— «Но именно это он и сделал, в чём уже признал себя виновным».

Адам просто отказывался в это верить. Это не могло быть правдой. От мучительной боли и чувства бессилия он чуть было не свалился без сознания.

— «И вы мне всё это решили рассказать, чтобы надавить на меня, да?!» — воскликнул он. — «Или просто не смогли придумать для меня иного наказания, ведь я вам так нужен, несмотря на то, что вам очень хочется мне пулю в голову пустить?!»

— «Не думаю, что вас надо как-то особо мотивировать на разработку средства против Светящихся», — Прескотт бросил взгляд в сторону окна. — «Тем не менее, я не хочу, чтобы вас что-либо отвлекало от работы, поэтому вмешаюсь в это дело и заменю приговор с расстрела на пожизненное заключение. Мне надо, чтобы вы думали только о работе».

— «А мне надо, чтобы мой сын вышел на свободу».

— «Извините, но теперь уже слишком поздно. Я не могу этого сделать».

— «Вы занимаете пост председателя, а в стране сейчас царит закон военного времени. Вы можете делать, всё, что захотите».

— «Нет, даже у моих возможностей есть свои пределы. Я не могу допустить того, чтобы все видели, как солдату, нарушившему важнейший приказ, всё сошло с рук. Боевой дух сразу упадёт, начнутся нарушения дисциплины, а с приказами командования никто вообще считаться не станет. Господи, да он Хоффману так врезал, что с ног его сбил, когда тот отдал ему приказ. На такое просто так глаза не закроешь. Мне придётся встать на сторону моих офицеров».

Адам с опаской относился к Хоффману, но Маркус о нём всегда хорошо отзывался и, казалось, весьма уважал. Такой поступок был совершенно не в его духе. Должно быть, Прескотт не раскрыл ему всех деталей их потасовки. Но, возможно, и сам Адам, давным-давно переставший по-настоящему общаться с Маркусом, совершенно не знал, каким же человеком на самом деле вырос его сын.

— «Полагаю, это Хоффман настаивает на таком наказании».

— «На самом деле Хоффман совершенно подавлен. Маркус ему ведь нравился. Он абсолютно точно восхищался им. Но бывают такие ситуации, на которые просто нельзя смотреть сквозь пальцы».

— «Тогда дайте мне с ним поговорить. Или хотя бы сообщите ему, что я жив».

— «И как вы ему объясните своё отсутствие?»

— «Переводом на секретный проект. Он прекрасно понимает, что это значит».

— «Не считайте, что я вам любой мелочью досадить хочу», — Прескотт презрительно фыркнул. — «Тут всё дело в самой Азуре. Существование этой базы должно оставаться тайной для всех, даже для Хоффмана. Мне очень жаль, что вашего сына постигнет такая участь, но в данном плане он является просто сопутствующей потерей».

— «Вы сейчас о моём сыне говорите, вы это понимаете?! Нет, явно не понимаете, сукин вы сын. У вас-то и семьи своей ведь нет».

Прескотт лишь моргнул в ответ на такое оскорбление.

— «У большей части населения Сэры семьи нет. Частично в этом я виноват, но теперь мы оба знаем, что и ваша вина в этом тоже есть».

Эта сволочь никогда не упускала шанса причинить профессору ещё больше страданий. А от того, что председатель был прав во всём, каждое его слово вызывало боль, словно от провёрнутого в животе ножа. Адам всё ещё держался за край кровати, будучи не в силах стоять на ногах самостоятельно. Он знал, что если сейчас отпустит руки и попробует пойти без опоры, то тут же рухнет на пол.

— «Тогда привезите его сюда. Сфальсифицируйте смерть. Я сделаю всё, что захотите».

— «Адам, надо, чтобы все видели, как свершается правосудие».

— «Но тюрьма его в могилу сведёт!»

— «Думаете, мысль о том, что оба его родителя стали предателями, не сведёт?»

— «Да ладно вам, Ричард. Сами гляньте на его послужной список. Разве он не заслужил снисхождения?»

— «Чёрт подери, да мы из-за него Эфиру потеряли! Почему это он не должен теперь отвечать за жизни всех погибших там людей? Потому что он из семьи Фениксов, а не какой-то там оборванец? Интересно, а если бы вместо него во время боя сбежал какой-нибудь болван из нищей семьи, то как бы мы с ним поступили, а?»

Приоткрыв дверь на мгновение, Прескотт махнул кому-то. Адам услышал чьи-то мягкие шаги, идущие по плиткам на полу, а также какое-то объявление через систему оповещений вдали, но слов его не разобрал. Будучи некоторое время в смятении, он задумался, удастся ли ему всё же дойти до двери, но подошедший к нему Прескотт поймал его за руку. В сложившихся обстоятельствах профессор с подозрением отнёсся к столь услужливым жестам.

— «Мы все несём в себе наследие предков, Адам», — начал председатель, взглянув профессору прямо в глаза. Его губы сжимались в тонкую линию в конце каждой фразы, словно бы захлопывал дверь перед лицом настоящей дикой ярости, чтобы не дать ей вырваться на свободу. Его явно воспитывали в аристократичном духе, как и самого Адама, запрещая ему, как культурному человеку, повышать свой голос где-то кроме поля боя. — «У каждого из нас есть свой долг, сформированный из того сословия и рода, к которым мы принадлежим. И у нас нет права изменить этому долгу».

Адам услышал шуршание резиновых колёс и лёгкое металлическое позвякивание из коридора, а затем медсестра в белой тунике вкатила в комнату кресло-каталку.

— «Садитесь, профессор», — сказала она. Ей было около тридцати лет, а сытый и загорелый вид разительно отличал её от заваленных работой и измученных медиков из Джасинто. Медсестра протянула Адаму какую-то тёмно-серую клетчатую одежду. — «Мы вам и красивый купальный халат подобрали. Нельзя ведь, чтобы вы разгуливали в таком виде, шокируя дам своим телом, не правда ли?»

Адам смирился с позором от того, что ему помогли переодеться в халат, а затем с трудом опустился в кресло-каталку. Рёбра невыносимо саднило. Боль была столь сильной, что он даже сам не смог крутить колёса кресла-каталки. Но Прескотт, ухватившись за ручки, сам выкатил его в коридор, совершенно не похожий ни на одно из тех медучреждений, что профессор видел в Джасинто.

Больница была оборудована по последнему слову техники. Персонал в кипельно-белой форме с расслабленным видом спокойно прохаживался из стороны в сторону, как будто им и вовсе никогда не приходилось до последнего пота корпеть в реанимации с перепачканными кровью стенами над спасением жизней солдат и гражданских, искалеченных и израненных в боях. Война стала частью жизни Адама с тех самых пор, как он достаточно вырос, чтобы всё это понимать. Сначала это были Маятниковые войны, а теперь и это противостояние с куда более опасным врагом.

Прескотт выкатил его через двустворчатые двери на застеклённую террасу, со вкусом украшенную растениями в горшках и уставленную креслами с роскошной обивкой. Для лидера последнего уцелевшего на Сэре государства было совершенно недопустимо так прислуживать другим, но и нельзя было расценивать это, как жест помощи от доброго друга. Адам был абсолютно уверен, что Прескотт хотел до него донести мысль о том, что полностью его контролирует, и что профессор сможет ходить лишь там, где ему сам председатель это разрешит. Из динамиков системы оповещений Адам услышал мягкий голос, показавшийся ему знакомым. Но куда больше его шокировало не то, что он узнал этот голос, а само содержание объявления.

— «… и не забывайте, что на этих выходных пройдёт пеший тур по лесу с гидом на предмет поиска редких видов орхидеи, а также семинар по здоровому питанию…» — доносилось из динамиков. Конца фразы Адам уже не услышал, так как, миновав ещё одни двери, оказался на балконе, с которого открывался вид на восхитительные сады с зеленью, целую группу фонтанов и залитые ярким солнцем цветники. За садами возвышался комплекс из нескольких башен и изысканно украшенных зданий медово-золотого цвета, расположенный рядом с пляжем. Мужчины и женщины в гражданской одежде и лабораторных халатах разгуливали вокруг них с таким видом, будто бы и дел у них никаких особо не имелось. Адам решил, что, вероятно, он вообще попал на другую планету, потому что это совершенно точно была не та Сэра, к которой он привык.