С тем он метнул взгляд на Гооду, поклонился глубже, чем полагалось, и вышел прочь, на внешнюю галерею. Над Ламби заходило солнце – чтобы назавтра уже не подняться.

Лицо маленького мальчика неестественно смотрится на фоне казенной больничной койки. Нет… Такое не должно происходить с детьми. Дети не должны оказываться в этих стенах. Вдыхать эту атмосферу, пропитанную лекарствами и покоем. Несправедливо. Неправильно.

– Морис. Привет.

Голос безучастный, как и взгляд, направленный в одну точку.

– Привет, Тэйсе. Как ты? Тебе не скучно?

– Нет.

– Хочешь, я закачаю тебе новых книжек?

– Нет.

– А музыки?

– Нет.

Да, он не хочет. Меатрекер валяется на тумбочке под грудой салфеток – к нему явно уже много часов никто не прикасался.

– Чего ты хочешь, Тэйсе?

– Ничего.

– Может быть, тебе рассказать какую-нибудь историю?

Не дождавшись ответа, Морис начинает рассказывать. Это старая, детская, глупая история, одна из тех, что всегда рассказывают малышам. Она неуместно звучит в устах взрослого мужчины, она неуместно звучит в этой больнице, и то, что её пытаются рассказать девятилетнему мальчику, потерявшему отца – тоже неуместно. Морис чувствует эту неуместность, но почему-то не может остановиться. Он продолжает говорить и слышит, как фальшиво звучит его голос. По лицу текут слёзы. Он рыдает.

Морис проснулся среди ночи. Его лицо мокро, горло сдавило. Руку натёр браслет – портативное устройство под названием «Мастер Снов». Морис потёр запястье, перевернулся, пытаясь лечь удобнее. Нет, всё было совсем не так… Не было никаких сказок у постели Тэйсе. Морис не был даже уверен, что навещал тогда брата в больнице. Навещал ли? Он не может вспомнить. Что он делал в те дни? Ему было слишком больно, он был слишком в шоке, он был должен помочь матери, он был слишком занят и деморализован, чтобы думать о чьей-то ещё боли.

Морис сорвал со своего запястья проклятущее устройство. Лучше бы он не видел снов, как было прежде. С того момента, когда он надел на руку пластиковый браслет и запустил программу, его жизнь превратилась в ад. Голоса из прошлого. Из прошлого, забытого настолько, что он никогда бы не вспомнил эти моменты наяву.

– Человеку не изменить свою судьбу. Что тебе на роду написано – то и будет. Ты можешь хоть в лепёшку расшибиться, силясь изменить предначертанное, а оно всё равно тебя настигнет.

Это бабушка. Давно покойная мать покойного Эрванда-Старшего. Морис почти не помнит её: он был маленьким мальчиком, когда старушка была ещё жива. И, конечно, никто не помнил эту её любимую «мудрость», которую она частенько повторяла. Никто не помнил… Кроме подсознания её сына Джейми. Человек не властен над своей судьбой. Человек не может ничего изменить. Что бы ты ни делал – ты раб данности.

Морис метался в постели. Неужели для того, чтобы спастись, папе было необходимо только это – изменить мнение о том, что изменить ничего нельзя? А илипмейкеры? Как они пропустили эту подсознательную программу, когда работали с папой? Или они должны были не учесть её именно потому, что судьбу не изменишь?..

– Мне плевать на ваши личные обстоятельства! Видите ли, различие между нами в том, что это мой бизнес, а не ваш! А мой бизнес для меня – это моя жизнь. Моя жизнь, понимаете? Знак равенства. И поэтому я заставлю вас работать так, чтобы магазин был эффективным! А всё остальное – гори синим пламенем!

Это папа. Нависая над столом, он орёт на одного из своих подчинённых. Маленький Морис притаился за стеллажом с книгами: он любил когда мама оставляла его с папой на работе, но чувствовал себя ужасно, когда взрослые ссорились… Ему совсем не нравился такой папа. И он поспешил выкинуть из памяти эту сцену, и не вспоминал – вплоть до ночи, когда она вдруг снова явилась во сне. Когда ужасные слова: «Мой бизнес – это моя жизнь… Гори всё синим пламенем!» спустя много лет приобрели другое, ещё более мрачное, звучание.

Неизвестно, что было хуже – эти убийственные мелочи, всплывшие вновь из глубин памяти ярко и страшно, или другие сны – сцены того, как должно было быть, но не было в реальности, видения того, что он мог сделать – и не сделал, хотел сказать – и не додумался. Не осмелился. Не нашёл времени. Не счёл важным. Теперь, во снах, он снова и снова навещает девятилетнего Тэйсе в больнице. Вновь и вновь разговаривает с ним – пока мальчик не начинает улыбаться. Он читает ему, уже подростку – одинокому подростку, не смогшему найти друзей в школе – свои стихи и отрывки из неоконченного романа. Он выслушивает его рассказы о любимых книгах, о виртуальных играх и о проекте рефлектора…

– Ты талантливый, Тэйсе. Хоть и совсем не похож на меня. Может быть, тебе стоит пойти учиться на илипмейкера? Прости, пожалуйста, что я сорвался и назвал твою игру блажью. Должно быть, ты очень обиделся на меня. Прости.

Сны мучительны. Они вскрывают вены и рвут на части. Оказывается, это очень большая ответственность, для некоторых непосильная – спать и видеть сны.

Морис поднялся, дошёл до туалета, бросил полимерный браслет в унитаз и нажал на спуск.

Он выскочил на холодную, тёмную улицу. Как хотелось пнуть что-нибудь ногой! Но на улицах имперских городов не бывает мусора. Он пронёсся быстрым шагом несколько кварталов, завернул в узкую арку, попал в какой-то двор… Здесь никого не было, сюда не выходили окна. Тогда, изрыгая ругательства, он со всего размаху треснул по глухой стене и разбил руку в кровь.

Ярко-фиолетовая трава влажно поблёскивает в тревожном, предсумеречном свете. Дорожка, вьющаяся между коренастыми деревьями, поднимается в гору. Узкие, резные листья деревьев – лиловые и багряные – слегка трепещут на холодном ветру. Вдалеке, там, куда, петляя среди пейзажа, взбирается дорожка, высится ашрам: белокаменная стена обители проглядывает сквозь багрянец листвы, над деревьями, взбирающимися по склону, уходят в далёкое небо тонкие башни. Самая высокая из них – Белая Игла, центральная башня святилища – царит высоко в небесах, едва видимая в дрожащей дымке. Вюду лежит иней: эта зима выдалась необычайно холодной на Вершине Мира, в Астаэвере. Теперь, накануне Долгой Ночи, ударили морозы, и лиловые листья серебрятся.

По дорожке, между фиолетово-багряных деревьев, идут двое.

Один – высокий, статный господин в чёрной сутане, с длинными, разбросанными по плечам белыми волосами. Его мраморно-бледное лицо, абсолютно неопределённого возраста, имеет тонкие, чеканные черты, доведённые до совершенства: оно нечеловечески, безупречно красиво. Голубые глаза с льдистым оттенком смотрят холодно, ясно и безмятежно. На груди его на длинной цепи сверкает орден – серебряная восьмиконечная звезда. На тонком пальце прижатой к груди руки, выглядывающей из безупречно ровных складок белоснежного старомодного манжета – перстень, в перстне – крупный чёрный обсидиан с отливом.

Его спутник на вид немолод – но не старик. Не так высок ростом, но шире в плечах. В чёрном костюме-тройке, руки в бархатных перчатках. Его внешность, в целом, куда менее экстравагантна, чем внешность господина в сутане. И только если приглядеться повнимательней, можно было бы заметить, что его ноги не приминают травы, кое-где лиловеющей на дороге, от его шагов не шелохнётся гравий. А ещё – то обстоятельство, что свет полыхающей закатной зари не создаёт ни малейшей тени за его спиной.

– Мой дорогой друг, брат и магистр, это полный провал! – Господин в костюме эксцентрично махнул полупрозрачной рукой. С ближнего дерева без ветра сорвался фиолетовый лист, красиво кружась, пролетел сквозь него и лёг позади на тропинку. – Твердолобые, склонные к саморазрушению, слепые, немые, бесчувственные, но хуже – глухие создания, которые…