Дом выругался про себя, не веря во всё это безумие. Маркус признал себя виновным?

— «Но он ведь не делал этого. Маркус никогда бы так не поступил».

— «В том-то и дело, Дом, что именно так он и поступил», — Аня на секунду наморщила лоб. Казалось, она уже выплакала все слёзы. — «Ты и сам это знаешь. Я была там и всё видела. Я смотрела на Маркуса и не узнавала его. Ты мне веришь?»

До Дома наконец-то дошло, что последние несколько недель он витал в облаках, уцепившись за пропитанную детской наивностью мысль о том, что всё это было просто недоразумением, и что Хоффман или Аня представят военному прокурору разумное объяснение всей этой ситуации, которое его удовлетворит, и Маркус в итоге отделается лишь разжалованием в капралы. Но в реальности всё оказалось совершенно не так. Маркусу светил расстрел, который он сам себе обеспечил, признав свою вину.

— «И что, мы вот так просто отправим его на смертную казнь?»

— «Нет, Дом, клянусь, мы что-нибудь придумаем».

— «Я не могу всё это просто так оставить, просто не могу. К тому же, он ведь нас всех выгораживает».

— «Ты ведь не знал, что он замышлял, да?»

Дом чувствовал себя виноватым уже за признание в том, что он действительно ничего не знал. Ему казалось, будто бы он отрекается от Маркуса.

— «Не знал. Но сомневаюсь, что стал бы его останавливать, даже если бы и знал».

Они оба умолкли. В коридоре воцарилась такая тишина, что Дом услышал, как в туалете зашумел смыв. Через несколько минут оттуда вышел Хоффман. Им ничего не оставалась кроме того, как попросту ждать, хотя сам Дом совершенно не понимал, чего именно они сейчас ждут, если судье оставалось лишь вынести единственный возможный приговор, предписанный для таких случаев законодательными актами военного времени.

“Прямо сейчас его на расстрел не поведут. Я могу попросить встречи с Прескоттом”, — вихрем проносились мысли в голове Дома. — “Да и кого они вообще наберут в расстрельную команду? Ни один солдат не захочет стрелять в Маркуса”.

Он посмотрел на собственные влажные от пота ладони. Хоффман всё время смотрел куда-то в сторону, да и сам Дом был не в силах взглянуть Ане в глаза. Когда двустворчатые двери зала суда распахнулись, и к ним вышла женщина в форме с погонами лейтенанта, то он решил, что сейчас пройти внутрь пригласят полковника. Но вместо этого рыжеволосая женщина подозвала жестом оставшейся руки самого Дома, который застыл на месте от такой картины. Он и сам не понимал, почему его вдруг так удивило то, что солдат, негодных по инвалидности к строевой службе, переводили на штабные должности. Вероятно, всё дело заключалась в том, что это была именно женщина, оттого вся эта ситуация по необъяснимым причинам казалась вдвойне трагичной.

— «Рядовой Сантьяго», — позвала она. Кроме него тут рядовых всё равно не было. — «Председатель судебной коллегии сейчас будет выносить приговор. От вас будет необходимо дать личностную характеристику обвиняемого. Следуйте за мной. Встанете у трибуны, отдадите воинское приветствие, повторите клятву и, когда вас попросят, скажете своё слово».

Войдя в помещение, первым делом Дом заметил трибуну. Это была совершенно обычная трибуна, которую использовали для проведения инструктажей. Никаких украшений, никаких церемониальных предметов. Закончив с осмотром трибуны, Дом принялся изучать окружающую обстановку. Комната напоминала школьный спортзал, которому не помешало бы заново покрасить стены. Судебная коллегия состояла из трёх офицеров, выполнявших роли судей и присяжных одновременно. Все трое сидели за совершенно бесхитростным столом в противоположном конце комнаты. Рядом с ними сидел канцелярист из числа гражданских, который почти что прятался за стопкой книг с переплётом из синей кожи. Ещё два стола располагались перпендикулярно столу судебной коллегии, будучи установленными друг напротив друга по обеим сторонам комнаты. За столом по левую руку от двери сидел Маркус, на котором вместо банданы и комплекта брони была надета совершенно не шедшая ему парадная форма. Рядом с ним сидел какой-то незнакомый Дому офицер с нашивками пилота, вероятно, выполнявший роль назначенного адвоката. Сидевший справа от двери капитан в форме артиллерийских войск с интересом изучал поверхность стола перед ним. Если он представлял сторону обвинения, то работы у него тут было явно немного.

“И что, вот это оно и есть? Вот в таком вот обшарпанном месте они и вершат людские судьбы? И что, тут только они сидят? Никакого наблюдения, никакого контроля за ними? Боже правый…”

Дом сделал всё в соответствии с инструкциями, отдав воинское приветствие.

— «Сэр, рядовой Доминик Сантьяго из Двадцать шестого Королевского полка Тиранской пехоты прибыл».

Судя по выражению лица председателя судебной коллегии, служившего капитаном боевого корабля в ВМФ КОГ, он чувствовал себя не в своей тарелке. Вероятно, это было из-за того, что не каждый день ему доводилось отправлять на смертную казнь солдата со Звездой Эмбри. По крайней мере, ему хватило совести своим видом дать понять окружающим, что ему всё это совершенно не по душе, и что он просто лишь ради соблюдения формальностей. Тем не менее, Дом всё равно собирался высказать всё, чтобы спасти друга.

— «Рядовой Сантьяго, клянётесь ли вы отвечать на все заданные вам вопросы только правду, не скрывать ни одной улики и взять на себя ответственность за все последствия вашего участия в процессе?» — спросил у него председатель. Это и была та самая присяга, которую давали все участвующие в военном трибунале КОГ.

— «Клянусь, сэр», — ответил Дом.

— «Отлично. Выскажите тогда своё мнение в защиту сержанта Маркуса Майкла Феникса».

Дом уже было потянулся к карману своего пиджака за листком со своей речью, но передумал, решив говорить, как есть. Пусть он никогда и не умел толкать речи, но вполне доходчиво мог объяснить, почему Маркус был лучшим человеком из всех, кого он знал. Что ему было терять?

— «Сэр, вы и сами видели послужной список сержанта Феникса», — начал Дом. — «Он воевал на передовой с тех самых пор, как возраст позволил в армию записаться. Он никогда, простите за выражение, сэр, не понтовался своим богатством или происхождением из знатной семьи, и он столько раз рисковал своей жизнью ради нас или гражданских, что я даже со счёту сбился. Что вы, что председатель КОГ охотно пользовались всеми этими хитроумными видами вооружения, которые изобрёл профессор Феникс, так что в каком-то смысле Маркус просто пытался защитить вашего самого ценного научного кадра. Мой брат Карлос спокойно принял смерть, зная, что спас жизнь Маркуса, и я бы поступил точно так же ради него, ни секунды не сомневаясь. Примите во внимание всё то, что он сделал ради КОГ. Без него мы не создали бы “Молот Зари”, да и вообще половины из нас уже и в живых-то не было бы. А, возможно, и никого вообще. Вот и всё, что я хотел сказать, сэр».

В комнате повисла пугающая тишина. Дом полагал, что члены судебной коллегии удалится для обсуждения приговора, но они так и продолжили сидеть за столом, общаясь при помощи нацарапанных от руки записок. Дом всё время смотрел прямо перед собой, но в какой-то момент не выдержал и бросил взгляд на Маркуса. Какую-то долю секунды они смотрели в глаза друг другу, но Дом во взгляде друга так ничего и не увидел. Усталый и разбитый Маркус будто бы даже постарел на несколько лет. Казалось, он просто хочет, чтобы всё это уже закончилось, и это пугало Дома. Может, он действительно с катушек слетел. Рано или поздно их всех настигал посттравматический синдром.

— «Благодарим вас, рядовой», — сказал председатель коллегии. Создавалось такое впечатление, будто бы он и не слушал речь Дома. — «С учётом всех свидетельств и обстоятельств, мы пришли к выводу, что смертную казнь в данном случае применять не нужно. Вместо этого мы приговариваем сержанта Феникса к сорока годам тюрьмы. Объявляю заседание суда закрытым».

Такого исхода дела Дом совсем не ждал. Взглянув на Маркуса, он заметил, как на лице друга на мгновение отразился ужас. В Эфире осталось работать лишь одно исправительное учреждение — тюрьма особого режима “Хескет”, также известная как “Глыба”.