— Война уже давно закончилась. Война с Грибом. И мы проиграли, — вяло попытался объяснить роботу Хрулеев.
— ВАС УСЛЫШАЛА. ЗНАЧИТ ВОЙНА. ПО СОСТОЯНИЮ НА АПРЕЛЬ 1996 ГОДА НАИБОЛЕЕ ВЕРОЯТНЫМ ПРОТИВНИКОМ ЯВЛЯЕТСЯ КИТАЙСКАЯ НАРОДНАЯ РЕСПУБЛИКА. ЗАПРАШИВАЮ ПОМОЩЬ ДЛЯ ВАС У РЕСПУБЛИКАНСКИХ ВООРУЖЕННЫХ СИЛ И СОЮЗНЫХ ВОЙСК НАТО. ПОДТВЕРДИТЕ ВОЙНУ С КИТАЙЦАМИ.
— Да хватит уже меня допрашивать, тупая железяка! — взмолился Хрулеев, — Мне надо идти.
— ВАС УЛЫШАЛА. ДОПРАШИВАТЬ. ВЫ ЗАХВАТИЛИ В ПЛЕН КИТАЙЦА И ЖЕЛАЕТЕ ЕГО ДОПРОСИТЬ? ПОДТВЕРДИТЕ.
— Да не собираюсь я допрашивать китайца! Блять! Просто включи мне искажатель голоса, чтобы я мог притвориться Сергеичем. И все. Больше ничего не надо.
— ВАС УЛЫШАЛА. ИСКАЖАТЕЛЬ ГОЛОСА АКТИВИРОВАН. РУССКО-КИТАЙСКИЙ ПЕРЕВОДЧИК АКТИВИРОВАН. МОЖЕТЕ ПРИСТУПАТЬ К ДОПРОСУ. ПОМНИТЕ, ЧТО ПРЕЗИДЕНТ НЕ ОДОБРЯЕТ ПЫТОК ВОЕННОПЛЕННЫХ. ВЕДИТЕ ДОПРОС ТОЛЬКО ЗАКОННЫМИ МЕТОДАМИ. СПАСИБО...
Шлем вдруг зашипел, а потом затих.
— Эй, ты там живая? — спросил Хрулеев и тут же вздрогнул от ужаса. Его вопрос был озвучен динамиком шлема громоподобным суровым голосом, а прозвучал, как «эй, ни хао хо?».
— Блять! — сказал Хрулеев. Голос все еще был громоподобным, но перевести эту реплику на китайский переводчик не осилил.
— Привет, — произнес Хрулеев для проверки, и тут же услышал озвученное динамиком шлема «хей». Преображенный динамиком шлема голос Хрулеева был настолько суров, что на месте китайского военнопленного сам Хрулеев бы выдал на допросе всю требуемую информацию после первого же вопроса.
Искажатель голоса работал. Но было две проблемы. Во-первых, слишком громко. А во-вторых, Сергеич, изъясняющийся по-китайски, мог вызвать подозрения.
— Сбавь звук, — тихонько попросил Хрулеев, но вышло лишь громогласное «манн ксиайай».
Шлем не отвечал.
— Выключить переводчик.
Из динамика раздалось жесткое «гуанби фауники», но дух шлема не выполнил приказа. Видимо он считал свою работу выполненной и перестал общаться, а вероятнее — просто сломался.
Снизу на внутренней стороне шлема располагались какие-то маленькие рычажки, но Хрулеев не знал, зачем они нужны, и боялся их трогать. Плевать. У Хрулеева не было времени разбираться, уйти без шлема он все равно не сможет.
Хрулеев быстро осмотрел себя.
Вроде бы он вполне похож на Сергеича. Та же одежда, тот же шлем, тот же калаш. Хрулеев даже заткнул за ремень кожаную плетку, которую принес Сергеич для игр с Шурой. Правда, Сергеич толще и несколько шире Хрулеева в плечах. Но плевать, в темноте никто не заметит. Хуже было то, что свитер был порван и в крови, а молния на ветровке у Сергеича отсутствовала, так что скрыть свитер Хрулеев не мог. Может быть вообще снять его? Нет, слишком подозрительно, еще хуже.
Хрулеев взял фонарь и решительно вышел из дровника, освещая себе путь.
С вышки обмана точно не распознают, слишком далеко. Кроме того, часовой на вышке видел, как Сергеич зашел в дровник, а теперь видит, как он выходит. Никто ничего не заподозрит. Все нормально. Только Шуру жалко. Возлюбленный девушки лежит в дровнике голый и мертвый, не будет ей больше привилегированного положения, куриных ножек и любовных игр. А еще ее вполне могут обвинить в убийстве и бросить в Молотилку. Может быть, взять ее с собой? Нет, слишком опасно. Шура вполне может расстроиться, узнав, что ее парень погиб, и поднять тревогу. И вероятнее всего, она вообще не захочет бежать.
Хрулеев дошел до маленькой железной хибарки, ютившейся возле забора, разделявшего зону содержания рабов и двенадцатый отсек. Поднявшись по металлической лестнице в три ступеньки, он постучал в дверь хибарки. За забранным решеткой окном заметался свет, а потом в окошке возникла заспанная бледная рожа начальника над рабами Винтачкова:
— Что такое? Господин третий градус. Что-то не так? Все в порядке?
Хрулеев молчал.
Загремели запоры и засовы, Винтачков в одних штанах открыл дверь. Хрулеев оттолкнул начальника над рабами, вошел в тесную хибарку и закрыл за собой дверь на засов.
— Да что вы делаете? — перепугался Винтачков.
Хрулеев снял шлем, Винтачков побелел. Хрулеев дослал патрон в патронник и направил на него автомат:
— Тихо, Винтачков.
— Триста восемьдесят... То есть... Вернись в барак, а. Я никому не скажу.
— Я бы с удовольствием, но есть одна проблема, — спокойно сказал Хрулеев, — Как ты можешь заметить, я убил Сергеича. Так что отступать мне некуда, и терять, в общем-то, тоже нечего. А теперь послушай меня внимательно, Винтачков. Сейчас ты оденешься, и мы с тобой дойдем до второго отсека. Перед этим мы зайдем к Зибуре на псарню, и я заберу свою собаку — Тотошку. По пути я буду изображать Сергеича. Ты будешь всем говорить, что мы идем на совещание к Блинкрошеву. На специальное ночное совещание по поводу рационализации использования рабского труда. А еще скажешь, что у Сергеича, то есть у меня, сломался шлем. И поэтому я говорю по-китайски. А шлем снять не могу, ведь Сергеич никогда не снимал шлема. Разве что, когда уединялся с Шурой. Все ясно?
— Да... То есть нет... А зачем ты будешь говорить по-китайски?
— Так надо. Это часть моего плана.
— А... Ты ведь меня убьешь, когда мы дойдем? Мне это зачем?
— Не убью. Запру тебя на складе лазарета. Свяжу и рот заткну кляпом. А утром начальник лазарета пойдет делать ревизию и найдет тебя.
— А ты обещаешь?
— Обещаю. Но только, если ты все будешь делать правильно. Если мне хоть что-то не понравится — сразу стреляю.
— Так, а это... Зачем ты бежишь-то? Тут кормят. А там ничего нет...
— Это уже мои проблемы, Винтачков. Одевайся быстрее. И жратвы мне в мешок собери, и чистой воды налей, у тебя же есть фляжка? И мыла, и зубную щетку с пастой тоже давай, и чай, и лекарств, если есть. А то на складе лазарета только активированный уголь, и тот просроченный.
Хрулеев, продолжая держать Винтачкова на прицеле, закурил сигарету. Начальник над рабами оделся и заметался, собирая вещи в черный рюкзак с эмблемой группы «Кино».
— Только у меня нет лекарств. И воды только пол чайника...
— Плевать. Давай все, что есть.
— А как мы твою собаку заберем?
— Скажешь Зибуре, что раб номер триста восемьдесят девять накосячил. И Блинкрошев... Хотя, нет. Не Блинкрошев, а Герман. Скажешь, что Герман приказал за это сделать из его собаки корм для других псов. Вполне в духе нашего фюрера.
— А как же мы ее поведем в крайние отсеки, кухня-то не там...
— А в крайних отсеках ты будешь говорить, что мы идем искать беглого раба номер триста восемьдесят девять. И для этого взяли собаку.
— Так ночью все равно из лагеря не выпустят. Даже Сергеича. Ночью из лагеря можно выйти только в сопровождении Любы... Ну, точнее можно было, пока она не погибла. А теперь только в сопровождении Блинкрошева. Даже Сергеича не выпустят. А меня тем более...
— Это уже не твои проблемы. Я же сказал, мы с тобой расстанемся во втором отсеке. Готов? Погнали.
Хрулеев бросил на пол и затоптал сигарету. Винтачков надел рюкзак с собранными для Хрулеева вещами.
— Подожди минутку. У тебя оружие есть? — спросил Хрулеев.
— Нет, ты что. Мне нельзя. Сюда нельзя с оружием к рабам...
— А у меня, как видишь, есть, Винтачков. А значит, я уже не раб. И, если ты помнишь, меня вызывали в оружейную чинить стволы. А знаешь почему, Винтачков? Да потому, что я разбираюсь в оружии, в том числе умею им пользоваться. Просто помни об этом, ладно? Ты конечно можешь поднять тревогу. Но это будет последнее, что ты сделаешь в своей жизни. И не думай, что я буду стрелять тебе в голову. Нет. Я буду целиться в живот. Врача у вас все равно нет, так что никто тебя не спасет. А умирать будешь долго и мучительно, с вытекшим из кишечника прямо тебе в кровеносную систему собственным говном. Ясно? Теперь пошли.
— Слушай, а ведь Герман меня все равно, за побег-то...
— Пошли, — Хрулеев не дал Винтачкову продумать до конца эту опасную мысль. Он надел шлем в форме маски Дарта Вейдера и вытолкал начальника над рабами за дверь.
