Выйдя из служебного автомобиля, Дьюри открыл заднюю дверь. Прескотт шагнул навстречу хмурому дню и, ощутив на лице капельки моросящего дождя, который скоро должен был превратиться в ливень, направился по короткой тропе ко входу в тюрьму. Дьюри шёл рядом с ним, облачённый в обезличенную броню КОГ, на пластинах которой была выведена лишь эмблема кавалерийского подразделения без указания принадлежности к какому-либо гвардейскому полку. Прескотт понимал, что кто-то внутри их уже заметил, ведь надзиратели должны были вести наблюдение за периметром.
Дьюри постучал в небольшую дверь, вмонтированную в громадные двустворчатые ворота. Когда-то давно их поверхность покрывала глянцевая чёрная краска, ныне попросту выцветшая и потускневшая. Дверь им открыли не сразу, и Прескотт решил, что, вероятно, он ошибся насчёт наблюдения за входом. Подошедший к двери надзиратель в униформе взглянул на Дьюри, а затем на Прескотта. И вот, представление началось.
“Да, офицер, это я, председатель Ричард Прескотт”.
— «О, это вы… сэр?»
Прескотт лишь вежливо кивнул головой, предоставив Дьюри возможность представить их, хотя теперь уже в этом не было совершенно никакой необходимости.
— «Председатель Ричард Прескотт пришёл к заключённому Фениксу», — заговорил Дьюри. Шлем он держал под мышкой, чтобы его короткая армейская стрижка и жёсткие черты лица куда эффектнее создали о нём впечатление, как о той ещё сволочи, умеющей добиваться своего. — «Он человек занятой, так что нельзя ли поскорее всё устроить, пожалуйста?»
Прескотту удалось сдержаться от улыбки. Приятно было наблюдать за человеком, умеющим устроить настоящий политический спектакль. По натуре своей Дьюри был человеком неконфликтным, прибегая к жёстким мерам лишь по необходимости. Родись он в нужной семье и получи правильное образование, то вполне мог бы устроить себе неплохую карьеру. Вероятно, он мог бы даже стать политическим соперником Прескотта. На какое-то мгновение Прескотт почувствовал то самое волнение, когда адреналин в крови начинает бурлить, от мысли о том, что Дьюри в политических играх мог оказаться ничуть не хуже его самого, а то и обойти по всем фронтам.
“Мы стараемся найти хоть какое-нибудь удовольствие в той работе, которой занимаемся, и именно в этом кроется тайна того, как выполнять свой долг на совесть. Особенно это касается наиболее непривлекательных сторон нашего труда”.
— «Простите за задержку, сэр. Конечно, проходите», — сказал надзиратель. — «Мы не думали, что вы лично приедете, а то отправили бы кого-нибудь, чтобы вас встретить».
Прескотт прошёл через дверь в воротах вслед за Дьюри, слегка пригнувшись в проёме. Шедший впереди надзиратель тревожным шёпотом на ходу разговаривал с кем-то по рации.
— «Нико!.. Нет, это председатель, то есть, Прескотт… Да, сам Прескотт!.. Да мне-то откуда было знать, чёрт подери?!.. Ладно… Хорошо…» — говорил он в микрофон.
Внешний вид и планировка тюрьмы были крайне типичными для зданий, построенных ещё до формирования Коалиции Объединённых Государств. В нём проглядывались признаки классической архитектуры Тируса, для которой была характерна военная направленность и полное отсутствие излишеств в декоре. За высокими стенами и системой двойных ворот располагался внутренний двор под открытым небом, где парковали транспорт, а окна камер и административного крыла выходили на центральный плац, посреди которого возвышалась статуя Нассара Эмбри в боевой броне. У подножья статуи виднелась вдохновляющая надпись: “Я НЕСУ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА СЕБЯ И ЗА СВОИ ДЕЙСТВИЯ”. Именно с этих слов начинался “Догмат Октуса” — присяга, которую давал каждый мужчина и женщина, чтобы закрепить за собой статус гражданина КОГ.
“Да уж, Эмбри, я вполне понимаю, какая на мне ответственность лежит. Интересно, было ли всё куда проще в твои времена? Всё ли тогда делилось просто на чёрное и белое?”
Возвышавшиеся под самый потолок сводчатые окна с многочастным переплётом разваливались на части, а одно из них в восточном крыле практически полностью лишилось своей свинцовой облицовки, хотя общая величественность интерьера от этого не пострадала. Прескотт мельком заметил крепкие квадратные арочные проходы, похожие на сводчатые подвалы в зданиях, которые вели в небольшие внутренние дворики. В гранитной брусчатке, которой был вымощена дорожка к знавшим лучшие времена дверям главного входа, не хватало отдельных шашек, а сквозь трещины пробивалась трава. Повернув голову направо и заметив зелёные побеги, Прескотт понял, что здесь имеются целые сады.
— «А это что?» — спросил он, указав в сторону сада.
— «Мы там еду выращиваем, сэр», — ответил надзиратель, проследив, куда показал председатель. — «У нас весьма неплохо выходит жить на самообеспечении. Да и выбора-то особо нет».
Прескотт случайно бросил взгляд на Дьюри, пока они ждали, когда двери главного входа откроются. Капитан, задрав голову, разглядывал совершенно гладкую поверхность невероятно высоких стен, собранных из крепких гранитных блоков. Председатель, как и всегда, сразу понял, о чём думал капитан: в ближайшее время никто отсюда точно сбежать не сумеет. В этот момент двери распахнулись, и у Прескотта возникло ощущение, что он попал в саму преисподнюю.
Сложно было понять, что же поразило его в первую очередь: темнота или вонь. Многие висящие под потолком старые лампы накаливания треснули или перегорели, а тем, что ещё работали, едва ли удавалось осветить коридор редкими пятнами света среди мглы. Вонь доходила до него волнами: сначала запахло плесенью, гниением и сыростью, а уже потом потянуло самими обитателями тюрьмы. Прескотт так и полагал, что в этом месте будут витать характерные для подобных учреждений запахи прогорклого кулинарного жира, мочи, дезинфицирующего средства, а также непроглядный смрад мужских тел, какого и в казармах не встретишь, ведь там до сих пор немало женщин обитает. Ко всему этому ещё и добавлялась горчащая вонь испражнений, но совершенно непохожая на тот привычный запах, что насквозь пропитал разрушенный город. Здешний смрад ощущался как-то необъяснимо иначе. Прескотт уже было решил, что виной всему отсутствие нормальной гигиены, или же сломанный водопровод, но затем он услышал собачий лай.
Ну конечно, у них здесь имелись сторожевые собаки, и такая вонь шла именно от их отходов. Судя по лаю, это была целая стая здоровенных псов. А затем завыла сирена. Её монотонный и размеренный звук раздавался через каждые несколько секунд, а из динамиков системы оповещений начался обратный отсчёт.
— «До начала режима изоляции одна минута…» — объявил голос.
Всё это звучало, как мрачная пародия на вездесущую систему громких оповещений на Азуре. Только вот объявления делались не мягким тоном давно уже почившего Найлза Самсона, а грубым и усталым голосом какого-то человека, который не особо-то и любил свою работу.
— «Это мы просто заключённых по камерам разгоняем, сэр», — объяснил надзиратель. — «Офицер Ярви скоро подойдёт к вам. Он… ну, он тут старший по званию. Начальника тюрьмы у нас нет. Нас, надзирателей, тут с дюжину наберётся, так что сами со всем тут управляемся».
— «Это каким же образом? Тут у вас довольно опасные люди сидят».
— «Ну, мы придумали кое-какой способ, сэр. Заключённых держим под замком, сами к ним не ходим. Им самим приходится обустраивать свой повседневный быт, готовить, прибираться. Ну а если нам всё же нужно попасть к ним, то мы используем раздельные охраняемые участки. А, да, и собак», — надзиратель кивнул с таким видом, будто бы говорил о всеми обожаемой старой охотничьей собаке, а вовсе не о тех чудовищах, каких рисовало воображение Прескотта, опираясь на яростный лай и рычание. — «Собак они и впрямь дико боятся, сэр. Дёшево и эффективно».
Если не обращать внимания на общую обветшалость, вонь собачьих испражнений и наличие металлических засовов на каждой двери, то это заведение могло бы сойти за старую подготовительную школу, в которой учился Прескотт. Именно так, возможно, она и выглядела после десятилетий запустения. Витиеватая резная лепнина, деревянные панели на стенах и покрытый плиткой пол напомнили ему о том чужеродном месте, в котором он очутился спустя всего лишь день после своего пятого дня рождения. Сжимая в руках небольшой чемоданчик, маленький Прескотт был готов тому, чтобы из него воспитали настоящего джентльмена. Неделю за неделей он каждую ночь рыдал перед сном в общей спальне, пока не смирился с тем фактом, что его жизнь не будет похожа на жизнь других маленьких мальчиков, чьи отцы были простыми людьми. Прескотт понял, что его долг — служение народу, и что надо перенять опыт отца, чтобы стать настоящим государственным деятелем.
