Суть эффекта состояла в том, что тела умерших от поражения ВТА-83 в некоторых случаях начинали активно выделять кукурузку в окружающую среду, отравляя все вокруг. Топтыгин знал, что в случае вторичной кукурузизации не помогут даже костюмы биологической защиты. В Афганистане в свое время от нее погибли двое исследователей, работавших с трупами подопытных. Топтыгин очень боялся, что подобное произойдет и здесь, в больнице, но с другой стороны вероятность вторичной кукурузизации он расценивал, как относительно невысокую. Профессор предпринял все возможные меры против этого таинственного эффекта заранее.

По указанию Топтыгина врачи проверяли каждого больного ежечасно, умерших немедленно под охраной увозили из города и хоронили в нескольких километрах от города, в скотомогильнике, где лет двадцать назад закапывали издохших от сибирской язвы коров.

Ни о каких официальных похоронах умерших в больнице сегодня не было и речи, Топтыгин даже сомневался, что родне погибших сообщат, что именно стало причиной смерти их близких.

Жечь трупы погибших от ВТА-83 было нельзя из-за опасности рассеивания кукурузки в атмосфере. Зато в скотомогильнике оставшаяся в трупах кукурузка неизбежно деактивируется через двое суток с момента поражения погибшего, навредить почвам и водам вещество за это время не успеет. Благодаря принятым мерам Топтыгин и полагал, что вторичной кукурузизации удастся избежать.

Надев наконец костюм биозащиты, войдя в «грязную» зону и поднявшись на третий этаж, Топтыгин несколько успокоился. Никаких признаков вторичной кукурузизации здесь не было. Синий туманчик не клубился в коридорах, и персонал в костюмах биологической зашиты был здоров. Значит, его вызвали не поэтому, дело было в чем-то ином.

К Топтыгину подошла медсестра в защитном костюме.

— Палата 389, профессор, — сообщила она по переговорному радиоустройству, встроенному в каждый костюм.

Топтыгин решил воздержаться от лишних расспросов и сразу же зашагал в указанную палату. Передвигаться было тяжело, мест в палатах не хватало, и коридоры были заставлены койками, а некоторые умирающие лежали даже на полу, на матрасах или носилках. Топтыгин заметил, что у большинства больных уже наступила третья стадия поражения, глаза у них вытекли, языки и губы разложились, а кожи на теле не осталось совсем. Кровь текла с коек и матрасов и хлюпала под ногами персонала.

Лишь к очень немногим койкам были прикреплены бумажки с указанием имени пораженного. Большинство умирающих добрались сюда сами или были препровождены военными без всяких документов, и сообщить свои имена уже не могли.

По пути Топтыгин заглянул в палату 104, где отдельно от остальных содержались пострадавшие бойцы химических войск, у них еще пока была вторая стадия поражения, но профессор знал, что это ненадолго. Профессор ничем ни мог помочь ни им, ни остальным пораженным. Он распорядился только по максимуму пичкать больных опиатами, и даже сказал персоналу, что будет не против, если некоторые пораженные погибнут от передозировки морфия.

Топтыгин мог лишь очень незначительно облегчить страдания пораженных, лекарства от кукурузки на второй и третьей стадиях поражения не было, даже вонючий состав 202 не мог здесь никого спасти. Новых больных не поступало уже больше часа, и Топтыгин понимал, что все идет к концу. Новых жертв кукурузки больше не привезут, все пораженные уже или были мертвы или умирали в этих коридорах. Разве что, какая-нибудь медсестра порвет костюм биозащиты и присоединиться к визжащим и бредящим от боли кускам мяса на койках. В том, чтобы предотвратить подобные инциденты, Топтыгин и видел сейчас свою задачу. Через два дня все закончится, все больные умрут, и Топтыгин поедет домой. Он считал, что в целом справился с поставленными задачами.

Двенадцать тысяч погибли или еще погибнут в этой больнице, и еще около десятка тысяч мертвецов сейчас лежали в зараженной оцепленной зоне. Но если бы Топтыгин не начал оперативно действовать, то трупов могло бы быть гораздо больше. Вот только он неверно рассчитал зону поражения и погубил бойцов химических войск. Профессору все еще было больно из-за этого, но сейчас нельзя раскисать, нельзя давать совести волю, нужно собраться и завершить работу. Тем более, что Топтыгин все таки спас одного человека — рядового Мао. Профессор был единственным в мире, кто сумел сохранить жизнь пораженному кукурузкой.

Профессор толкнул дверь палаты 389, вошел внутрь и не поверил своим глазам.

В дальнем конце заставленной койками с умирающими палаты суетились пятеро врачей в костюмах биозащиты. Они окружили маленького мальчика. Мальчик был без всякой защиты, в рубашке и брючках. Ему было лет шесть, волосы у мальчика были светлыми. Ребенок был перемазан кровью, но кровь была не его, а умиравших здесь людей. У мальчика не было никаких симптомов поражения ВТА-83. Мальчик стоял рядом с койкой, на которой лежал окровавленный, и уже определенно погибший кусок мяса, бывший когда-то человеком. Топтыгин подошел ближе и увидел, что к этой койке приколота бумага с именем — Застоева А.Н.

У профессора перехватило дыхание. Он бросился к мальчику:

— Дайте спектровик. Быстрее!

Топтыгин понятия не имел, откуда здесь взялся этот ребенок, но ему это сейчас было неинтересно. В голове у профессора стучала одна единственная мысль — мальчик обречен. У него пока нет никаких симптомов, но они неизбежно проявятся уже через полчаса. Первая стадия, вторая, третья, мучительная смерть без кожи и глаз. Мальчик заплакал:

— Зачем? Что тут у вас? Я хочу к маме.

Профессору протянули спектровик, он включил прибор и направил красный луч на руки мальчика. Руки заблестели ослепительно синим, ребенок был весь в ВТА-83.

Профессор нажал голосовой переключатель на рукаве собственного биокостюма, включил разговорную мембрану и торопливо заговорил:

— Как ты сюда попал? Как?

— Хочу к маме, — законючил мальчик, — Она обещала поиграть со мной, когда придет с работы. Обещала, а не пришла. Зачем вы обманываете? Вот тут на кроватке написано, что это моя мама. Но ведь это не она, это какое-то красное... Верните маму! У меня глазки болят. Зачем вы обманываете? Вот это красное на кроватке — не моя мама. А написано, что она. Застоева Анна Николаевна. Я умею читать, видите? Я хороший, а вы меня обижаете. И мама не пришла.

Голос у Топтыгина предательски задрожал:

— Хорошо. Ладно. Сейчас получите свою маму... молодой человек. Только скажи, как ты сюда попал?

— Я по лесенке залез. Там еще написано пожарный выход. А под лесенкой — милицейская машина. Я на нее залез, а потом по лесенке. Я маму искал. Мне сказали, что в нашем городе дул сильный ветерок, и все простудились, и мама тоже. Я пошел ее искать. Мне сказали, что тех, кто простудился, повезли в больницу. И я нашел вот эту бумажку с маминым именем! А самой мамы нет. Как так? Я прятался под кроватками, пока шел сюда, чтобы эти резиновые люди меня не поймали. А зачем вы все резиновые? Это игра, да? Я тоже хочу играть, я буду, когда найду маму.

— Так, — сказал Топтыгин, начиная задыхаться, — Так.

Профессор переключил голосовую панель костюма в режим радиосвязи:

— Пожарный выход закрыть. Спуститься вниз на улицу к этой сраной милицейской машине, достать оттуда милиционеров, одеть их в костюмы биозащиты и поставить сторожить пожарный выход. Изнутри. Все осмотреть, абсолютно все осмотреть на предмет посторонних лиц и дыр в режиме изоляции «грязной» зоны. Проверить все окна, двери и засовы. Анну Николаевну — в скотомогильник. Еще раз проверить всех больных, тех, кто уже умер — в скотомогильник. Бумажки с именами больных — все снять и выкинуть немедленно. Мальчика немедленно доставить в операционную на первом этаже. Изолировать. Тщательно вымыть. Всем, кто будет с ним работать — носить биозащиту, пока с ребенка не будет смыт верхний слой кукурузки. Наблюдать его постоянно. Рядового Мао из операционной и вообще из больницы выписать, он здоров.

Кто-то попытался что-то сказать, но Топтыгин не слушал: