— «Да, знаю. Со мной уже такое бывало».

— «Да, верно, извини. Не надо было так про это всё говорить. Просто не забывай о том, что это тоже своего рода…» — Дом умолк, будучи не в силах произнести слово “смерть”. — «Но если этот парень к тебе пристаёт…»

— «Да не пристаёт он».

— «Хорошо, но если вдруг начнёт, то мне скажи, ладно?» — Дом несколько мгновений не сводил глаз с её губ, словно ожидая приказа на убийство. Аня и мечтать не могла о лучшем друге. Затем он сел на соседний стул, сложив локти на стол, явно довольный тем, что Барри можно будет и завтра кишки выпустить. — «Я сделал это. Чёрт, у меня столько месяцев на это ушло, но всё готово».

— «Ты о чём?» — Аня хваталась за любую соломинку, как утопающий, чувствуя себя дурой из-за этого. — «Что ты сделал?»

Дом достал из кармана конверт. Отогнув край, он показал его содержимое Ане. Конверт был набит продовольственными карточками, взявшими на себя роль денег в Джасинто. Раздобыть такую кучу карточек можно было лишь незаконным способом: либо на чёрном рынке, либо получая их за мёртвых людей, имена которых каким-то образом не оказались внесены в списки скончавшихся. В любом случае, Дом ходил по тонкому льду.

— «Я продал мою Звезду Эмбри», — ответил он.

Такие новости окончательно добили Аню. А ещё хуже ей стало, когда она, взглянув на Дома, увидела, как тот буквально светится от искренней преданности. Он никогда в жизни не спрашивал, как Аня распорядилась медалью своей матери. А ещё её привела в ужас мысль о том, что она сама так и не предложила продать эту медаль, даже не понимая, почему.

— «Боже, Дом… Мне так жаль».

— «Да ладно, забей. Какое-то хуйло решило заморить голодом всю окраину, потому что хочет получить незаслуженную медаль. Ничего против не имею».

— «Слушай, у меня ведь медаль матери осталась», — сказала Аня, желая стать соучастником в его сделке с карточками. — «Отнеси её к покупателю и обменяй на свою».

Грустно улыбнувшись, Дом спрятал конверт в карман куртки.

— «Не надо. Это единственное, что у тебя осталось от матери. Маркус закопал свою в могиле Карлоса, едва успев получить. А я свою отдам ради него».

Сняв куртку, он положил её на барную стойку, а затем кивком головы дал Чезу понять, что хочет выпить. Ане всегда было трудно отвести взгляд от татуировки на его руке, где на фоне сердца было выведено имя “Мария”. Дом прекрасно понимал, каково это: любить одного человека, ни разу не возжелав другого. И, тем не менее, он всё равно тратил то время, которое мог бы провести в поисках Марии, на помощь Маркусу. У Ани на глазах навернулись слёзы.

— «Короче, в канцелярии военного суда сказали, что единственный вариант для нас подать на апелляцию — это по здоровью. Но шансов на успех мало», — сказала Аня, незаметно вытирая нос тыльной стороной ладони. — «Если сможем доказать, что он не отвечал за свои действия, то признание вины сочтут недействительным. Но из армии Маркуса всё равно спишут, и ему это не понравится, как и признание его психически невменяемым».

— «Чёрт, да мне всё равно, даже если придётся в итоге покрасить его зелёной краской и сказать всем, что он теперь деревом себя считает», — ответил Дом. — «Сначала надо его вытащить оттуда, а уже потом дальше решим, что и как».

— «А сейчас-то что делать будем?»

— «Ты о чём?»

— «С Маркусом никак не связаться. Свидания не разрешают, да и к тому же мы не знаем, получил ли он письма вообще, или просто не хочет на них отвечать».

— «Значит, попрошу Хоффмана поговорить с Прескоттом. Он сдвинет дело с мёртвой точки. А затем уже наймём настоящего адвоката, а не писаря какого-нибудь из канцелярии военного суда», — должно быть, Дом заметил, как изменилось выражение лица Ани. — «Кстати, у Хоффмана жена ведь была адвокатом. Он говорил, что она судей как сам чёрт по стенке размазывала. Блин, жаль, что её уже с нами нет…»

Он отпил пива из кружки.

— «Хоффман надавит, на кого надо. Старику ведь тоже жаль Маркуса. Да ты и сама это знаешь. Мы всё сделаем, как надо, слышишь, Аня?»

В голосе Дома звучала уверенность. Человека, который столько лет провёл в поисках своей жены посреди пустошей за периметром Джасинто, так просто не напугать бюрократической волокитой судебно-исправительной системы. Ане показалось, что Дома и вся армия Саранчи остановить не сможет, если на кону будет стоять спасение Маркуса.

“Пожалуйста, Мария, выживи ради него. Я просто хочу, чтобы Дом вновь стал счастлив. Он этого заслужил”.

— «Так чем сегодня займёмся?» — спросила Аня. Но выбирать между походом в кино или в ресторан им не пришлось бы, даже если бы подобные утончённые блага цивилизации ещё существовали. На повестке дня у них осталось лишь два вопроса: помощь Маркусу или поиски Марии. — «Патрули сообщали, что в пригороде Джасинто объявились новые “бродяги”. Я поведу».

— «Нет, на мотоцикле поедем», — сказал Дом, осушив кружку с пивом. — «Топлива меньше надо, да и мороки немного».

С отчаявшимся и печальным видом он вновь погладил рукой татуировку с именем Марии.

— «Аня, мы с тобой в одной лодке. Маркус и Мария — они оба где-то там. Нам надо вернуть их домой, и неважно, сколько времени уйдёт на это».

Да, он именно сказал “мы”, и для Ани это немало значило. Дом ей словно братом стал, и от этого жить становилось немного проще.

— «Я всегда говорила, что ты такой один на миллион», — Аня похлопала Дома по спине. На какое-то мгновение ей показалось, что она дотронулась до Маркуса. Тёплая футболка оказалась немного влажной в низу хребта, а под ней приятной твёрдостью ощущались мышцы и кости. — «Хотя на самом деле один на миллиард».

“ГЛЫБА”, ЮГО-ЗАПАДНАЯ ГРАНИЦА ДЖАСИНТО.

Остановив автомобиль в двадцати метрах от входа, Дьюри, высунувшийся из окна автомобиля, уставился на гранитный фасад тюрьмы. Здание представляло собой крепость, одиноко торчавшую на узкой скале, что выступала из центра плоскогорья. От остальных зданий тюрьму отделала широкая полоса ничейных земель, заросшая вереском и кустарниками. Раньше это место, прозванное пустошью Уэнлау, носило статус заповедника, когда ещё было кому приглядывать за его состоянием.

На облупившейся табличке, прикреплённой сбоку от ворот, виднелась надпись золотыми буквами: “КОАЛИЦИОННОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ДЛЯ ОТБЫТИЯ ЗАКЛЮЧЕНИЯ “ХЕСКЕТ””. Дьюри нахмурился. Казалось, название его сильно обеспокоило.

— «Вообще не знал, что это место так называется», — сказал он, спрятав голову обратно внутрь автомобиля. — «Я думал, это просто “тюрьма особого режима Джасинто”».

— «Когда ещё мой отец был жив, у нас и другие тюрьмы в городе были», — ответил Прескотт, собираясь с мыслями. Несмотря на то, что на заре своей карьеры председателю приходилось заниматься различными расследованиями, перед ним всё же ни разу не вставала необходимость в посещении Коалиционного учреждения для отбытия заключения “Хескет”. Прескотт уж точно никогда бы и подумать не мог, что лично будет знаком с кем-то из тех, кто тут срок отбывает. — «Тюрьмы эти нам недёшево обходятся. Приходится тратить ресурсы, которые могли бы пригодиться в другом деле, просто на то, чтобы людей под замком держать. Теперь это уже непозволительная роскошь, но в данном случае она, вероятно, переросла в необходимость».

— «Ну, вы готовы, сэр?»

— «Думаю, да».

— «Разрешите сказать, как есть?»

— «Конечно, как всегда».

— «Они там все пообсираются, когда вас увидят, ведь ждут только меня с помощником».

— «Да, полагаю, я произведу на них слабительный эффект», — ответил Прескотт. Отец учил его, что лучшее удобрение в сельском хозяйстве — это хозяйская поступь на полях. Хотя сам Дэвид Прескотт никогда в жизни собственноручно землю не обрабатывал, а просто владел целым рядом угодий. — «Теперь они всё время будут думать, что во время следующей проверки я могу снова лично приехать, так что, при довольно низкой затратности, устрашающий эффект сохранится надолго».