Человек стал осторожно вставать с карачек, продолжая боязливо закрывать голову руками. Он с испугом смотрел по сторонам и шарахался от каждого шороха.

— Смотрите, уважаемые магистры! — показывая на него рукой, закричал Марите. — Вот мое доказательство! Это камердинер короля! Его самое доверенное лицо на протяжении почти двадцати лет. Он ему полностью доверял и делился с ним своими самыми сокровенными тайнами. Спросите его сами и вы все узнаете!

Магистры вставали с мест, стараясь лучше разглядеть забитого человечка.

— Назови свое имя! — приблизился к нему Пелту Дарин.

— Я… Маста Кей, — заикаясь, прошептал человек. — Я камердинер его королевского величества последние двадцать лет.

Первый магистр с ужасом смотрел на него и с трудом узнавал. Прежде холеный придворный, с большим пиететом относящийся к своей внешности, выглядел совершенно разбитым и дряхлым стариком.

Тяжелый сапог, густо намазанный дурно пахнущим гуталином, смачно приложился по животу.

— Ну что, дальше будешь тут ваньку валять! — заорал усатый следователь, наклоняясь к отлетевшему в дальний угол телу. — Ты свои россказни для лагеря побереги! Если повезет…

— Ха! Эта гнида твой сапог кровью запачкала! — очнулся, наконец, второй, до этого наблюдавший молча. — Смотри-ка, нутро, кажись, уже отбили, а все молчит! Упертый, падла. Знаю я таких, до последнего хайло свое не раскроет.

Первый задумчиво оглядел свой сапог и тщательно протер его ветошью.

— Да уж. Молчаливый попался, но это ничего и не такие у нас говорили, — недовольно пробормотал он. — Это, Павлуша, как грибочки собирать.

— Какие-такие грибочки, Никанор Васильевич? — удивился второй следователь, выскочившей присказке. — Что-то я не слышал.

Напарник его, зрелый уже мужик, усмехнулся в усы и говорит:

— Так, слушай. Грибы, они ведь разные бывают. Ну там могут и с червоточинкой попасться, и с треснувшей ножкой или шляпкой. А бывает и красавца белого найдешь! Сам богатырь, без единой трещинки, крепенький такой… Увидишь его и диву даешься, как это он такой вырос в лесу?!

— И, что? — недоуменно спросил молоденький особист. — Хорошие грибы, плохие грибы.

— А то! — покровительственным тоном продолжил Никанор Васильевич, откидываясь на спинку стула. — Гриб, если уж ты его в корзинку положил, все равно пойдет на щи или в пироги! Понял, Емеля?!

Посмотрев на соседа, он разъяснил:

— Человек тоже, как гриб, бывает и с червоточинкой в душе… Размазня… Тронешь его, а он в слезы или того хуже в штаны… Противно даже! Тьфу! Руки об такого марать не охота! А встречаются и такие вон, как эти… Орешки, хрен расколешь! Но, все они, Паша, все они через нас пройдут! Всех их, мы в бараний рог согнем! Давай-ка, ты его теперь а то я утомился слегка.

— Сейчас, сделаем, — довольно прогудел молодой. — Все расскажет, как миленький.

В этот момент зашевелился задержанный, до этого лежавший окровавленной кучей. Он с трудом, по стенке, встал и, подняв голову, с ненавистью уставился в следователей.

— Что, сынки, слабоваты оказались?! Силенок маловато-то красного командира расколоть?! — хрипло рассмеялся бывший комбат бывшей сто семнадцатой стрелковой дивизии.

— Красный командир? — опешил молодой, медленно заворачивая рукава синий гимнастерки. — Быдло, ты троцкистское! Бросил свой батальон! Кинул солдатиков-то, а?

— Я?! — загорелись яростью глаза задержанного. — Бросил? Я с первой германской… ни одного бойца не оставил! … Ты, тварь, здесь лясы точишь, а я на танки с голыми руками …

— Лясы, так лясы! На! — мощный удар полетел в голову. — Хорошо?!

— Отставить! — грозно прогремел приказ. — Это что такое? Вам, баранам, что было сказано?

Оба следователя мгновенно вытянулись перед разгневанным начальством, преданно тараща глаза.

— Так, товарищ майор, — заикаясь лепетал Никанор Васильевич. — Допросить было сказано. Узнать про бой у Велитино. Мы и допросили, а он, гнида.

— Допросить?! — сорвался на крик майор. — Допросить?! … Это называется допросить?! Вы, вообще, когда-нибудь думаете головой? … Или у вас в башке дерьмо?

Особисты боялись даже вздохнуть лишний раз. Ни разу до этого они не видели свое непосредственное начальство в таком виде. Раскрасневшийся майор орал так, что слюни веером летели во все стороны… Наконец, его отпустило.

— Тупицы! Дело на контроле у самого, — слегка задыхаясь проговорил он, многозначительно тыкая пальцем вверх. — Вы хоть понимаете, что наделали?! Вы же, олухи, меня под статью подвели.

Майор, растолкав продолжавших стоять на вытяжку подчиненных, подошел к валявшемуся телу.

— Вроде жив, — пробормотал он, щупая пульс. — Давайте его на стол кладите и доктора. Живо! Может очухается еще

Врач появился через несколько минут и сразу же деловито завозился вокруг пациента. Оба следователя роились вокруг него, незамедлительно выполняя то одно, то второе поручение.

— Ну, вот и все, товарищ майор, — тяжело вздохнув, доктор запахнул гимнастерку на теле. — Повезло. Крепкий подследственный попался… Из таких бы гвозди делать, не было бы в мире крепче гвоздей! Можете его поспрашивать…

Майор мгновенно оживился.

— Николай Алексеевич, — настойчиво позвал он. — Комбат. Слышишь меня? Комбат, очнись!

Тело, только что лежавшее окровавленным куском мяса, встрепенулось. Веки дрогнули.

— Хм… Давно, давно меня не величали по имени отчеству, — прошептал он, еле шевеля разбитыми губами. — Что… сильно нужен? Прижало. Падлы!

Глаза у следователей округлились.

— Комбат, ты же не мальчик и все прекрасно понимаешь, — без всяких эмоций проговорил майор. — Мои дуболомы, получив приказ, перестарались, и за это ответят. Короче, это нужно не мне, не тебе и уж тем более не этим двум дуракам! Это нужно для страны, для победы!

— На жалость давишь?! — захрипел подследственный. — Ты еще мне о долге расскажи или о чести советского командира!

Услышав издевательский смех, майор крепче сжал кулаки. Он отнюдь не был тем чудовищем, каким его считали многие знакомые, и прекрасно понимал, что после такой обработки должен чувствовать человек.

— Но ты прав! — неожиданно услышал шепот майор. — Ты совершенно прав! Мы пыль, мы всего лишь прах. Слушай, майор внимательно, а то, чувствую, не потяну я долго. Тяжело мне, так тяжело, что жить не хочется!

Бой тогда тяжелый был. Больно сильно немец давил: почти полк против моего неполного батальона, да танки. Одна, нет, две танковые роты! Понимаешь, против моих пацанов? Они же не все раньше винтовки видели. В руки брали как вилы. А их на танки. Кругом танки, одни танки.

— Николай Алексеевич, что дальше? — нетерпеливо вскочил с места майор, едва бывший комбат умолк. — Что же там все-таки случилось?

Не услышав в ответ ни звука, он повернулся к доктору:

— Приведи его в чувство! Живо!

— Но, товарищ майор, — начал было разводить руками врач. — Он в очень плохом состоянии… Ему бы отлежаться, а то до вечера не протянет.

— Интеллигент очкастый, — прошипел сквозь зубы майор, расстегивая кобуру. — Ты, кажется, чего-то недопонимаешь?! Он должен сообщить сведения, представляющие особую ценность для обороноспособности нашего государства…

Он поднял пистолет и направил его прямо в лоб врачу.

— Подумай, хорошенько. Ты сейчас или помогаешь … или по законам военного времени…

Ему не пришлось даже договаривать, как до смерти перепуганный врач бросился к столу и вновь стал колдовать над телом.

— Что, майор, испугался? — наконец, очнулся комбат. — Думал, все?! Слушай, тогда дальше! В бою мы смогли подорвать лишь три танка три жалких танка из двадцати. Не злись, майор, знаю, о чем хочешь услышать. Это началось, когда последний дот взлетел на воздух и танки пошли утюжить пехоту. Я уже хотел стреляться, когда в троечки из окоп что-то полетело.

— Что? Что полетело? — низко, почти к самым губам, наклонился майор. — Граната, мина? Бутылка с зажигательной смесью?