньора братства графа фон Дальберга, фукс-майора барона фон Мюлленберга, и двух братьев, никаких постов не занимавших — фон Гизе и фон дер Танна. Посидели мы в пивной хорошо, рассказали о наших приключениях, понятно, то лишь, что посчитали уместным рассказать, я поделился своими умозаключениями относительно истинного положения дел с недавним «заговором». Мне, естественно, по-дружески посоветовали не сильно на столь скользкую тему распространяться, но я заверил присутствующих, что только для их ушей это и предназначалось, раз уж некоторую причастность к делу они имеют. Доверием моим народ проникся, как и чувством собственной избранности, на том тему и прикрыли, перейдя к другому вопросу, для части присутствующих куда более интересному и животрепещущему. Поскольку перед началом семестра должно было произойти переизбрание руководства Мюнхенской организации братства, граф фон Дальберг поинтересовался, не собирается ли Альберт выдвинуть свою кандидатуру на какой-либо руководящий пост, обещая таковое выдвижение поддержать. Альберт отказался, объяснив это тем, что в Мюнхене этот семестр у него последний, после чего он вернется в Геттинген, а полномочия руководителей братства действуют в течение года. Тогда Дальберг предложил мне баллотироваться на место фехтварта[40]. На мой взгляд, с этим бы лучше справился барон фон Мюлленберг, о чем я присутствующим со всей прямотой и сказал, но тут же узнал, что барон нацелился на должность сеньора. Думал я недолго и согласие свое дал. Уж если я приехал сюда учиться, то почему должен ограничивать учебу только артефакторикой и магиологией? Поучиться руководить людьми, пусть пока лишь в должности инструктора, дело никак не менее нужное. Стали у меня тут потихоньку прорисовываться планы на будущее, и предложение фон Дальберга оказалось в этом смысле вполне своевременным…

Отработка на Герте и Аньке некоторых приемчиков, коим я научился с Катей, по разряду чистки хвостов не проходила, но занялся я и этим. Когда Герта очередной раз уехала в деревню и мы с Анькой остались вдвоем, я легко и быстро смог залезть ей в голову — интересно же было, что это ее на меня потянуло, а потом и на хозяйку. Оказалось, ничего особенного. Как она и говорила, ко мне у этой прагматичной особы и симпатия имелась, и денежный интерес наличествовал, все без обмана. А с Гертой у них просто переместились в постель рабочие, так сказать, отношения хозяйки и служанки, что обеих более чем устраивало. С самой Гертой оказалось намного интереснее — эта умная, хозяйственная и организованная женщина в наших играх нашла себе психологическую разгрузку от постоянных забот о домохозяйстве, галантерейной лавке, подсчете доходов и расходов, управлении немалым числом работников и работниц. Проще говоря, подчиняясь мне, а иной раз, по моему желанию, и Аньке, Герта Штайнкирхнер хоть так сбрасывала на время со своих плеч груз принятия решений и ответственности за их результаты. А уж регулярная порка ремешком шла для этой крепкой и мощной женщины как своего рода массаж, не более того. Ну что ж, если ей так легче жить, почему бы и не помочь? Тот самый случай, когда делать доброе дело пусть и не так легко, но очень и очень приятно…