Рядом с ванной Хрулеев обнаружил кусок хозяйственного мыла. Настоящей мочалки не было, вместо нее Хрулееву оставили ворох серой ветоши. Но Хрулеев, наслаждаясь жаром воды, выскреб себя ветошью до красноты. Закончив помывку, он впервые за многие месяцы ощутил себя действительно чистым.
Вода в ванне после пребывания в ней Хрулеева приобрела бурый цвет, но он намеревался еще и выстирать в этой же воде одежду. Привычка стирать после помывки одежду, а затем сушить ее на себе самом, выработалась у Хрулеева за последние полгода скитаний. Он насухо вытерся свежей ветошью и взялся за рваную футболку и кусок хозяйственного мыла.
— Одежда не понадобится, ты чист телесно, теперь настало время духовного очищения.
Хрулеев резко обернулся. Люба стояла, прислонившись спиной к металлической перегородке, ее армейские ботинки блестели, было заметно, что триста сорок шестой потрудился на славу.
— Пошли.
— Я никуда не пойду, пока не оденусь, — мрачно ответил Хрулеев.
Люба вынула из кобуры пистолет и сняла с предохранителя.
— Если я сейчас тебя пристрелю — твое тело бухнется прямо в ванну, рабам будет удобно выносить твой труп, его сольют в сточную канаву вместе с грязной водой. Никаких хлопот.
Хрулеев молчал.
— Ты давал клятву, помнишь? Мои приказы — воля Германа. Герман считает, что пришло время тебе очиститься от скверны. Свой грязный шмот постираешь потом, время еще будет. Пошли.
Под дулом пистолета Хрулеев прошел сквозь дверь в железной перегородке в следующий отсек поваленного силосного бака. Здесь было гораздо просторнее, чем в помывочной, а лампочек на потолке было целых две. Благодаря более-менее яркому свету Хрулеев только сейчас заметил, что потолок и стены ангара полностью проржавели. После горячей ванны голый Хрулеев совсем замерз, земляной пол жег пятки холодом.
Огромное помещение, отгороженное от других отсеков металлическими перегородками, оказалось совершенно пустым, лишь в центре возвышался вкопанный в земляной пол железный решетчатый стол с четырьмя острыми штырями по краям. Возле одной из не доходящих до потолка стенок зала стоял металлический кованый шкаф с проржавевшими дверцами.
Здесь было не теплее, чем вне помещения, Хрулеев посинел и весь дрожал. Люба молча указала дулом пистолета на решетчатый стол в центре залы.
— П-пошла т-ты , — выдавил Хрулеев, стуча зубами от холода, только от холода. Люба конечно может застрелить его, но добровольно он на этот проклятый стол со штырями не ляжет.
Люба все-таки девушка, она крепкая, но слишком низкая и толстенькая. Хрулеев был уверен, что уложить его на стол силой Люба не сможет, даже если прострелит ему ногу.
Но Люба лишь пожала плечами. Она подошла к шкафчику с ржавыми дверцами и, продолжая держать Хрулеева на мушке, взяла с полки какой-то темный предмет. Хрулеев с удивлением заметил, что в руках у Любы появился второй пистолет.
Хрулеев действительно хорошо разбирался в оружии, но таких пистолетов он не видел никогда. Что-то негромко щелкнуло, шею кольнуло, рука Хрулеева инстинктивно метнулась к горлу и наткнулась на торчавший из шеи ярко-красный дротик. Хрулеев еще успел матюгнуться и вытащить из шеи дротик, но следующие несколько секунд навсегда выпали из жизни и памяти, все погрузилось в белесый туман.
Хрулеев очнулся от нестерпимого холода, металл жег спину и ноги. Хрулеев лежал на спине на железном столе в центре помещения, его правая нога уже была примотана к острому штырю эластичным жгутом, остальные конечности пока еще были свободны. Хрулеев зарычал, но к своему ужасу ощутил, что руки и ноги не слушаются, он был парализован.
Люба нагло положила свой макаров Хрулееву на грудь и теперь занималась тем, что приматывала к штырю жгутом правую руку Хрулеева.
— Эту штуку, которой я тебя вырубила, сделала Плазмидова, по приказу Германа. Обычная пневматика, но дротики, как ты уже догадался, отравлены. Герман — мудрец, ученый и детовед. Он требовал от Плазмидовой создать несмертельный яд, который позволили бы нам захватывать детей живыми и изучать их. Это было еще в начале лета, тогда было тепло, и Герман тогда был совсем другим. Мы с ним еще любили друг друга, того, что сейчас с тобой сделает Плазмидова, Герман тогда с людьми еще не делал. Он многого еще не делал, все было совсем по-другому, само это место было иным. Летом он еще хотел не убивать детей, а вылечить их, спасти от порабощения Грибом.
Плазмидова предупреждала Германа, что идея с отравленными дротиками провалится, ведь Гриб сделал детей неуязвимыми к любым ядам, отравляющим и опьяняющим веществам. Но Герман настаивал, и Плазмидова разработала для него специальный состав, этот состав, как предполагалось, должен был парализовать ребенка на полчаса.
Разумеется, все закончилось очень плохо, мы послали в Оредеж группу диверсантов, вооруженных пневматическими пистолетами с отравленными дротиками, из них вернулся только один. Остальных растерзали дети, на парализующий яд им было плевать, Гриб превратил детей в нелюдь, они теперь могут без всякого вреда для здоровья пить древесный спирт литрами и жрать бледные поганки, закусывая ягодами ландыша. Наш состав не вызвал у детей никакого временного паралича, выпущенные в них дротики дети даже не заметили. По слухам в Оредеже до сих пор где-то бродит девочка, утыканная красными дротиками, она даже не пытается их вынуть, настолько ей плевать.
Но один из диверсантов, как я уже говорила, все же вернулся и принес назад пистолет с парализующими зарядами. Как видишь, я нашла ему применение. Ты конечно не ребенок, весишь побольше, так что на тебя яд будет действовать около десяти минут. Все это время ты будешь ощущать невыносимую слабость в конечностях, руки и язык не будут слушаться, сознание будет несколько спутанным. И этих десяти минут мне как раз хватит, чтобы привязать тебя к столу, — подтверждая слова делом, Люба взялась за левую руку Хрулеева. Обе его ноги и правая рука уже были примотаны жгутами к острым штырям по краям стола.
— Я пожалуй пока расскажу тебе про градусы, — продолжала Люба, — Здесь на элеваторе градусы есть у всех. Нет градусов у собак или у рабов, у тебя пока что тоже нет, так что по своему социальному положению ты сейчас не выше собаки или банки тушенки. Как только ты полностью пройдешь по Пути Очищения — тебе будет присвоен шестнадцатый градус. Но не радуйся, чем выше цифра градуса — тем ниже положение в иерархии его владельца. Шестнадцатый градус — это новички вроде тебя. У Пашки Шуруповерта или, скажем, у Зибуры, который следит за собаками, десятый градус. У Плазмидовой четвертый градус. Первый градус есть только у меня и у Блинкрошева — начальника личной бухгалтерии Германа. Ну а нулевой градус, как ты наверное уже догадался, есть только у самого Германа. Тебе следует выучить всех наших людей с градусами ниже пятого, это элита элеватора, от них будет зависеть твоя жизнь. Ты должен знать их в лицо и по фамилиям, но обращаться к ним следует всегда только по градусу. Так у нас заведено. Кроме того...
Люба уже давно закончила прикручивать к штырю левую руку Хрулеева, но продолжала болтать, пока речи Любы вдруг не прервал мерный и глухой стук.
Стук раздавался через равные промежутки времени, каждые пару секунд. Хрулеев с ужасом понял, что стук приближается.
Действие парализующего яда заканчивалось, но Хрулеева теперь удерживали крепкие жгуты, посредством которых его тело было привязано к железному столу.
Хрулеев смог кое-как повернуть шею вправо и увидел старуху. Старуха была древней, ей смело можно было дать сотню лет или даже больше. Лицо сморщилось настолько, что глаза и ротовая щель потонули в рубленых складках морщин, голова старухи, покрытая редкими прядями седых волос, напоминала высушенную в течение пары лет грушу. Из носа торчала седая поросль, тяжелое и редкое дыхание старухи шумным эхом разносилось по металлическому ангару, экранируя от стен и потолка.
Старуха дрожала всем телом, при каждом шаге ее била судорога, Хрулееву казалось, что он слышит, как скрипят суставы старухи. Ее пальцы стали коричневыми от сплошных стариковских пятен, ногтей на пальцах уже давно не было, их съел грибок. Старуха шаркала ногами при ходьбе, но ее осанка была удивительно прямой и статной.
