По привычке я попытался задействовать предвидение и снова наткнулся на его молчание. Хм, что-то в последнее время частенько такое случается… Неужели, как это объяснял Левенгаупт, оно своим молчанием пытается меня защитить от каких-то переживаний? Ладно, перед засадой на дороге предвидение все-таки сработало, перед освобождением Катарины сработало, и то уже хорошо.

Насчет поделиться с народом итогами моих умственных упражнений имелся, конечно, еще один вариант — поговорить со всеми по отдельности, соответственно, каждому выдать ту часть сведений, каковую он сможет переварить, но и от этого я, по здравом размышлении, отказался. Как я уже сказал, могу же и ошибиться, да и поди тут определи, кому что будет по уму и по силам. Вот на такой не сильно оптимистической, но и не так чтобы уж очень грустной ноте этот насыщенный событиями день и подошел к завершению…

Утро следующего дня началось с кучи мелких, но необходимых дел — умыться, одеться и так далее. Впрочем, для Катарины одеться таким уж мелким делом не стало. Я еще вечером обратил внимание, что она по-тихому, явно думая, что я, доктор и Герхард спим, привлекла Альберта помочь ей избавиться от платья, да и утром они пробудились явно первыми, чтобы он успел помочь ей облачиться.

— Кати, — сказал я, когда мы с ней и с Альбертом вышли после завтрака подышать свежим воздухом а Герхард отправился проверить, как там его повозка, — почему бы тебе не переодеться в дирндль[29]?

— В дирндль? — удивилась она.

— Одежда баварских крестьянок, — пояснил я.

— Но зачем? — так, барышня не понимает…

— Во-первых, в наших условиях тебе в нем будет просто удобнее, — начал я объяснять. — Во-вторых, за баварскую крестьянку тебя, конечно, никто не примет, даже если ты будешь молчать, но издали сойти сможешь. Внимания, по крайней мере, привлекать будешь меньше. А, в-третьих, дирндль застегивается спереди, и вам с Альбертом не придется позже всех ложиться и раньше всех вставать.

Катарина с Альбертом синхронно покраснели. Нет, я-то ни в чем таком-этаком их не подозревал, но какое это имело значение? Важно же не то, что думаю я, а то, что они думают о том, что, по их мнению, я могу подумать. И судя по их пунцовым щекам, подумали они именно то самое.

— Но где его взять? — Катарина пришла в себя раньше кузена, видимо, сработала женская практичность.

— Не знаешь, как решить задачу, найди того, кто знает, и заплати ему, — изрек я с глубокомысленным видом. — Добавим пару гульденов Антону Хеферу и будем считать, что он знает.

Хефера мы, кстати, и так ждали как родного. Буквально десять минут назад обнаружилось, что после вчерашнего ужина и сегодняшнего завтрака запасы еды, прихваченные вчера в Хютенхофе, вот же незадача, подошли к концу.

— Знаешь, Альберт, — задумчиво сказала Кати, — тебе, по-моему, очень повезло с товарищем.

— О, еще как! — радостно согласился Альберт. — Ты даже не представляешь, какая у Алекса светлая голова! Он даже новую моду завел у нас в университете!

— Моду? — Кати заметно оживилась. Ну да, разговор затронул животрепещущую для женской натуры тему.

— Ты видела мою сумку? — спросил граф.

— Да, обратила внимание на необычный фасон, — ответила Кати. — Алекс, а где ты ее взял?

— Фасон придумал сам, изготовление заказал шорнику, привилегию мне оформил Альберт, — честно признался я.

— Альберт, принеси, пожалуйста, я хочу посмотреть поближе, — загорелась Катарина.

Через несколько мгновений она вертела сумку и так, и этак, внимательно изучила устройство ее отделений и кармашков, примерила на себе различные способы ношения и с видимым сожалением вернула вещь законному владельцу.

— Удобная и практичная, — вынесла Кати экспертное заключение. — Закажу себе ридикюль[30] на ремешке и с отделениями внутри, так и носить будет удобнее, и вещи класть и доставать.

Да и пусть заказывает. Устраивать тут дележ интеллектуальной собственности и спор об авторских правах не буду. Не хватало мне еще женскими вещами заниматься…

Парой гульденов отделаться не вышло — за дирндль Хефер запросил шесть и лишь после отчаянного торга с Альбертом согласился на четыре с половиной. Хорошо хоть, обещал доставить к вечеру сегодня же, да и съестного принес даже чуть больше, чем мы ожидали. Новостей, правда, у него не было никаких, но в нашем положении и это вполне могло сойти за новость, причем хорошую. Сейчас здешние скорости прохождения информации играют нам на руку — пока о нашем налете станет известно в Пассау, пока фон Прюлль свяжется со своими имперскими кураторами, пока вышлет людей на поиски…

Эх, зря мы все-таки поддались авторитетному мнению ротмистра Бека. Рванули бы в бега, освободив Катарину, и ночью были бы уже в Ландсхуте, а сейчас — на пути в Мюнхен. В одиночку даже Орманди не рискнул бы нас преследовать, тем более, я его, кажется, все-таки подранил. В отличие от своих вчерашних раздумий этими мыслями я с народом поделился, и народ вроде как проникся. В итоге, правда, мое предложение рвать когти сегодня к ночи не приняли, зато постановили провести эвакуацию завтра с утра. Мне, откровенно говоря, такое решение активно не нравилось, о чем я со всей прямотой и сообщил коллегам, но слушать меня они не стали. Кати, умничка, оказалась единственной, кроме меня, правильно оценившей ситуацию, а остальные… Доктор Грубер жаловался на свою рану, как будто через сутки ему будет так уж сильно и лучше, Альберт почему-то продолжал упорно верить, что в лесу сейчас безопаснее, чем на дороге, а Герхард, которому дали право голоса, поскольку именно ему управлять нашим транспортным средством, смущенно признался, что опасается ехать ночью по незнакомым дорогам, потому что можно заблудиться. Развели, короче, демократию…

Итак, нам предстояло провести здесь еще сутки. Соответственно, встал вопрос, чем бы таким заняться, чтобы не погрязнуть в безделье и скуке, поэтому каждый из нас принялся искать себе дело, ну, кроме доктора Грубера, конечно. Проще всех с этим было у Катарины — помимо перевязки раны доктора ей пришлось постирать бинты, предварительно их прокипятив, а затем она взялась приводить в человеческий вид одежду кузена. Честно говоря, даже интересно было смотреть, как благородная барышня выполняет работу, более приличествующую прислуге. Интересно и приятно — Кати не напускала на себя страдальческий вид, но и не изображала непомерную гордость, подразумевающую, что за такой трудовой героизм мы все теперь ей должны до конца жизни. Нет, работала она просто и спокойно, всем своим видом как бы говоря: «Ну так вот сложилось, и хорошо, что руки у меня растут откуда положено, и я это умею». Тоже, знаете ли, проявление настоящего аристократизма — надо, значит сделаю и сделаю хорошо.

Герхард тоже нашел себе полезное дело — принялся превращать притащенную из леса жердину в костыль для доктора Грубера. Нет, нам с Альбертом не составляло особого труда помогать доктору добираться до сортира и обратно, но вот сам Грубер такой помощью явно тяготился. Что ж, теперь сможет передвигаться по названному маршруту самостоятельно.

А мне никакого занятия не нашлось, поэтому я со спокойной совестью вернулся к чтению Дюрнбергера, периодически отвлекаясь на размышления о текущем моменте.

На сей раз я упражнял разум, рассматривая различные гипотезы о принадлежности нашего убежища. Перечислять весь список пришедших мне в голову предположений не буду, за некоторые из них мне до сих пор стыдно, но остановился я на том, что сей уютный домишко является чем-то вроде охотничьего домика, куда можно и компанию приятелей привести, чтобы вместе поохотиться или предаться загулу на лоне природы, и с подружкой тайком от законной супруги встретиться. И принадлежит домик никому иному, как ротмистру Беку. Ну да, расширять круг посвященных в свои не вполне служебные дела я на его месте и сам бы не стал, а уж этот хитрый жучара и подавно. Есть у него один доверенный человек — тот самый Антон Хефер, и хватит.