“Ты хотел умереть, а тебе вместо этого дали сорок лет в “Глыбе”. Чёрт подери, да это одно и то же. «Клянусь взять на себя ответственность за последствия моего участия в процессе»… Господи…”

В помещение вошли двое сотрудников военной полиции и увели Маркуса через служебную дверь. Он даже не посмотрел на Дома. Та рыжеволосая женщина в звании лейтенанта вывела Дома через главную дверь, но ни Хоффмана, ни Ани уже не было в коридоре. Дом просто не мог так всё оставить.

— «Можно мне хотя бы попрощаться с сержантом Фениксом, мэм?» — спросил он. Женщина смущённо кивнула ему в ответ. Весь этот судебный процесс проходил в атмосфере неловкости. Герой, которому вручили Звезду Эмбри, тронулся умом и предал доверившихся ему боевых товарищей. Никто не испытывал к Маркусу ни злобы, ни отвращения. В воздухе витало лишь вот это полнейшее замешательство. Порой даже высшие чины в КОГ вели себя странно, словно посаженное на цепь животное.

— «Вам ведь тоже Звезду Эмбри дали, да?» — спросила его лейтенант. — «За операцию на мысе Асфо. Вы тогда в спецназе служили».

— «Да, мэм».

— «Тогда пойдёмте. Нам сюда».

Дом, никогда своей медалью не кичившийся, сейчас был рад, что её наличие помогло ему в этом деле. Он направился вслед за женщиной по коридору и, спустя несколько защитных дверей, оказался у входа в комнату с табличкой “Камера предварительного заключения”. Открыв дверь в это помещение, женщина показала Дому жестом, что тот может войти. Лишь подойдя к порогу, он уже заметил тусклый жёлтый свет лампочки накаливания и тень от прутьев решётки на кафельном полу.

— «Заходите», — сказала лейтенант. — «Только давайте там побыстрее».

Войдя внутрь, Дом увидел, как Маркус уставился в пол своей камеры. Руки он держал за спиной, а ноги расставил чуть в стороны. Он даже не взглянул на приблизившегося к камере Дома, который принялся ждать реакции друга.

— «Маркус, я… Я не знал, что они так поступят», — наконец сказал Дом. Но Маркус по-прежнему не отрывал глаз от пола.

— «Посмотри на меня», — попросил Дом. Ему сейчас было очень херово. Если Маркус сейчас отвернётся от него, то он никогда от этого не оправится. — «Давай же, посмотри на меня, пожалуйста! Хочешь с Аней повидаться? Чёрт тебя, подери, Маркус, ответь же мне! Что я Ане скажу? Она так хотела увидеть тебя. Ты не можешь вот так просто взять и забыть о ней!»

Маркус наконец-то взглянул на друга. Дом ни разу в жизни не видел у него такого выражения лица. Оно выражало полнейшее поражение, а глаза будто бы остекленели.

— «Скажи ей, чтобы забыла про меня и жила своей жизнью дальше».

— «Да не пори херню! Твою мать, что ты несёшь?!»

— «Я не хочу, чтобы она запомнила меня таким. Вам обоим надо просто развернуться и уйти. Не навещайте меня, не пишите писем, вообще забудьте про меня и живите дальше».

Маркус редко когда говорил о своих чувствах. Дому всегда приходилось догадываться о том, что же у друга на уме, и за долгие годы, проведённые вместе, он вполне неплохо научился это делать. Но сейчас это просто убивало Дома.

— «Я больше не хочу слушать эту херню, Маркус, и я вытащу тебя отсюда. Тебе уже смягчили приговор, так что у нас есть пространство для манёвров».

— «Дом…»

— «Клянусь, Маркус, я найду тебе адвоката, я…»

— «Не надо ничего делать! Я виноват. Из-за меня всё пошло по пизде».

— «Маркус, нельзя же вот так сдаваться!»

— «Можно, и тебе бы тоже пора понять это», — Маркус сделал шаг к решётке. — «Я уже покойник. Мне давно пора было уже умереть. Так что уходи и береги себя там. Больше мне ничего не нужно, Дом. Я хочу, чтобы у тебя всё было в порядке».

— «Да каким хреном у меня всё будет в порядке, пока ты гниёшь в это сраной дыре?!»

— «Это всё, о чём я тебя прошу. Уходи и забудь обо мне. И позаботься об Ане. Сделай это ради меня».

Маркус распрямился на мгновение, уставившись на Дома, будто бы видел его в последний раз и хотел запомнить, как он выглядит. А затем он отвернулся и постучал по прутьям решётки, чтобы сотрудники военной полиции увели его.

— «Я так это всё не оставлю, Маркус».

— «До свидания, Дом».

— «Слышишь меня?! Я тебя вытащу отсюда».

Раздался лязг открываемого ключом замка двери камеры. Маркус встал прямо перед ней и вытянул руки, будто бы сам напрашивался, чтобы его заковали в наручники. На мгновение он оглянулся на Дома.

— «Дом, ты и Карлос стали моей семьёй. Ничего лучше в моей жизни не было».

Дверь открылась как раз в ту секунду, как кто-то положил руку на плечо Дома, заставив его обернуться. Перед ним была та самая рыжеволосая женщина с нашивками лейтенанта из корпуса военных адвокатов. К тому моменту, как Дом вновь повернулся к камере, её дверь как раз закрывалась, а Маркуса уже увели.

— «Да будь оно всё проклято, нет…»

— «На выход, рядовой», — эту фразу лейтенант произнесла таким тоном, будто бы сочла Дома моральным уродом за один лишь только разговор с Маркусом.

— «Я не могу его просто так тут бросить».

— «Можете и сделаете».

Дом так хотел, чтобы она выслушала его рассказ о том, сколько же раз Маркус рисковал своей жизнью ради других, ни хера даже не волнуясь о том, что сам погибнуть может. Или о том, как всё своё свободное время, которого у него и так было немного, он терпеливо таскался с Домом по всем этим вонючим лагерям “бродяг”, пытаясь помочь другу найти Марию. Дом хотел напомнить этой женщине, что денег и связей у Маркуса хватило бы, чтобы отмазаться от армии до конца жизни, но вместо этого он с радостью записался на службу, никогда не используя своё положение в обществе. Он хотел сказать ей о том, что испытывал к Маркусу не меньше братской любви, чем к Карлосу. Но в этом совершенно не было никакого смысла, ведь всё это не отменяло совершенно ясного, железобетонного и необъяснимого факта того, что Маркус отправился спасать отца вместо выполнения своего прямого долга, что привело к смерти огромного числа солдат.

Дом направился по коридору к выходу, слыша лишь громкий стук о пол собственных парадных сапог из кожи, которые он совершенно отвык уже носить. Звук этот был очень похож на тот, что раздавался при ходьбе по полам в Холдейн-Холле, который теперь уже по большей части лежал в руинах.

Прохладный ветер подул в лицо Дому, когда он вышел из здания через главный вход и остановился на ступенях, совершенно не понимая, что же ему делать дальше. Позади него раздались шаги, но в этот раз Дом уже не стал оборачиваться.

— «Дом», — позвал его Хоффман. — «Не молчи».

Даже у состояния оцепенения имелись свои плюсы. С тех самых пор, как Дому стукнуло семнадцать или восемнадцать лет, он брал пример с Хоффмана, назначенного командиром его подразделения. Полковник был настоящим солдатом, закалённым в боях, а не каким-то пустословным офицеришкой. Он начинал с самых низов, так что знал все расклады. Дом с радостью принял бы смерть ради Хоффмана, если бы таков был приказ полковника. Но сейчас он совершенно не знал, что и сказать, поэтому решил, что его дальнейшие слова уже никакого значения иметь не будут.

“А что ещё ему оставалось делать? Вот серьёзно, что? Отправить Маркуса целый месяц драить сортиры, а затем отругать, как нашкодившего сынишку?”

— «Значит, вы решили, что такой приговор будет мягче?» — спросил Дом.

— «Что?»

— «Сорок лет в тюрьме лучше, чем расстрел? Это ведь вы заменили ему приговор».

— «Дом, я не меньше тебя удивлён», — Хоффман встал прямо перед Домом, потому что тот так и не повернулся к нему лицом. — «Понятия не имею, почему так всё вышло. Может, председатель судебной коллегии принял во внимание твою характеристику Маркуса. А может, принадлежность к роду Фениксов ещё чего-то стоит».

— «Он и сам хотел, чтобы его на расстрел отправили. Вы и сами это понимаете».

— «Да, понимаю. Даже слишком хорошо понимаю», — ответил Хоффман. Вид у него был довольно опечаленный. Дому даже показалось, что у полковника глаза немного опухли, будто бы он провёл всю ночь без сна, переживая об этой ситуации, или даже плакал. — «Слушай, если бы я сумел найти хоть одну причину не отправлять его под трибунал, то уцепился бы за этот шанс обеими руками. Но так нельзя. Если сейчас сделать исключение для Феникса, в армии вообще порядка не будет. Все слышали наш разговор по рации. Что начнётся, если я во всеуслышание объявлю, что Фениксу такое позволено, но всех остальных расстреляют на рассвете?»