Впрочем, ладно, и без этого проблем хватает. А что до формы и оружия, то уж как-нибудь и так сходим, в родном камуфляже и с не менее родными «калашами».

— Не передумал еще? — полковника (Валеру, конечно), судя по тону, коим был задан вопрос, похоже, пробило на задушевный разговор. Что это он, азы психологии на уровне спецкурса решил вспомнить? Нашел время и объект приложения, блин!

— Не, не передумал. Пострелять охота… — не мудрствуя лукаво, я решил было остаться в своем репертуаре.

И тут же отчего-то передумал:

— Надумал чего? Если да — то говори. А эту ботву с задушевным тоном давай пока оставим. И?

Несколько мгновений он молчал, видимо, прикидывая, серьезно ли я, или снова издеваюсь, затем продолжил:

— Ну… да. Извини. Надо было раньше сказать, но вот никак не мог момент выбрать. А теперь уже и тянуть дальше некуда. В общем, ты ведь догадываешься, что нам предстоит сделать?

Хм, и только-то?! А я уж перепугался, что сейчас мне будет сказано нечто, «чего мне не положено было знать до этого момента». Ну, в смысле, того момента, когда наша группа не разделится и не появится пусть минимальный, но шанс дальше действовать самостоятельно. Например, если его, Валеру, срежет очередью при посадке в пока еще не захваченный вертолет. Что-нибудь насчет «самой-секретной-кнопки», нафиг отключающей весь их швейцарский ускоритель. Или давно и прочно всеми забытого старого советского спутника с рентгеновским лазером на высокой геостационарной орбите над ЦЕРНом. Впрочем, насчет последнего я уверен не был — брежневская еще программа «Анти-СОИ» так никогда и не была реализована.

К счастью все оказалось совсем не так уж плохо:

— Да уж догадываюсь, плюс Серега кое на что ненавязчиво намекал, — я решил все ж таки быть с ним помягче. — Ладно, не переживай так, момент сейчас хоть и того, напряженный, но не настолько критический. Когда нас возле здания прижали, похуже было, уж поверь мне. И ничего, выкрутились. Разнесем мы этот ускоритель, не волнуйся! Мне вообще не впервой что-нибудь, историю меняющее, разносить…

— Если все, о чем мы говорили, верно хотя бы на половину, остановка или уничтожение швейцарского коллайдера должно привести к… — он замялся, не зная, как охарактеризовать результат оного действия. — К изменению текущей временной реальности и, вероятно, расхождению наших миров. Вот…

И, словно боясь, что я не дослушаю, торопливо добавил:

— ЦЕРН — это крупнейший в мире над- и подземный научный комплекс. Десятки зданий, километры подземных тоннелей, тысячи километров трубопроводов и кабельных трасс. Все это не уничтожить одним выстрелом из гранатомета, Юра!

— Есть предложения? Только попроще, как для меня, ладно?

— Не юродствуй. Если до этого дойдет, то запомни — энергоснабжение Центра идет из одного источника, атомной станции всего в нескольких километрах южнее. Реактор PWR-965, почти точный аналог нашего ВВЭР, суммарная мощность по достижении нерегулируемой реакции — более четырех с половиной мегатонн. Как именно это сделать, ты знаешь, тебя этому, насколько мне известно, учили. Несколько миллионов кубометров воды женевского озера доделают все остальное…

— Жаль, красивые места. И форель, эта, как ее — радужная? — говорят, водится. Ладно, не морщись, я понял. Ты будешь смеяться, но диверсионная операция на четырех из пяти швейцарских АЭС называлась именно «лов форели»… Зря что ли половина их станций на наших тэвээсах[14] работают? Все, Валер, извини, пора! — я пружинисто поднялся на ноги и, неожиданно кое о чем вспомнив, замер. Может и не к месту, особенно, после только что услышанного, а может — и наоборот… не знаю. Но, пожалуй, все-таки спрошу:

— Последний вопрос. Типа, на откровенность, потому что потом ты мне хрен ответишь. Исследования той штуковины, Посланника, дали хоть что-то? Я никому-никому не скажу, что ты проговорился, чесслово!

Полковник с удивлением посмотрел на меня: похоже он ожидал другого вопроса. Совсем другого. Хм, а вот интересно, какого?

— Оно тебе… впрочем, да, наверное, тебя как раз это и вправду интересует. Нет, Юра, мы так ничего и не смогли выяснить. Вообще ничего. Абсолютно. Просто мертвый кусок неизвестно чего чрезвычайно сложной геометрической формы, явно несопоставимой с размерами массы и немыслимой твердости. Это смешно, но мы даже не поняли, что это за материал. Да что там не поняли — мы даже не сумели взять ни одного образца, представляешь?! Вообще не сумели! Твой, гм, бывший собеседник, похоже, оказался на несколько порядков выше предела прочности любого известного на планете материала! Вывезти его в исследовательский центр мы, разумеется, тоже не смогли. Для этого пришлось бы разобрать перекрытия всех шести вышележащих уровней.

— Да? — глуповато переспросил я, медленно опускаясь обратно на землю рядом с полковником. Швейцарская военная база от нас никуда не денется, а вот полковничья откровенность, как известно, непостоянна. Их, наверное, этому учат на секретных полковничьих фээсбэшных курсах. — И что?

— Нашел же время, — слегка раздраженно хмыкнул Валера, прекрасно понимая, что теперь я от него уже не отстану. Как в народе говорят, произнес «посланник» — вываливай, что знаешь:

— Мы как раз этим и занимались. Дошли уже до пятого яруса, когда… Ну, короче говоря, он просто исчез. Вот взял — и исчез. Зимой. Вместе с каналом в параллельный мир и самим бункером. Остался, как я уже упоминал, только верхний, затопленный водой, уровень — и всё. И что это значит, мы даже представить себе не можем. Смешно, да? Между прочим, мы собирались — когда будет запущен и опробован баксанский ускоритель — использовать его в качестве статичной мишени для бомбардировки пучками разогнанных элементарных частиц. Эксперимент «посланник» шел вторым по счету после этого… ну, ты понял. Кстати, если б это ни к чему не привело, через два года планировалось частично снять режим секретности и повторить эксперимент на швейцарском ускорителе.

— За откровенность спасибо, насчет остального не переживай, вернусь… — честно говоря, я сказал это лишь для того, чтобы что-то сказать. На душе было мерзко. И из жалости к тому самому женевскому озеру и радужной форели, которых я и в глаза-то ни разу в жизни не видел; и оттого, что моего былого собеседника, пусть даже и превратившегося по собственной воле в безжизненное немыслимо-прочное нечто, собирались превратить в какую-то «статичную мишень». Правда, он их все равно ухитрился каким-то образом обмануть.

Не знаю, понял ли полковник мои чувства, но вслед смотрел как-то странно. С таким видом, словно не успел мне еще что-то сказать.

Или не знал, что еще сказать.

Или просто смотрел. Как остающийся на палубе авианосца командир эскадрильи несущих «божественный ветер» вслед своим, хлебнувшим последний в жизни глоток подогретого до нужной температуры саке, пилотам.

В общем, как говорится, «полный банзай»…

Терпеть не могу менять собственные планы, особенно в спешке. Даже если оные планы собираются измениться в сторону со знаком «плюс». Но иногда, все-таки, приходится — вот как сейчас, например.

Изначальный план был таким: мы, ничуть не спеша и беззаботно болтая о том, о сем, идем вслед за обряженным в трофейный бронежилет и шлем Иракцем в сторону КПП, чем приводим в замешательство тамошних дежурных. А майор, к этому времени уже занявший позицию в зарослях напротив площадки с автобронетехникой, нервно кусая губы, наблюдает за нами в бинокль. Метров за пятнадцать до КПП (ближе нас не подпустят, а дальше — успеют, в случае чего, перестрелять), он дает добро и выпущенные его ребятами ракеты несутся над колючкой в сторону цели.

Взрывы четырех кумулятивных ракет сливаются в один, над вспыхнувшей маскировочной сетью набухает зловещее огненно-черное облако и охранники чисто интуитивно оборачиваются в сторону источника такого громкого звука. Пока наши параллельные копии вместе с майором судорожно вскидывают на плечи трубы новых РПГ и давят пальцами на клавиши боевого шептала, мы, нещадно растрачивая носимые боекомплекты, уже несемся во весь опор вперед. И к тому времени, когда базу накрывает второй залп, врываемся на территорию. Конечно же, нещадно сея вокруг себя огнестрельные ранения, физические увечья и прочие восполнимые и не очень боевые потери — работа у нас такая….