– Вася-то уже, чай, не мене года в гору не влазил! – шепнул Симка, высунул язык и припел коротко, зачинно:
Ох, как трудно идти в горушку —
Головушка болит!..
– Ну, тебе, Серафим, пока еще нетрудно, – сказала Наталья Николаевна.
А вот сами они остановились – Василий Петрович задохнулся. Так ведь и поднялись в горку и наискосок пошли к Правлению колхоза.
– Ля-ля-ля! – закричал Витя. – С церкви-то крест упал!
И все мы увидели, что привычного небольшого черного креста над куполом нет… Так вот нас куда ведут!
– Не могли повременить, – глухо возмутилась Наталья Николаевна.
Мы побежали вперед, оставив позади колхозников.
Церковь в Смольках закрыли еще до коллективизации. Нам казалось – это так давно, ведь никого из нас тогда и на свете не было! Но храм не разрушили: закрыли, замкнули, священника, говорили, угнали за Можай – и все. Лет через пять открыли, но не для верующих, а для разграбления – разбили престол, иконостас; погрузили на телегу «цветной металл», иконы; полез, говорят, кто-то крест сшибать, да сверзился – не насмерть, но с переломами. Так и не довели дело до конца. Заколотили горбылем окна, замкнули – и оставили на поругание. Хоронить на прилегающем кладбище еще в 1930 году запретили. И вот теперь по чьей-то просьбе или по указу вновь руки дошли или доехали.
Возле церкви стояла новенькая грузовая машина, газик под брезентом. Двери в церковь распахнуты, и нездешние молодые люди, видимо, все подряд выносили из храма: что-то совали в кузов машины, а все деревянное швыряли в кучу, намереваясь, наверное, поджечь.
Поодаль вразброд стояли хмурые бабы – молчали, никто даже словом не возмущался. Здесь же были Настя и Мамка – Федя проворно дернул ее за рукав и спросил:
– Это что, Мамка? Чьи это?
Мамка склонилась, обняла Федю за плечо и негромко пояснила:
– Комсомольцы, Федя, из района… Или совсем ломать станут, или, говорят, под хранилище готовят. Вот и приехали для погрома…
– А что не сами?
– Так ведь они и кладбище снесут – свои-то не станут могилы рушить.
– Станут, еще как станут…
– Станут, если до конца уже совесть потеряли… Господи, крест решились, – так и застонала Мамка.
В это время из храма вынесли икону и бросили в кучу – доска разломилась.
– Нехристи! Что творите?! – выкрикнула Тоня Галянова, солдатка с нашего конца.
– Право, окаянные – крест им помешал…
– Зерно хотят ссыпать в церковь – стены крепкие, не украдут.
– Несут, еще икону несут… разбойники и есть!
– Какие разбойники – погромщики! И по своей воле – и все мы такие. Теперь войну завершили, вот и валят…
– Эй, окаянные, пошто на могилы прете?! – это взбунтовались всего лишь две бабы.
Правда, уже через минуту и другие загудели. И только Наталья Николаевна и Вася Щипаный, нахохлившись, взирали исподлобья, аки вороны. Не думали они, что и могилы крушить станут. Ведь их единственный сын похоронен здесь, да и сами они надеялись именно здесь найти свое упокоение: чтобы рядышком и с обелиском со звездой и надписью – они были первыми…
– Айда, айда! – позвал Симка и побежал в сторону хранилища.
Мы следом. А там уже куча гнилой картошки, здесь же и ведро старое валяется: набросали в него гнилушек и бегом на место… Как только двое взялись за могильный крест, едва качнули – крест и подломился. Бабы ахнули, а Симка распорядился:
– Бомби их, парнишки! – И запустил свою «гранату». Да так ловко – ляпуха шмякнулась в спину погромщика.
– Э! – крикнул он. – Перестань кидать, сейчас пинка дам!
– Дашь! Накось вот, выкуси! – И полетели гнилушки.
И чья-то «граната» пришлась по затылку одному из погромщиков. Бабы засмеялись. А пострадавший с руганью погнался за нами. Мы в рассыпную, и только Витя как стоял, так и остался стоять. И парень поддал ему ногой под зад. И в то же время его самого за шиворот поймал Иван Петров. И не только поймал, второй рукой прихватил за штаны и, тряхнув, понес к машине. Как мешок с мякиной бросил он его в кузов.
Подошел председатель:
– Ты что, Иван, самоуправством занимаешься?!
– Да это не я, а вы самоуправствуете. Почто разрешили могилы трогать? Хоть бы на Правлении решил…
С одной стороны сгрудились комсомольцы-погромщики, с другой понадвинулись бабы.
– А чего решать? – председатель закурил папиросу. – Пятнадцать лет нет захоронений – полное право ликвидировать старое кладбище. Так и в районе сказали.
И Иван Петров смешался – с законами-то он не в ладу. Но тут – поистине вдруг! – подступила Наталья Николаевна. Губы ее дрожали, казалось, перед слезами.
– А вам, Семен Семенович, еще должны были сказать в районе, что перед ликвидацией кладбища необходимо предложить людям сделать перезахоронения – кто желает.
Теперь на короткое время смутился председатель:
– Да, это было сказано, но кто станет копаться…
– И тем не менее, – наконец, видимо, взяв себя в руки, по-учительски строго сказала Наталья Николаевна, – без такой формальности и вы не имеете права.
– Вот, – поставил точку Иван Петров. – Ехайте отсюда, не то я вас в кузов побросаю.
– Смотри, дядя, споткнешься, – небрежно сказал один из комсомольцев, видимо, главный, и обратился к председателю: – Внутри мы навели порядок, а уж с могилами разберитесь. Надо будет – приедем…
В это время Иван Петров свысока заглянул в кузов машины: там лежало несколько подсвечников и внизу тяжелый церковный крест. Иван легко вытянул крест и перехватил его в одну руку. Все молчали.
– В металлолом старые бороны возьмите и два плуга гниют. А это мой прадед ковал. Вот. – И пошел восвояси с крестом в руке.
Комсомольцы уехали. А бабы еще долго не расходились. И председатель Семен убеждал, что в районе было решено церковь разрушить, но он упросил, чтобы не разрушали, а передали колхозу под хранилище. Поэтому и кладбище нельзя оставлять – все равно затопчут, да и теперь – две ухоженных могилы… Он говорил и говорил, его слушали, но ему никто не верил.
Первый снег
Всю ночь накануне ноябрьских праздников шел снег. Он падал и падал медленными крупными хлопьями, сначала раскисал на талой земле, но затем уже ложился и схватывался, прикрывая осеннюю грязь… Снег падал всю ночь – и ночь становилась светлее. Пушистый, чистый и радостный снег! Свинцовой темной лентой по белой незатоптанной пойме изгибалась Сура.
Я иду, а мать качается
Со свечечкой в руке.
Снеги белые, как слезыньки,
Поплыли по реке, —
напевал Симка и голиком сметал снег с крылечка и с цоколя под окнами… Федя выволок со двора большие дровни и катал Манечку по первопутку… Витя клепал рассохшиеся дровешки для братьев… У меня не было деревянной лопаты, вернее, я не нашел ее во дворе, поэтому заступом расчищал до земли снег возле дома. Наконец Федя окликнул:
– Парень, не дело делаешь! Всю грязь с улицы на ногах и понесешь в избу. Снег-от притопчется – не трогай. Айда на дровнях с горы!..
И какая же радость – первый снег!
По дрова
Мы долго придумывали план, и в конце концов все у нас сошлось на дровах. Колхоз обязан был привезти нам дров, но так пока и не привезли – и мы жгли хозяйские, сложенные в поленницу во дворе. Решили так: в случае чего на дрова и сошлемся. Взяли дровни с веревкой на задках и задворками вдоль деревни пошли к церкви. Возле коровника что-то делали бабы; у ворот конюшни конюх за уздечку кругами выгуливал Орлика. Конь норовисто вздергивал голову, и всякий раз конюх одергивал его и что-то говорил.
– Ну, елдыжный бабай, – проворчал Федя, – значит, Семен дома. Нет бы с утра на саночках и укатил, как хорошо бы…
Чем ближе мы подходили, тем плотнее охватывала робость. Однако на нас никто не обращал внимания, и мы спокойно вышли на дорогу. Здесь дровни в руки и стороной вокруг церкви подошли к куче, набросанной комсомольцами и теперь заснеженной. Надо было выбрать иконы, а это оказалось не так просто сделать. Раскидывать изуродованные киоты – значило тайную операцию сделать явной.
