Доктор покачал головой.

– Разве вы можете видеть все причинно-следственные связи явлений на всех уровнях информационной структуры, чтобы судить о том, справедливо или нет случившееся? Вы даже картину своей судьбы не можете видеть целиком – так как можете рассуждать о судьбе других людей?

– Вы имеете в виду – человек всегда получает то, что заслуживает? Даже когда он не подозревает, что заслужил именно это и почему?

– А вы не беспокоитесь за своего брата? Ведь сейчас время позднее, а он, говорите, «шляется» невесть где. Почему бы вам не поинтересоваться, что с ним?

– Это совет?

– Да, вы же попросили. Я не отказываю в просьбе, когда меня просят напрямую. Позвоните брату. Прямо сейчас.

Морис заколебался. Вынул из кармана жилета меатрекер. На дисплее светился пропущенный вызов. Глянул. Тэйсе. Сердце кольнуло. Брат обычно звонил ему только затем, чтобы заявить, что не придёт ночевать – всегда безопеляционным, вызывающим тоном. Морис представил этот полупьяный голос на фоне хриплого говора его дружков и взрывов смеха, бросил меатрекер обратно в карман.

– Не сейчас, пожалуй.

Поднял голову, почувствовав на себе взгляд. Зелёные глаза собеседника смотрели на него очень пристально.

– Извините.

– Мне не в чем вас извинять. Вы вольны делать что вам угодно.

Морис вздохнул. Когда они прощались, ему показалось, что в ясных, нефритовых глазах его странного собеседника скользнула тень сожаления. А быть может, это была просто игра света и тени.

***

Снежная ночь кралась по улицам Анвера, залегла глубокими тенями Госпитального сада. Старинное здание госпиталя было погружено в тишину и во тьму, и лишь в одиноком окне флигеля горел свет.

Вечность – она другая, чем ты себе представлял, когда она казалась тебе невозможной.

Для брата Шэйллхэ Вечность имела привкус корицы – сдобные булочки с этой пряностью приносила ему в госпиталь сестра Эрмина, когда он сутками пропадал в операционной, спасая одну человеческую жизнь за другой. Вечность шепталась сотнями голосов – она стенала и плакала о язвах, опухолях, отёках, она вздыхала об утраченной юности и днях без боли, давно ушедших в прошлое, она вопила о страдании и страхе – всём том, что мучило его пациентов. Пациентов, всегда уходивших здоровыми из его чутких рук. Ещё Вечность умела молчать. Молчание настигало его тогда, когда он выходил из операционной и покидал рабочий кабинет. Когда уходили посетители, когда уезжали выписавшиеся и спокойно засыпали идущие на поправку – оно глядело из картинных рам и из окон, за которыми раскинулся город. Новый, трудно узнаваемый, изменившийся за полторы сотни лет. Когда город засыпал, когда умолкали мысли людей и притихали эмоции клокочущих эгрегоров – Вечность разверзалась перед братом Шэйллхэ, обнажённая и неизбежная. В такие минуты он выходил на улицу и шёл куда глаза глядят, и долго бродил по набережным, мостам и островам Анвера – под дождём или снегом, в метель. Ибо в такие минуты всегда бывал дождь. Или метель.

Бродит ли Мёрэйн по побережью в метель, пытаясь уйти от Вечности?..

Он знает, что нет. У Мёрэйна свои способы. Возможно, он тоже делал бы так, если бы жил здесь, в Анвере, городе дождей…

…Если бы Мёрэйн жил в Анвере, им обоим не пришлось бы спасаться от Вечности. И именно это – причина того, что Мёрэйн несёт Служение в Астраане. Разумеется, не единственная причина. Когда ты – служитель Ордена, у тебя не бывает единственной причины принять решение о чём-либо.

Он играл на фортепиано, прикрыв глаза, самозабвенно погрузившись в музыку. Свет канделябров лежал на его бледном лице и трепетал в опущенных ресницах, играл золотыми бликами на светлых локонах, обрамляющих лицо. Любой, кто увидел бы это лицо сейчас, в первую очередь подумал бы о священниках, монахах – или даже ангелах, прелести встречи с которыми так избегают и монахи, и священники. Но сейчас он играл не торжественную и сложную музыку служений. Лёгкая, нежная и невыразимо печальная мелодия лилась из-под тонких, чутких, уверенных пальцев, своим сложением выдающих аристократа. Бывшего аристократа.

– Люблю слушать, как ты играешь.

Улыбка озарила его лицо, но он не обернулся на эти слова, вспыхнувшие в его сознании после того, как угас последний аккорд. Ему не нужно было оборачиваться, чтобы видеть Мёрэйна, плавно отделившегося от собственного изображения на портрете и стоявшего теперь у него за спиной.

– Рад слышать, друг мой.

Он говорил вслух, так как знал, что Мёрэйну нравится звучание его голоса.

– Ты сам это сочинил?

На сей раз он обернулся и покачал головой, глядя в глаза призраку.

– Рэйн, это глупо.

Точно – это было глупо. Пытаться общаться по-человечески, когда вы оба – уже давно не люди. Более того – когда обоим известна цель этого притворства.

Мёрэйн обречённо шагнул вперёд, хозяин кабинета поднялся ему навстречу. Его руки скользнули по воздуху, не встретив плоти. Но на уровне Сэйда двое крепко, по-братски обнялись.

Орденский целитель чутко прислушивался, стремясь переключиться от нахлынувших переживаний на мысли друга, но Мёрэйн умолк, затих, даже сполохи его мыслеимпульсов затаились, оставив только трепетное безмолвие. Если бы Мёрэйн был во плоти, можно было бы сказать – «он боялся дышать», плотно зажмурившись, застыв – но он был не во плоти… Стоило нырнуть глубже – и стали различимы едва уловимые тени переживаний – несущиеся так быстро и хаотично, что едва ли их смог бы осознать и сам Мёрэйн.

Посверкивающая слюда на потолке грота. Белый волнистый песок. Цветы кораллов, облепившие каменные громады монолитов: подводные башни и дворцы Затерянных островов, давно утратившие облик творений цивилизации. Серо-стальные волны с ледяной взвесью. Снег, падающий в море крупными хлопьями. Двинэа с рыжей хасмой. Старый друг. Радость встречи. Давно не общались. Лёгкое раздражение, связанное, почему-то, с базой Эмокабэ. Гирлянда из падуба. Синяя молния…

– Я уже не ждал тебя сегодня.

– Были дела.

Синяя молния… Ужас прошедшей рядом смерти. Чужой ужас.

– Я в курсе.

Но всё это – не причина того холодного смятения, которое привело Мёрэйна сюда сегодня. Которое он не хотел бы показывать, которое таится ещё глубже – как подводная воронка, как донное течение. И заглядывать в эту глубину не хочет, похоже, и сам Мёрэйн.

– Рассказывай, что стряслось.

Мёрэйн отвернулся. Его ярко-синие глаза – слишком ярко-синие для человеческих – блестели в полумраке.

Пальцы на уровне Сэйда провели по его запястью. Волны света, сочась из их кончиков в Мёрэйна, пробежали по его сознанию, пронзительные и сладкие. На запястье, откликаясь на прикосновение, ослепительным серебряным пламенем вспыхнула «метка бессмертья» – так они называли между собой след, оставленный меарийским побратимством. Рана, нанесённая острым лучом Орденской Звезды при обряде инициации, никогда не заживает на тонких уровнях энергоструктуры: невидимая в физическом мире, она открытой язвой лучилась в Сэйде.

– Не расскажешь по доброй воле – сам знаешь, что будет, – прищурились зелёные глаза.

Есть вещи, которыми лучше не делиться… Мёрэйн попытался вырваться. Он начал жалеть, что явился сюда. Нет чтобы поработать над собой и привести мысли порядок, не соприкасаясь ни с кем, пока не восстановится. Нет, нет же! Просто необходимо было увидеть брата, взять за руку, поговорить, и вот – как полный идиот, он…

– Опять сеанс самобичеваний?

– Прости. Мне не стоило приходить.

– Тебе не стоило рождаться на свет и губить на корню жизнь… Причём прежде всего – мою… Знаю, Рэйн, слышал. А теперь давай что-нибудь новенькое. Рассказывай, что случилось.

– Ты невозможен, – сказал Мёрэйн. – Я же просто заглянул пообщаться!

– Угу. Ну конечно. У тебя опять начались кошмары? – Холодная ладонь слегка сжала руку Мёрэйна, и его сущность скользнула глубже, совмещаясь, совпадая с Мёрэйном на уровне Сиайна. Теперь они не только могли читать мысли друг друга, но и на четверть были друг другом. Мёрэйн смирился с неизбежным, ощущая внутри это живое мерцание.