Так, а теперь стоило приглядеться к будущей, по крайней мере в течение ближайших дней, хозяйке этого замечательного жилища.

Помнится, Альберт говорил об ангельской красоте своей кузины. Так вот, первым моим впечатлением от ее внимательного, насколько это позволяли приличия, рассмотрения, была уверенность в том, что граф, как бы это помягче выразиться, слегка преувеличил. Впрочем, ему простительно, он, в отличие от меня, ангелов не видел. Лицом Катарина, на мой взгляд, походила скорее на крестьянку, чем на аристократку, настолько простым оно мне показалось. Хм, а ведь именно что показалось… Герхард принес воду, Катарина велела нагреть пару котелков, и вот когда она распоряжалась, лицо прямо-таки светилось аристократизмом. Именно что аристократизмом, то есть спокойной уверенностью в том, что отдавать приказы — ее право и обязанность, а иначе и быть не может. А светло-голубые глаза своим льдистым сиянием эту уверенность подчеркивали.

Вода нагрелась. Один котелок Катарина вылила в тазик и тщательно, с мылом вымыла в нем руки, после чего с помощью Альберта столь же тщательно промыла их чистой водой из второго котелка. Почему-то я не удивился, когда Катарина пожелала, чтобы нагретым оказался еще один котелок.

Доктора Грубера мы уложили на стол, с которого Катарина предварительно сняла скатерть и убрала ее, аккуратно сложив. Ножницы она не искала — просто достала из комода, с первого раза угадав ящик, где они были, как будто знала. Впрочем, резать штанину, что Катарина явно собиралась сделать, не пришлось — доктор попросил так не делать, и мы с Альбертом избавили его от этой детали одеяния.

Рана доктора выглядела, прямо скажу, неприятно. Нет, я понимаю, приятно выглядеть раны не могут в принципе, но все равно… Кати даже слегка поморщилась, пока разглядывала.

— Альберт, Герхард, держите его за плечи. Прижмите к столу и держите, — скомандовала она и подняла глаза на меня. — А ты, Алекс, держи его ногу.

Ну да, она права — хорошо зафиксированный пациент в анестезии не нуждается. Кстати, а чем она пулю извлекать собирается? Пальцами? Да уж, тут точно держать придется, и еще не факт, что удержим…

Глубоко вздохнув, Катарина осторожно положила изящную ладошку на рану. Грубер вздрогнул. Левой рукой Кати уперлась в стол, а правую стала приподнимать, почти неслышно бормоча что-то по-латыни — я не разобрал, молитву или заклинание. Казалось, будто она поднимает что-то очень тяжелое, и дается ей это с большим трудом.

Доктор Грубер заскрипел зубами и напрягся всем телом, стараясь не дергаться от боли, мы с Альбертом и Герхардом крепко его держали и тоже стиснули зубы от напряжения, Кати тесно сжала побелевшие губы. Из раны показалась круглая пуля и секунду спустя с глуховатым стуком упала на стол, за ней вывалился окровавленный комок, видимо, кусок сукна штанов, вбитый пулей в рану. Грубер наконец расслабился, и лежал, тяжело дыша, Катарина облегченно вздохнула. Промыв рану, она приступила к перевязке. Корпия[28] в доме, как оказалось, была, причем Кати нашла ее столь легко, как и ножницы, на бинты она безжалостно порезала Альбертову рубашку. Доктора мы перенесли на кровать, Кати положила руку ему на лоб и через несколько секунд он уже мирно спал. Отмыв от крови стол, баронесса выпихнула нас наружу, чтобы иметь возможность заняться приведением в порядок своего платья.

— Хорошая у тебя кузина, — сказал я приятелю. Мы присели на лавку возле дома, а Герхард принялся обихаживать своих лошадей. — Ее бы в армию, там ей цены бы не было…

— В армию?! — изумился Шлиппенбах. — Что женщине делать в армии?!

— Ну, Катарина могла бы стать замечательным военным врачом, — я пожал плечами. На мой-то взгляд это было очевидным, но для здешнего общества женщина в армии — дичь и абсурд. — Лечить умеет, крови не боится, санитарами командовать может.

— Знаешь, Алекс, — задумчиво начал Альберт, — твои суждения иной раз бывают очень оригинальными, но… — тут он усмехнулся, — но сейчас ты просто фантазируешь. Женщина-хирург, да еще военный… Это… — он замялся, подбирая нужное слово, — это… Невозможно это, вот что! Да и неприлично к тому же.

— Брось, — отмахнулся я. — Тебя в детстве матушка пеленала и купала, все видела.

— Но это в детстве! — возмутился граф. — Даже не в детстве, а во младенчестве!

— Здесь все то же самое. Только размер побольше, — немудреная шутка вызвала у нас обоих приступ хохота. Психологическая разрядка, что вы хотите…

— Что у вас такого смешного? — как рядом с нами оказалась Катарина, мы и не заметили. Следов крови на ее платье уже не было, вместо них темнели мокрые пятна.

— Прости, Кати, но наши грубые шутки не предназначены для воспитанных благородных барышень, — Альберт даже привстал и поклонился.

— Тогда подвиньтесь хотя бы, шутники, — что интересно, Кати подошла к лавке с моей стороны, так что, когда мы исполнили ее просьбу, присела ко мне. — Доктора Грубера к врачу везти нужно, — уже серьезным тоном сказала она.

— Разве ты не извлекла пулю? — удивился граф.

— Извлекла, — согласилась Катарина. — Но и только. Заживить рану без целительных артефактов я не смогу. А сама по себе она будет заживать долго, доктор уже совсем не молод.

— Ты права, — признал я. — Но в любом случае нам придется провести здесь несколько дней. Ему хуже за это время не станет?

— Думаю, не станет, — ответила девушка не сразу, чем и порадовала. Это хорошо, когда люди сначала думают, а потом говорят. — Но зачем нам здесь находиться? И почему еще несколько дней? Вы же меня освободили уже! Надо отцу и маме телеграфировать! И, кстати, что с Мартой? Ее тоже освободили? И как вы меня нашли? И почему…

— Тише, тише, — я поспешил прервать поток вопросов, которым Катарина явно намеревалась нас захлестнуть. — Мы тебе обязательно все расскажем, чуть позже. Но сначала ты расскажи нам, что с тобой произошло?

В рассказе Катарины об обстоятельствах ее похищения ничего принципиально нового мы не услышали — почти все нам уже рассказала еще в Ландсхуте Марта Йеске. Разве что мы узнали, что Орманди, выдававший себя за ордонанс-капитана Мальфи, заманил баронессу в карету, утверждая, что имеет для нее письмо от родственников из Кенигсберга, прочитать которое она обязательно должна не на виду у посторонних, а уже в карете приложил к ее лицу какую-то мокрую тряпку и в себя девушка пришла только спустя несколько часов где-то в незнакомой обстановке. А дальше…

— Этот доктор Вайсман как будто хотел залезть ко мне в голову, — Катарина аж поежилась. — Омерзительное ощущение! И сам он мерзкий человечишка, все время глядел на меня нагло, как на… — Кати попыталась подобрать слово, но так и умолкла. Должно быть, приличные слова ей на память не приходили, а произносить неприличные не позволяло воспитание. — Нехорошо так говорить, но когда ты, Алекс, пресек воздействие Вайсмана на меня, я выстрелила в него с удовольствием. Прости меня, Господи! — она истово перекрестилась.

— Но зачем он это делал? — не понял Альберт. Я, кстати, тоже не понимал, но лезть с вопросами не спешил.

— Я сама не могла понять, — тут Катарина сверкнула глазами, — но однажды подслушала его разговор с этим Мальфи. Они почему-то были уверены, что я знаю какую-то важную для них тайну, и хотели узнать ее сами. Может быть, они меня с кем-то перепутали?

Хм, вот уж вряд ли… Я бы, например, не перепутал Катарину ни с кем, даже если один раз всего и увидел бы. Но послушаем дальше…

— Так продолжалось каждый день, иногда по несколько раз, — продолжала Кати. — Потом Мальфи стал часто ругать Вайсмана, что тот ничего не может, и надо приглашать настоящего мастера. Я знаю, они писали какому-то Мансфельду в Зальцбург…

— Мансфельду в Зальцбург?! — со своей кровати подал голос доктор Грубер. — К вам хотели позвать Иоахима Мансфельда?! Хвала Господу, мы успели вовремя!