— Тоже поесть захотел? — поинтересовалась она, положив ладошки мне на плечи.

— Это ты тоже, — уточнил я. — Я, между прочим, первым проголодался!

— А что мы будем есть? — Катя сделала вид, что моей подначки не заметила. — И зачем ты печку зажег? Готовить же долго…

— Сама сейчас и увидишь. И будет это совсем не долго, — на самом деле я просто никак не мог вспомнить, как назвать по-немецки яичницу.

Я поставил на огонь сковороду и принялся нарезать сало мелкими кусочками. Вскоре оно уже весело зашкворчало на сковородке, я взял полдюжины яиц и одно за другим разбил их. Катя следила за моими действиями с таким удивлением, как будто я проводил урок магической гастрономии. Ну или гастрономической магии, кому как больше нравится. Она что, никогда не видела, как готовят яичницу?

— Хлеба порежь, — распорядился я. Одному мне, что ли, о нашем пропитании заботиться?!

Яичница получилась, как говорится что надо. Ели мы не торопясь, но и не мешкая, разве что Катя как-то странно на меня поглядывала, явно чего-то не понимая. Хм, интересно, что тут такого непонятного? Мужчина после секса захотел есть — это нормально. Покормил свою даму — это тоже нормально. В чем проблема-то? Но нет, поглядывает с непониманием и вроде как даже с опаской. Чудная…

А яичница пошла хорошо. Катя по моему примеру даже вытерла тарелку кусочком хлеба и с удовольствием отправила его в рот. А через какое-то время, для нее явно наполненное раздумьями, наконец, выдала:

— Это… Это была пуля? — ее изящный пальчик застыл в полудюйме от отметины, оставшейся после меткого выстрела, что год с лишним назад стал одной из причин моего появления в этом мире.

— Пуля, — подтвердил я.

— Прямо в сердце?

— В сердце.

— И ты живой?!

— А что, по мне не видно? — усмехнулся я. — Впрочем, если ты хочешь, — я встал из-за стола, поднял Катю со стула и начал аккуратно подталкивать ее к лестнице на чердак, — я тебе это докажу…

Доказывал Кате я свою живость все тем же способом, в применении которого мы не так давно столь активно упражнялись. И вроде бы даже доказал, но желания задавать вопросы у нее не отбил. Едва отдышавшись после очередного провала в бездну наслаждения, Катя спросила:

— Так ты… ты отмеченный?!

Отвечать, честно говоря, не хотелось. Почему? Да не привык я как-то кричать о своей отмеченности на всех углах. Вон, Альберту, и тому не говорил. Не стал говорить и Кате — просто кивнул. И так и не понял — действительно ли Катя испугалась или мне показалось в наступивших сумерках…

…Когда я проснулся, Катя все еще сладко спала, и даже во сне с ее личика не сходила счастливая улыбка. А мне было не до счастья. Как чувствуют себя жирафы, я, честно говоря, не знаю, но ощущать себя этим животным было, скажем так, некомфортно. При чем тут жираф, спросите? А при том, что до меня, как до того самого жирафа, наконец-то дошло то, над чем я пытался размышлять вчера перед нашими с Катей упражнениями. Вот с чего началась цепочка событий, приведшая нас с Катей на эту замечательную кровать (кстати, и правда замечательную — так ведь ни разу под нашим воздействием и не скрипнула)? Правильно, с того, что Катя решила погеройствовать и присоединилась к двум другим героическим дуракам. А теперь — внимание! — вопрос: за каким хреном? Нам помочь? Не смешите мои подштаники, пусть и застрелила она одного из засадников, на исходе боя это никак не сказалось, да и не могло сказаться вообще. Почувствовать, как она говорила, себя в безопасности пусть и под пулями, но рядом с нами? Звучит столь же пафосно, сколь и бессмысленно — летающие пули и безопасность, существуют, знаете ли, исключительно по отдельности: или одно, или другое. А значит, что? А то, что ей было нужно оказаться рядом с нами. О-о-очень нужно. Настолько нужно, что она даже пошла на серьезный и вполне реальный риск. И сделала это осознанно. Так что от людей фон Прюлля на дороге у Деггендорфа отбивались не два дурака и одна дура, как я полагал все это время, а два дурака и одна очень-очень расчетливая, очень-очень хладнокровная, пусть и очень-очень рисковая, юная особа.

На этом месте меня едва не начала распирать гордость от того, что столь неординарная барышня досталась мне в любовницы, но тут же я отмотал события чуть дальше назад и внезапно понял, зачем это было Кате нужно. Она не хотела разлучаться со мной. Потому что тогда пошли бы насмарку все ее труды в лесном убежище. Какие труды? Ну это же ясно — все те дни, что мы прятались в лесу, она действовала на меня любовной магией. Потому и не работало мое предвидение. Потому Катя и испугалась вчера вечером — пусть я и плохо помнил то, что о любовной магии говорилось в учебниках, но в том, что на отмеченных чужая магия далеко не всегда действует как положено, успел уже не раз убедиться на собственном опыте.

И я не сомневался в том, что Катина магия подействовала на меня именно не так, как Кате того хотелось бы. Да, мысли о возвышенных объяснениях и пылких признаниях мне в голову приходили, но только мысли. И не Катя снизошла до разрешения любить себя, а я сам ее взял. Что ж, если кто и против такого оборота, то точно не я. Не люблю всяких магических воздействий на себя, ох и не люблю… Пусть и не думаю, что Катя хочет моей смерти, но именно этого до сих пор хотели те, кто распускал свои магические ручонки в мою сторону. Говорят, к хорошему привыкаешь. Уж поверьте опытному человеку, и к плохому тоже. И начинаешь потом невольно видеть это плохое даже там, где его нет. Сохранению жизни и здоровья такой подход, конечно, способствует, но отношения с окружающими людьми не улучшает.

Но зачем это ей? Ради вот этих наших постельных упражнений? Ну уж нет… Катя прекрасно понимала, что получить от меня это самое она может куда более простым и менее затратным путем. Но что тогда?

Мысленно повертев вставший передо мной вопрос и так, и этак, я решил напрямую Катю не спрашивать. Почему? Ну, во-первых, чтобы пощадить ее самолюбие. Все же она мне уже не чужая, а своих обижать нельзя. Во-вторых, раз уж я смог установить сам факт воздействия, смогу установить и причину. В-третьих, если не кривить душой, я понимал, что мог и ошибиться в своих умозаключениях, так что лучше сначала проверить и подтвердить их правильность, и уже потом разбираться с причинами. А, в-четвертых, начну-ка я с малого. С совсем другого вопроса, не столь важного и принципиального. И дальше буду исходить из полученного ответа. Потому что до того жирафа, коего я сейчас с таким успехом изображал, дошли не только выводы из вчерашних размышлений. До жирафа дошло и то, что показалось мне не так, когда я любовался Катей после нашего первого раза. А не так было то, что на постели не осталось никаких следов, каковыми обычно отмечается лишение девственности. Катя досталась мне уже женщиной.

Да уж, ситуация, как говорится, хоть плачь, хоть смейся. Формально и я, и Катя имели право трубить победу, но вот фактически… Катя вместо потерявшего голову от любви верного рыцаря заполучила циничного любовника, сразу же обозначившего свое лидерство в паре, а мне вместо послушной наивной девчонки, которую можно обучить и воспитать, что называется, под себя, досталась пусть и малоопытная, но уже вполне состоявшаяся женщина с во-о-от таким шлейфом загадок и непонятностей, да еще и с изрядными амбициями. В общем, не знаю, будет ли нам с Катей дальше весело или не особо, но что скучно не будет — это почти с гарантией…

— Спасибо, Катя, — с чувством сказал я, когда она закончила водить рукой возле моего лица и, окунув в тазик с водой уголок полотенца, стерла мне кровь со щеки. В общем-то, ничего такого особенно страшного не случилось, но порезаться бритвой — это все-таки неприятность, пусть и не всемирно-исторического масштаба. Тут же Катя сунула мне в руку зеркало, и я убедился, что никаких следов невольного самотравмирования на лице не осталось. Хватит с меня одного шрама…

Получив за своевременную и действенную медицинскую помощь сочный поцелуй, Катя поинтересовалась: