- Рука нормально. На ты – давай.

Мы заказали кофе и сели в уголок.

- Холодно как сегодня, - сказал Максим. – А вроде, солнце такое яркое.

- Это только вы, понаехавшие, на солнце ловитесь, - снисходительно усмехнулась я и тут же прикусила язык.

Знать, что он из Архангельска, я могла, только если залезала на его страницу в Фейсбуке. Афишировать это мне не хотелось. Хотя, собственно, почему? Он-то на мою залез. Впрочем, Максим моей оплошности не заметил. Или сделал вид, что не заметил.

- В каком смысле ловимся? – спросил он.

- Развод по-питерски. Солнце, ни облачка - и лютый колотун. Это как записка на холодильнике: «Не верь коту, он уже жрал». Так и у нас – не верь солнцу, оно тебя на… в общем, грязно обманет. Смотреть надо не на небо, а на высоту подскока полиэтиленовых пакетов. Встанешь утречком – солнце в окошко, а пакеты – пакеты тоже в окошко. На третий этаж. Это значит, одеваться надо теплее.

- Какие пакеты? – очумело спросил Максим.

- Удравшие из помойки.

- Город сумасшедших, - он поправил темные очки, висевшие на вороте футболки.

- Нет. Сумасшедший город, - поправила его я. И свои очки на воротке футболки тоже поправила. Разглядывая его исподтишка, как будто видела впервые.

Я была не из тех, кто запоминает детали внешности и может составить фоторобот: нос такой-то, глаза такие-то. В первую же секунду знакомства у меня в голове складывался некий эмоционально окрашенный образ, который я ни за что не смогла бы описать. Если бы меня попросили сказать, как выглядит Максим, после изрядных мучений я выжала бы из себя что-то вроде «ну… он такой… выше среднего роста».

Впрочем, иногда у человека было что-то яркое, бросающееся в глаза, запоминающееся. Вишенка на торте. У Максима такой вишенкой были, как ни странно, брови. Самые обыкновенные, стандартной формы и цвета, но они жили своей собственной, самостоятельной жизнью – собираясь вместе и разъезжаясь, нависая над темно-серыми глазами и уползая на лоб.

- И сколько ты уже в Питере живешь? – спросила я.

- Семнадцать лет. Полжизни, - Максим вертел чашку, разглядывая осевшую на стенках кофейную гущу. – Приехал первый раз в пятнадцать. С классом. И пропал. Понял, что после школы – только сюда. Видишь вот эту закорючку? – он показал на какой-то абстрактный завиток на стенке чашки. – Она обещает неожиданный поворот судьбы.

Я вежливо взглянула на закорючку. Все эти кофейные гадания казались мне несусветной глупостью, но меня учили относиться к чужим заскокам так же снисходительно, как и к своим.

- К Питеру нельзя быть равнодушным, - продолжил он. - Ты его или любишь, или нет. И он не может быть к тебе равнодушным. Либо принимает, либо отвергает. Я его любил всегда. Заочно. Еще до того, как побывал здесь. Ну и как трепетный влюбленный – боялся быть отвергнутым. Глупо звучит, да?

- Нет, - я покачала головой. – Совсем не глупо. И как, принял он тебя?

- До сих пор присматривается, - засмеялся Максим. – Но пинка под зад с ходу не дал, это обнадеживает. А ты? Как ты к нему относишься? Или так – что он для тебя?

- Ну… - задумалась я. – Ты сильно удивишься, если я скажу, что не люблю его?

Брови Максима уползли куда-то к границе скальпа.

- То есть люблю так, что просто не замечаю. Люди приезжают, ахают: какая красота, а я такая: правда, что ли? Иду по своим делам, думаю о своем, а он – рядом. Питер. Продолжение моей квартиры. Ты же не ходишь по своей квартире, восхищаясь диваном или холодильником? Нет, даже не так. Он – продолжение меня. Мне другие города нравятся. Прага, например. Или Барселона. Осло. Да многие. Я могла бы там жить – хоть всю жизнь. Но с условием, что в любой момент смогу вернуться в Питер. Как только захочу.

- А если представить, что Питер – человек, - Максим поставил чашку и подался вперед. Мне показалось, что его глаза светятся в полумраке, как у кошки, - что бы ты сказала о ваших отношениях?

- Он мой муж, с которым прожили лет тридцать. Вот так. Мы друг другу давно надоели, не обращаем друг на друга внимания, посматриваем на сторону. Я всегда готова ему изменить с любым другим привлекательным городом. Он флиртует с восторженными приезжими, строит глазки, заводит с ними мимолетные романы. А потом мы вдруг устраиваем на кухне посиделки за полночь – с пиццей в коробке и бутылкой вина. Плачемся друг другу в жилетку, клянемся в вечной любви и устраиваем бурный секс на столе. А утром я смотрю в окно на дождь и думаю: черт, а что это вообще было-то?

- Ничего себе, - ошарашенно протянул Максим. – Не знаю, что и сказать. А хочешь, я тебе погадаю?

Я пожала плечами, допила кофе и поставила чашку вверх дном на блюдце.

- Где ты научился?

- У младшей сестры. Она профессионально этим занимается. Кофе, таро, руны. Таро для меня темный лес, руны тоже, а вот с кофе, вроде, получается. Руки положи сверху.

- Прости, но я в это не верю.

- А это неважно, - усмехнулся Максим, подождал немного и перевернул чашку. – Странно, - нахмурился он, вглядываясь в разводы. – У тебя такой же знак неожиданного поворота судьбы. Он нечасто встречается.

- Может, здесь просто чашки какие-то особенные, - предположила я. - Повышенной гладкости. Или наоборот – шершавости?

- Не думаю. Ладно, неважно. Кстати, ты, оказывается, княжеского рода?

- Только по одной линии, - засмущалась я. – С другой, после революции – сплошняком крестьяне. Для равновесия.

- И как с твоими княжескими предками обошлось советское государство? Не того?

- Еще как того. Прапрадеда с женой и старшим сыном – в тридцать седьмом. Все по-взрослому – пятьдесят восьмая статья, десять лет без права переписки. Младший – мой прадед – не стал дожидаться, сгреб семейство в охапку и скоренько удрал на Дальний Восток, в Комсомольск-на-Амуре. Правда, там всего два года прожил – заболел и умер. А прабабушка вышла замуж за инженера, сменила фамилию себе и сыну и за два месяца до начала войны вернулась в Ленинград. Умерла в блокаду. А деда по Дороге Жизни вывезли. Потом, в конце пятидесятых, он нашу фамилию вернул. Но вообще это фамилия матери, они с отцом не были женаты.

- А я дальше бабушек и дедушек никого не знаю, - вздохнул Максим. – Ну, разве что имена прадедушек – по отчествам. Так что завидую.

- Я по деревенским линиям тоже мало что знаю. Это надо быть совершенно безумным фанатом семейной генеалогии, чтобы раскопками заниматься. К тому же архивные изыскания - дело недешевое, я себе такого позволить не могу.

Только я подумала, что давно ни с кем не чувствовала себя так легко и свободно, Максим посмотрел на меня как-то странно.

- Нина, - сказал он, покусывая губу, - с тобой очень интересно разговаривать, но я вообще-то по шкурному делу пришел.

- То есть? – неприятно удивилась я.

- Хочу тебе работу предложить.

- Кем? Санитаркой?

- Нет. Пиар-менеджером.

- Ааа… - я обалдело захлопала глазами.

- В общем, я вчера на Ха-ха смотрел резюмешки и вдруг на твое наткнулся. Удивился не меньше, чем когда тебя по скорой привезли. Посмотрел портфолио. Хотел позвонить, потом дай, думаю, на Фейсбуке тебя поищу. А там объявление насчет экскурсии. Ну вот… решил прийти. Заодно посмотреть, как ты с людьми общаешься.

- Слушай, но вам ведь, наверно, кто-то с медицинским образованием нужен? И потом с пиаром я постольку-поскольку сталкивалась. Я ведь все-таки журналист изначально.

- Нин, я тебе откровенно скажу. Наше оборзелое руководство хочет десяток специалистов на одну зарплату. Но я реалист и понимаю, что это невозможно. Поэтому достаточно будет одного хорошего из списка, а остальному научим. В частности, нам нужен контент-менеджер. Я посмотрел твои подшефные сайты – вполне годящие.

Ощущение было, что я ребенок, которому вместо шоколадной конфеты подсунули пусть не пустой фантик, но, в лучшем случае, соевый батончик. Понадеялась, что он заявился ради моих прекрасных глаз? Ну вот и пролетела птица обломинго. А работа… Работа мне, разумеется, была нужна. Но было ли разумно соглашаться работать под его руководством? И хочется, и колется, и мама не велит, вот уж точно.