А ещё там было совершенно невероятное небо. Над их головами в синеве не плавало ни единого облачка, но когда Адам взглянул в сторону океана, то ему в глаза бросился надвигавшийся мощнейший тропический шторм. Однако Прескотта такая погода, казалось, совсем не тревожила. Чёрные тучи поднимали воду с поверхности океана, создавая стену до самого горизонта. Профессора настолько поразил этот пейзаж, что он даже на мгновение отбросил терзавшие его мысли о Маркусе.

— «Значит, вам всё же удалось», — наконец сказал он. — «Вы смогли запустить систему “Мальстрём”».

— «Неплохо придумано, а? Полагаю, что мне стоит поблагодарить вас за помощь в её создании», — поставив кресло-каталку на тормоз, Прескотт облокотился на стоявшие рядом перила балкона. — «Искусственный шторм, никогда не перестающий бушевать, который идеально скрывает остров и создаёт барьер для врагов. Это и есть Азура, Адам. Добро пожаловать в бункер КОГ на случай конца света».

«“Глыба” — это как бак для сбора отходов в туалете. Кидаешь туда говно и отходишь в сторонку. Сначала немного повоняет, но затем там образуется бактерия, превращающая содержимое в саморегулирующуюся жизненную среду. Ни один тюремный надзиратель в жизни не станет близко подходить к заключённому, потому что у сидящих там полно причин убить нас, а терять им уже нечего. Так что когда министерство юстиции провело у нас сокращение штата, мы начали предоставлять заключённым возможность самим там всем заправлять, а сами держались от них подальше. Да, там сразу началась кровавая бойня. Я серьёзно, они друг друга пачками валили. Но те, кто выжил, организовали что-то вроде своей собственной экосистемы отбитых мразей, вполне способных самим о себе позаботиться».

(Кеннит Хойгель, бывший тюремный надзиратель

в Коалиционном учреждении для отбытия заключения “Хескет”,

также известном как “Глыба”.)

ДОМ ПРАВИТЕЛЕЙ, СЕВЕРНАЯ ЧАСТЬ ЭФИРЫ. МЕСЯЦ ТУМАНОВ, СПУСТЯ 10 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.

Единственной частью Эфиры, из которой черви ещё не изгнали силы КОГ, стали городские районы на севере. Здесь находились государственные учреждения и административные здания. Дом вполне оценил всю иронию этой ситуации, ведь у правительства до сих пор остались помещения, подходящие по всем пунктам для проведения военного трибунала.

С Маркусом он не виделся с момента перестрелки в Холдейн-Холле. Последнее, что Дом помнил — это как он кричит другу пригнуться, когда их отряд атаковали риверы. То, что эвакуационный вертолёт с медиками смог прилететь за ними так быстро, вполне сошло бы за чудо. Дом всё так же пытался разобраться в своих воспоминаниях, чтобы понять, как же он оказался в больнице, потому что Тай по-прежнему клялся, что ни у него самого, ни у Джейса не было возможности запросить эвакуацию. Хотя в данный момент загадка их спасение меньше всего тревожила Дома.

Маркус сейчас находился в комнате в конце коридора, будучи на волосок от смерти. Дом решил, что сейчас это единственное, о чём надо переживать. Маркус бормотал какую-то чушь, когда его затащили на борт вертолёта, а когда врач вколол ему полный шприц какого-то препарата, так и вообще сознание потерял, так что поговорить друзьям так и не удалось. Когда их привезли в больницу, Маркуса поместили в палату с вооружённой охраной. Дому надо было с ним поговорить, чтобы их показания совпадали, подготовиться к защите в суде, но никто ни о чём его не спрашивал. Даже с Аней никто никаких бесед не вёл, а ведь она должна была выступить на суде как свидетель. Ей явно нелегко придётся. Скорее всего, именно поэтому ей тоже не разрешали видеться и разговаривать с Маркусом. Сама Аня говорила, что её это страшно угнетало, и Дом ей верил.

Сидя почти что на краю скамейки в коридоре, стены которого были обиты деревянными панелями, Дом ждал, когда его вызовут на дачу показаний. Он уже изложил в письменной форме подробности их полёта в Холдейн-Холл, а также попросился выступить на суде с личностной характеристикой обвиняемого. Последнее, что он помнил из того дня — это как Маркус кричит и зовёт отца, а затем раздался этот странный свистящий звук, когда лопасти вертолёта, или ещё что-то пронеслось рядом и врезалось в землю, едва не снеся ему голову.

“Почему же они не вызвали Тая или Джейса?” — размышлял Дом, который и понятия не имел, как проходят все эти военные трибуналы. Он даже не знал точно, можно ли употреблять их название во множественном числе. — “Или правильно всё же в единственном? Твою мать, да какая разница?! Сейчас вовсе не это главное”.

Дом полагал, что это что-то вроде гражданских тяжб, но без присяжных, как в мировом суде. Только вместо прокурора и адвоката там будут сидеть офицеры. В фильмах возле дверей зала суда всегда толпа народу ошивается, но в совершенно пустом коридоре никого кроме самого Дома не было. Периодически из служебной двери выходила женщина в солдатской форме или гражданский с ворохом бумаг в руках, тут же скрываясь за другой дверью. Дом думал, что сюда заявится кто-нибудь из прессы, но, вероятно, они уже сидели в зале суда. Если в качестве улик не предъявлялись засекреченные документы, то журналистам разрешали присутствовать на слушаниях по делу. А вот у свидетелей такого права не было.

Вдруг Дом услышал две пары шагов. Первая принадлежала человеку в тяжёлых ботинках, а вторая — кому-то в туфлях на высоком каблуке. Даже не поднимая глаз, он и так понял, кто это было. Уставившись на собственные сжатые в замок ладони, пока шаги приближались к нему, Дом до последнего ждал, чтобы подняться со скамьи и поприветствовать остановившегося рядом с ним Хоффмана. Что полковник, что Аня выглядели настолько удручённо, что даже сразу и не скажешь, кому из них сейчас было хуже. Дом приложил руку к виску, отдавая воинское приветствие. Сегодня надо было соблюдать все формальности.

— «Сэр, где вообще все люди?!» — спросил Дом, желавший, чтобы Хоффман наконец-то взглянул ему в глаза. — «Они что, пытаются всё скрыть?»

Хоффман бросил косой взгляд на Аню. Та поправила пиджак на себе, смахнув с плеча несуществующую пылинку.

— «Вы ведь можете мне рассказать о деталях дела, не нарушая… правил проведения слушаний, да?» — Дом был уверен, что правильно подобрал термин. — «Я понимаю, что мне нельзя разговаривать с Маркусом, но это же… Чёрт, сэр, мы столько лет вместе служим. Я думал, вы будете со мной честны».

Хоффман на мгновение поднял глаза к потолку, но вовсе не из-за раздражённости вопросами Дома. Обычно он так делал, когда находился в полном замешательстве. Весь вид полковника говорил о том, что он и впрямь не знал, как с этим жить дальше, равно как и сам Дом, который по-прежнему не верил в реальность происходящего.

— «Я не хотел, чтобы всё так вышло, Дом», — наконец ответил ему Хоффман. — «Но как только это случилось, обратного пути уже не было. И никакого счастливого финала у этой истории не будет. Прости меня».

Несмотря на всю простоту и сдержанность такого ответа, слова полковника поразили Дома до глубины души. Он за всю жизнь ни разу ничего подобного не слышал от Хоффмана, даже в самые тяжёлые моменты последних лет. Полковник весьма неторопливым шагом побрёл в сторону мужского туалета, оставив Дома наедине с Аней.

— «Аня, ну хоть ты мне скажи», — прошептал Дом. — «Только не начинай про доказательства. Просто скажи, как есть. Я знаю, что мне с ним пока нельзя разговаривать, но что же всё-таки он тебе сказал?»

Аня на мгновение закусила губу, а затем расправила плечи.

— «Я всё ещё пытаюсь добиться встречи с ним, но он постоянно отказывается».

— «Что? А, ну да, ты же свидетель. Точно. Извини».

— «Нет, он вообще не хочет со мной разговаривать, даже не объяснив причину», — протянув руку, Аня сжала ладонь Дома, который через этот жест почувствовал, насколько же она в отчаянии. — «Он признал себя виновным. Трибуналу не потребуются никакие доказательства».