— «Лейтенант, что это ты бодрый такой всё время?»
— «Ладно, молчу».
— «Нет, я серьёзно. Ни разу в жизни тебя не видел в плохом настроении. Вообще никогда».
В вертолёте вдруг воцарилась тишина. Ну, или просто возникли неполадки в работе внутренней радиосвязи. Разговор непреднамеренно перешёл в серьёзное русло, а Дом старался избегать таких на тот случай, если он сорвётся и начнёт говорить о Марии и детях, заставив всех смущённо ёрзать на месте. Он понял, что теперь стал куда реже думать о них. Только неясно, откуда это шло: то ли Дом научился блокировать болезненные воспоминания, то ли просто смирился с потерей.
“Принятие. Может, в конце концов, я и дойду до этой стадии, как и говорил психолог”, — подумал он.
— «Я себя просто так настраиваю», — наконец-то прервал молчание Соротки.
— «То есть?»
— «Я стараюсь внешне выглядеть счастливым, и когда делаешь это достаточно часто, то начинаешь себя так по-настоящему чувствовать. Это связано с ответной реакцией психики. Заставляешь себя почаще улыбаться, и рано или поздно мозг и в самом деле начинает думать, что ты счастлив. Входящий сигнал для сознания превращается в исходящий».
Будь Бэрд с ними, именно в этот момент он бы стал ныть о том, что психология — псевдонаука для придурков, зарубив на корню потенциально интересную беседу. Дом повернулся в сторону пассажирского отсека и встретился взглядом с Маркусом. Казалось, на мгновение он бросил следить за своей стороной, выглядя так, будто с нетерпением ждал ещё какого-нибудь совета от Соротки. Всем хотелось научиться ограждать себя от болезненных воспоминаний. Даже Маркусу.
— «Попробую так делать», — сказал Дом.
— «А у Геттнер всё наоборот, думаю».
— «Да, кстати, с ней всё нормально? Она последнее время будто сама не своя».
— «Вымоталась, наверно. Словами тут не поможешь».
Вновь оглянувшись, Дом заметил, что Маркус снова вернулся к наблюдению за местностью под ними. Новых стеблей они сегодня не заметили. Дом поймал себя на том, что вновь пытается договориться сам с собой, как делал уже не раз, будто несясь по замкнутому кругу: подавив внутри надежду на то, что стебли исчезнут сами по себе, он избежит её краха и дальнейших разочарований, когда стебли вновь полезут наверх. Но как это бывает и с любой другой навязчивой мыслью, попытка не думать о ней приводила лишь к невозможности думать о чём-либо другом. Дом прекрасно понимал, почему Диззи так часто прибегал к помощи алкоголя. Это тоже был такой способ отключаться от всего, ничем не отличавшийся от метода Соротки с его обратной связью, просто бил по печени сильнее, и куда меньше уважался в обществе, гордящемся своим стоицизмом и прямотой при столкновении с трудностями.
— «Вижу цель», — сказал Маркус. — «Примерно в пятистах метрах по левому борту, над верхушками деревьев».
Соротки развернул вертолёт в указанном направлении.
— «А, да, вижу… Крепыши какие, неплохо выглядят».
Дому пришлось немного высунуться из пассажирского отсека, чтобы разглядеть стебли. Их изогнутые тёмно-серные ветви торчали над верхушками деревьев. Вокруг было ещё довольно много растительности, и, судя по зелёной листве, эти стебли появились недавно.
В ноздри Дома ударил сильный запах горючего.
— «Блин, Соротки, ты птичку свою давно чинил?» — спросил он. — «Судя по запаху, топливо подтекает».
— «Мы каждый раз перед полётом машины проверяем, Дом».
— «Всё равно воняет сильно».
До стеблей оставалась не больше сотни метров. Движения Дом пока не заметил, но это не значило, что у стеблей их не поджидают полипы.
— «Не тратьте патроны», — предостерёг Маркус. — «Стреляйте только если есть прямая угроза. Мы не можем каждый раз палить по ним просто так».
— «У нас вообще хоть что-нибудь есть ещё в достатке?»
— «Да, гидроэлектростанции», — проворчал в ответ Маркус.
— «Отлично. Тогда будем пересаживать птичек на аккумуляторы», — отозвался Соротки. — «Подлечу-ка я поближе. Митчелл, пора фотоаппаратом пощёлкать. Прескотт хочет, чтобы мы снимали каждое долбанное пятнышко на этих тварях».
— «Жалость-то какая, что он кандидата наук по биологии не получил», — ответил Дом. — «Чего ему это так интересно? Он что теперь, фотографии стеблей коллекционирует, или как?»
— «Да без понятия. Может, от отчаяния мается».
“Ворон” медленно летел вдоль гряды стеблей. Дом сверился с нарисованной от руки картой Матьесона. Судя по всему, стебли вели себя так, как от них того и дали. Они двигались по разлому между гранитными плитами, пробиваясь сквозь мягкую породу и почву.
— «Эй, Мэл, повиси так немного», — сказал Митчелл. — «Мне надо выровнять изображения по сетке».
— «Может, пониже спуститься, Ваша Светлость?»
— «Не, с этим я сам справлюсь, спасибо».
— «Ну и прекрасненько».
Маркус ухватился за страховочный поручень над головой и как можно дальше высунулся наружу. Со стороны выглядело очень рискованно, и Дом уже было собрался подойти и ухватить Маркуса рукой, чтобы тот не упал, или хотя бы пристегнуть ему на пояс страховочный трос. Маркус пристально уставился на что-то внизу. Внезапно он напрягся всем телом.
— «Соротки, зайди ещё на один круг», — что бы там не увидел Маркус, это его явно встревожило. А Маркус редко когда бывал встревожен. — «Там что-то на земле».
— «И сколько ног у этого “что-то”?»
— «Нет, это не светляки. Я увидел какую-то вспышку, когда ветер всколыхнул листву».
— «Какую ещё вспышку? Хочешь на тросе туда спуститься? Я бы не рекомендовал».
— «Высади нас где-нибудь подальше, мы пешком дойдём обратно», — вмешался Дом. — «Митчелл, ты ведь засёк место?»
— «Я видел отблеск», — сказал Маркус. — «Но на карте ручьи в этом месте не отмечены».
— «Пруды успевают появиться и пересохнуть ещё до того, как их кто-нибудь нанесёт на карту», — ответил Митчелл. — «Увлекательная штука, эта зрительная навигация».
— «Эх, как я любил гулять возле запруд в детстве», — Соротки сегодня окончательно ударился в ностальгию. — «Мальки лягушек плавают, жуки-плавунцы, стрекозы. Столько лет этого всего уже не видел. Всё исчезло».
— «Как же я рад, что Бэрд с нами не полетел», — пробормотал Митчелл.
“Ворон” развернулся и направился к ближайшей поляне. Дом знал, что ему придётся стать голосом разума для Маркуса, когда дело касалось его личной безопасности — единственной вещи, в которой ему отказывало его здравомыслие. Маркус был умён и рассудителен, как и его отец, но при встрече с опасностью он первым лез в пекло. За годы дружбы с Маркусом Дом понял, что это вовсе не глупость, невежество или непонимание всех масштабов угрозы, и даже не заносчивая уверенность новобранцев, считающих что с ними ничего плохого не случится, а отчаянное желание спасти других, уберечь от опасности, подвергая риску самого себя вместо них.
““Жертвенность” — вот как это называется. Жертвенность смягчает боль. Какую боль он пытается унять сейчас?”
Много есть причин тому, чтобы из мальчика вырос мужчина, испытывающий потребность в том, чтобы заботиться обо всех рядом. Страх потерять близких. Чувство вины за тех, кого уже потерял. Или даже желание компенсировать то, что о нём самом никто не заботился. Наблюдая за подёргивающимися скулами Маркуса, ожидавшего, пока Соротки опустит вертолёт достаточно низко для прыжка, Дом подумал, что, вероятно, здесь была смесь всех трёх причин.
— «Что ты так переживаешь об этой воде?» — спросил Дом. — «У нас тут и так рек всяких полно».
— «Это была какая-то жижа», — ответил Маркус. — «Отблески были не на воде, а на жиже».
Он спрыгнул вниз, прямо в центр вихря из листвы и пыли, и побежал в сторону, чтобы укрыться от порывов ветра. Дом всё ещё обдумывал слова Маркуса о жиже, а вертолёт тем временем снова поднялся в воздух, оставив их одних на поляне. До цели надо было идти двести метров.
Их по-прежнему преследовала невыносимая вонь топлива. Дом, уже привыкший к чистому деревенскому воздуху, теперь стал замечать все те свойственные городу запахи, на которые раньше не обращал внимания. В армии всё провоняло имульсией и смазкой, и база в Джасинто не была исключением.
